Культорологические школы

Утверждения: «Все различно и не может быть описано  ни одной обшей схемой» и «Все едино, и мы сталкиваемся лишь с бесконечными вариациями в пределах инвариантной модели» — в разных видах постоянно  повторяются в истории культуры от Екклесиаста и античных диалектиков  до наших дней. И это не случайно — они описывают разные аспекты  единого механизма культуры и  неотделимы в своем взаимном напряжении от ее сущности.

Таковы, как представляется, основные черты  той сложной семиотической системы, которую мы определяем как культуру. Функции ее — память, основная черта  — самонакопление. На заре европейской  цивилизации Гераклит писал: «Психее  присущ самовозрастающий логос». Он указал на основное свойство культуры.

Некоторые наблюдения можно обобщить таким  образом: структура в несемиотических  системах (находящихся вне комплекса  «общество — коммуникация — культура») строится как наличие некоторого конструктивного принципа связи  между элементами, Реализация данного  принципа позволяет говорить о наличии  данного структурного явления. Поэтому, коль скоро то или иное явление  уже существует, для него нет альтернативы в пределах его качественной определенности. Оно может иметь данную структуру, то есть быть собой, или не иметь  ее — не быть собой. Иных возможностей у него нет. С этим связано то, что структура в несемиотических системах может быть лишь носителем константного количества информации.

Созданный человечеством семиотический механизм культуры устроен принципиально  иначе: вводятся противоположные и  взаимно альтернативные структурные  принципы. Их отношения, расположение тех или иных элементов в возникающем при этом структурном поле создают ту структурную упорядоченность, которая позволяет сделать систему средством хранения информации. Существенно при этом, что фактически заданы не те или иные определенные альтернативы, количество которых всегда было бы конечно и для данной системы постоянно, а сам принцип альтернативности, для которого все конкретные оппозиции данной структуры — лишь интерпретации на определенном уровне. В результате любая пара элементов, локальных упорядоченностей, частных или общих структур или целых семиотических систем получает значение альтернативы и образует структурное поле, которое может заполняться информацией. Таким образом, возникает система с лавинообразным возрастанием информационных возможностей.

Лавинообразность  культуры не исключает того, что  отдельные ее компоненты, иногда очень  существенные, могут выступать как  стабилизированные. Так, например, динамика естественных языков настолько медленнее  темпа развития остальных семиотических  систем, что в паре с любой из них они выступают как синхронно-стабилизированные  системы. Но культура и из этого «выжимает» информацию, создавая структурную пару «неподвижное/динамическое».

Лавинообразный  характер культуры создал человечеству преимущества перед всеми другими  живыми популяциями, существующими  в условиях стабильного объема информации. Однако у этого процесса есть и  теневая сторона: культура так же жадно поглощает ресурсы, как  и производство, и так же разрушает  окружающую среду. Скорость ее развития далеко не всегда диктуется реальными  потребностями человека — в игру вступает внутренняя логика убыстряющейся  смены работающих механизмов информации. При этом в целом раде областей (научная информатика, искусство, массовая информация) возникают кризисные  явления, порой приводящие целые  завоеванные культурой сферы  на грань полного выпадения из системы общественной памяти.

«Самовозрастание  логоса» всегда вызывало лишь положительную  оценку. Сейчас становится очевидным, что при этом с неизбежностью  возникает механизм, который своей  сложностью и темпом роста может  подавить этот же логос.

В культуре, бесспорно, еще много резервов. Но для их использования необходимо гораздо более ясное представление  о ее внутреннем механизме, чем то, которым мы пока располагаем.

Как мы уже отмечали, хотя язык и выполняет  определенную коммуникативную функцию, в пределах которой он может изучаться  как изолированно функционирующая  система, в системе культуры ему  отводится еще и другая роль: он вооружает коллектив презумпцией коммуникабельности.

Языковая  структура отвлекается от языкового  материала, получает самостоятельность  и переносится на все возрастающий круг явлений, которые начинают в  системе человеческих коммуникаций вести себя как языки и тем  самым становятся элементами культуры. Любая реальность, вовлекаемая в  сферу культуры, начинает функционировать  как знаковая. Если же она уже  имела знаковый характер (ибо любой  подобный квазизнак в социальном отношении — бесспорная реальность), то становится знаком знака. Презумпция языка, будучи направлена на аморфный материал, превращает его в язык, направляясь на языковую систему, порождает  метаязыковые явления. Так, XX век породил не только научные метаязыки, но и металитературу, метаживопись (живопись о живописи) и, видимо, движется к созданию метакультуры — всеобъемлющей метаязыковой системы второго ряда. Подобно тому как научный метаязык не посвящен решению проблем данной науки по содержанию и имеет собственные цели, современные «метароман», «метаживопись» и «метакинематограф» логически располагаются на ином иерархическом уровне, чем соответствующие явления первого ряда, и преследуют иные цели. Рассматриваемые в одном ряду, они действительно выглядят так же странно, как логическая задача в ряду инженерных решений.

Возможность самоудвоения метаязыковых образований  неограниченного числа уровней  образует, наряду с вовлечением в  сферу коммуникации все новых  объектов, информационный резерв культуры.

КАРЛ  ГУСТАВ ЮНГ

Швейцарский психолог, психиатр, философ, основоположник аналитической психологии. В работе «Метаморфозы и символы либидо» (1912 год) выдвинул положение о том, что в психике человека, кроме  индивидуального бессознательного, имеется более глубокий слой –  коллективное бессознательное, которое  является отражением опыта прежних  поколений, запечатлевшееся в структурах мозга. Его содержанием являются человеческие первообразы – архетипы: образ матери-земли, героя, мудреца, старца, демона и т.п. динамика архетипов лежит в основе сновидений, мифов, символики художественного творчества и т.д.

АРХЕТИПЫ  КОЛЛЕКТИВНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО⁶

 «Колдун»  и «демон» могли представлять  качества, которые, по сути дела, обозначены так, что сразу можно  заметить: это не личностно-человеческие  качества, а мифологические. «Колдун»  и «демон» — мифологические  фигуры, которые выражают неизвестное,  «не-человеческое» чувство... Эти  атрибуты отнюдь не могут быть  применены к некоторой человеческой  личности, хотя они, как правило,  в виде интуитивных и не  подвергнутых более основательной  проверке суждений постоянно  все же проецируются на окружающих, что наносит величайший ущерб  человеческим отношениям.

Такие атрибуты всегда указывают на то, что  проецируются содержания сверхличностного, или коллективного, бессознательного. Ибо «демоны», как и «злые колдуны», не являются личностными воспоминаниями, хотя каждый когда-то слышал или читал  о подобных вещах. Если даже человек  слышал о гремучей змее, то он все  же не будет с соответствующим  аффектом тотчас же вспоминать о гремучей змее, заслышав шуршание ящерицы. Точно  так же мы не будем называть ближайшего демоном, разве что с ним связано  некое действие, носящее демонический характер. Но если бы это действие и  в самом деле было элементом его  личного характера, то оно должно было бы проявляться во всем, а тогда  этот человек был бы именно неким  демоном, кем-то вроде оборотня. Но это  — мифология, т.е. коллективная психика, а не индивидуальная. Поскольку мы через наше бессознательное причастны  к исторической коллективной психике, мы, конечно, бессознательно живем в  неком мире оборотней, демонов и  т.д.; ибо это вещи, которые наполняли  все прежние времена мощнейшими аффектами. Но было бы бессмысленно стремиться приписывать себе лично эти заключенные  в бессознательном возможности. Поэтому необходимо проводить как  можно более четкое разделение между  тем, что можно приписать личности, и сверхличностным. Тем самым  ни в коем случае не следует отрицать порой весьма действенное существование содержаний коллективного бессознательного. Но они как содержания коллективной психики противопоставлены индивидуальной психике, отличаются от нее. У наивных людей эти вещи никогда не отделялись от индивидуального сознания, т.к. эти боги, демоны понимались не как содержания бессознательного, но как сами собой разумеющиеся реальности. Лишь в эпоху Просвещения обнаружили, что боги все же не существуют в действительности, а являются проекциями. Тем самым с ними было покончено. Однако не было покончено с соответствующей им психической функцией, напротив, она ушла в сферу бессознательного, из-за чего люди сами оказались отравленными избытком либидо, который прежде находил себе применение в культе идолов. Обесценивание и вытеснение такой сильной функции, как религиозная, имело, естественно, значительные последствия для психологии отдельного человека. Дело в том, что обратный приток этого либидо чрезвычайно усиливает бессознательное и оно начинает оказывать на сознание мощное влияние своими архаичными коллективными содержаниями. Период Просвещения, как известно, завершился ужасами Французской революции. И сейчас мы тоже переживаем снова это возмущение бессознательных деструктивных сил коллективной психики. Результатом было невиданное прежде массовое убийство. Это — именно то, к чему стремилось бессознательное. Перед этим его позиция была безмерно усилена рационализмом современной жизни, который обесценивал все иррациональное и тем самым погружал функцию иррационального в бессознательное. Но если уже эта функция находится в бессознательном, то ее исходящее из бессознательного действие становится опустошающим и неудержимым, подобным неизлечимой болезни, очаг которой не может быть уничтожен, т.к. он невидим. Ибо тогда индивидуум, как и народ, необходимо вынужден жить иррациональным и применять свой высший идеализм и самое изощренное остроумие еще лишь для того, чтобы как можно более совершенно оформить безумие иррационального...

Единственная  возможность состоит в том, чтобы  признать иррациональное в качестве необходимой — потому что она  всегда наличествует — психической  функции и ее содержание принять  не за конкретное (это было бы шагом  назад), а за психические реальности, — реальности, поскольку они суть вещи действенные, т.е. действительности. Коллективное бессознательное как  оставляемый опытом осадок и вместе с тем как некоторое его, опыта, априори есть образ мира, который  сформировался уже в незапамятные времена. В этом образе с течением времени выкристаллизовались определенные черты, т.н. образы доминирующих законов  и принципы общих закономерностей, которым подчиняется последовательность образов, все вновь и вновь  переживаемых душой. Поскольку эти  образы являются относительно верными  отражениями психических событий, их архетипы, т.е. основные черты, выделенные в процессе накопления однородного  опыта, соответствуют также определенным всеобщим физическим основным чертам. Поэтому возможно перенесение архетипических образов непосредственно как  понятий созерцания на физические события: например, эфир, древнейшая материя  дыхания и души, которая представлена в воззрениях всех народов мира; затем энергия, магическая сила —  представление, которое также имеет  всеобщее распространение. В силу своего родства с физическими явлениями  архетипы нередко выступают в  спроецированном виде; причем проекции, когда они бессознательны, проявляются  у лиц, принадлежащих к той  или иной сфере, как правило, как  ненормальные пере- или недооценки, как возбудители недоразумений, споров, грез, безумия всякого рода. Поэтому говорят: «Из него делают Бога» или «Имярек производит на X. дьявольское впечатление». Из этого возникают также современные мифологические образования, т.е. фантастические слухи, подозрения и предрассудки. Архетипы являются поэтому в высшей степени важными вещами, оказывающими значительное воздействие, и к ним надо относиться со всей внимательностью. Их не следовало бы просто подавлять, напротив, они достойны того, чтобы самым тщательным образом принимать их в расчет, ибо они несут в себе опасность психического заражения. Так как они чаще всего выступают в качестве проекций и т.к. последние закрепляются лишь там, где есть для этого повод, то они отнюдь не легко поддаются оценке и обсуждению. Поэтому если некто проецирует на своего ближнего образ дьявола, то это получается потому, что этот человек имеет в себе нечто такое, что делает возможным закрепление этого образа. Тем самым мы вовсе не сказали что этот человек потому сам, так сказать, есть дьявол; напротив, он может быть замечательным человеком, который, однако, находится в отношении несовместимости с проецирующим и потому между ними имеет место некоторый «дьявольский» (т.е. разделяющий) эффект. Также и проецирующий вовсе не должен быть «дьяволом», хотя ему следует признать, что он точно так же имеет в себе нечто «дьявольское» и, проецируя его, еще больше оказывается в его власти. Однако сам он поэтому отнюдь еще не является «дьявольским», а может быть столь же достойным человеком, как и другой. Появление в данном случае образа дьявола означает: эти два человека несовместимы друг с другом (сейчас и на ближайшее будущее), почему бессознательное и отталкивает их друг от друга. Дьявол есть вариант архетипа Тени, т.е. опасного аспекта непризнанной, темной половины человека.