Фонетические нормы речи

Фонетические нормы речи

Первую фазу изучения слов характеризует главным образом смутность.           Стимуляции, вызывающие языковую реакцию, скажем «красное», лучше всего изображать формирующими не строго ограниченный класс, а некое распределение относительно центральной нормы. Чем ближе в пространстве качеств некая стимуляция расположена к тем стимуляциям, ответ «красное» на которые был непосредственно подкреплен, тем с большей вероятностью или постоянством она будет вызывать этот ответ.          Такая норма не будет простой точкой в пространстве качеств; скорее, она будет свободно располагаться в измерениях, не имеющих значения для красноты. Так, если мы считаем чье-либо пространство качеств распределением стимуляций по качествам, норма красного будет представлять собой класс стимуляций,отличающихся друг от друга как видимой формой, так и яркостью. Между тем некоторые стимуляции, относящиеся к норме, могут считаться по оттенкам краснейшими из красного. Другие же стимуляции, отличающиеся от этих своими оттенками, находятся на самой низкой ступени в отношении тенденции вызывать ответ «красное». Для полноты описания ситуации следует уточнить некоторые аспекты этого подхода. Во-первых, добровольные вербальные реакции на невербальные стимулы слишком редки, чтобы нормы определялись ими; так получилось, что в § 2.1 нам пришлось полагаться на процедуру постановки вопросов и получения утвердительных ответов. Во-вторых, нормы от случая к случаю искажаются контрастами; так, стимуляция скорее вызовет реакцию «красное» по контрасту с воздействием зеленого. Сравнение более и менее красного, таким образом, можно сказать, фундаментальнее для обучения, чем норма красного; тем не менее одно обусловливает другое.

Более того, образец объединения вокруг нормы характеризует не только стимульную сторону изучения слов. Подобный образец характерен и для реакции, поскольку то, что вызывает представления красного, не является инвариантным ответом «красное». Воздействие общественных поощрений и наказаний выражается в фонетическом объединении вокруг фонетической нормы «красное» со стороны реакций субъекта на объединение стимуляций вокруг цветовой нормы красноты. Подобно норме красного, норма «красное» свободно располагается в нескольких измерениях: так, высота и громкость произнесения безразличны относительно того, произносится ли слово «красное». Однако норма может считаться произвольно узкой в отношении некоторых акустических качеств, обусловленных особенностями устной артикуляции. Способность других вариантов произнесения, отличающихся в отношении этих последних качеств, восприниматься как произнесение слова «красное» будет ниже. Факторы окружающих различий также играют здесь свою роль, уточняя картину, как это делает зеленое в случае с красным. У фонетических норм есть одно удивительно занудное свойство, которого нет у цветовых норм. Цвет, явно не подпадающий ни под одно цветовое слово, все же остается цветом, за обозначение которого эти слова борются и с которым стараются совместиться; но абнормальная (ab-norm-al) речь есть просто плохое исполнение, наподобие неправильно взятой ноты.    Важность фонетических норм такова, что мы правильно сделали, посвятив этой теме несколько страниц, несмотря на то что эти размышления не найдут применения в последующих частях текста.  

      Нормы представляют собой средства примирения непрерывности и дискретности. Когда мы слушаем плохое пение, мы осознаем предполагаемую мелодию, ставя в соответствие каждой неправильно взятой ноте одну из двенадцати норм диатонической шкалы. В определенном смысле при этом все градации высоты звука доступны, но, с другой стороны, в определенном смысле недоступны: так как пение воспринимается лишь как плохое исполнение диатонической мелодии, а не как хорошее исполнение чего-то другого. Так же точно существуют непрерывные фонетические градациии между ‘raid’ и ‘rate’ («скорость»); и все эти градации отчасти принадлежат английскому языку, отчасти же — нет. Принадлежат английскому языку они в том смысле, что могут встречаться в английской речи, а не принадлежат — в том смысле, что они замещают три нормы: ‘red’, ‘raid’ и ‘rate’. Произнесения, не подпадающие ни под одну из норм, рассматриваются как произнесения согласно ближайшей норме или определяются исходя из предположения и по контексту.

Противоположная точка зрения — считать каждую незначительную неточность полноценной  ошибкой — навязала бы певцам и  говорящим неудобно высокие стандарты. В самом деле, она была бы в  принципе неприменима, поскольку ошибка, вообще-то, может быть очень незначительной, мы никогда бы не смогли ее заметить. Политика распределения ошибок по ближайшим нормам, напротив, проста и практична. Проблемы возникают только в тех случаях, когда из-за плохого воспроизведения или шумного фона рецепция располагается точно посередине между двумя нормами и при этом контекст не дает никаких подсказок. Такие случаи в речи сводятся к минимуму тремя способами: систематически, путем щедрого распределения норм; не систематически, путем сдержанно осторожного произнесения, достаточно далекого от средней точки; и не систематически же, путем преднамеренного плеоназма, рассчитанного на создание контекстуальной помощи. Когда есть помощь со стороны контекста, произнесение благодарно разнообразится.

Наши языковые нормы, вероятно, не порождают никаких  прямых нарушений в континууме лингвистически приемлемых звуков; ведь даже звук, располагающийся  посередине между двумя нормами, может быть однозначно понят в  определенных контекстах, а именно тогда, когда только одна из двух норм имеет смысл. Однако нормы порождают  некие почти нарушения: звуки, располагающиеся  почти посередине между нормами, стремятся встречаться реже других, поскольку именно в этих случаях, как правило, защита против неоднозначности  самая слабая.

Мы видели, что гораздо лучше принять  непрерывные градации и интерпретировать их в терминах дискретных норм, чем  принять только эти дискретные значения и презреть все приближения. Но что  теперь делать с непрерывной символической  средой самой по себе, без норм? Например, мы могли бы разработать непрерывный  гудящий словарь для фиксации цвета следующим образом. Континуум  высот определенной произвольно  выбранной октавы мог бы использоваться для предстаонтинуума оттенков спектра. Громкость могла бы использоваться для обозначения яркости. Порядок озвучивания во времени мог бы использоваться для представления пространственной упорядоченности элементов в границах рассматриваемого предмета, скажем пестрой ленты. Здесь, таким образом, имеет место символизм, не знающий никаких норм; ни одна из звуковых норм не является его проводником, и ни одна из цветовых норм — его предметом. Второй пример можно получить, перевернув первый, если использовать пеструю ленту как способ записи мелодии. Третий пример — немая мультипликация как средство зачаточного повествования. Но всем трем недостает гибкости настоящих языков. (Этим мультипликация отличается от конвенционального пиктографического письма, опирающегося на нормы.) Их предмет ограничен избранными характеристиками — цветом, звуком, расположением, — отражающими непрерывность символов.

Допустим, предмет  не непрерывен; допустим, например, что  только высоты до среднего си обозначают оттенки, а более высокие —  что-то другое. В таком случае среднее  си будет предельно двусмысленным. Неразличимые высоты по соседству от нее будут резко различаться  своими референциями, в отличие от таких же неразличимых высот в  другом месте. В результате участники  коммуникации будут стараться избегать среднего си, как если бы это была средняя точка между нормами. Если допустить много разрывов в  предмете, то в континууме высот  появится много таких точек дефицита, пока не останется только диапазон испещренный, вкраплениями норм — точек  конденсации.

В доступе  к власти, который нормы делают возможным, чувствуется что-то парадоксальное, поскольку, конденсируя наш континуум  символов вокруг конечной совокупности норм, мы его обедняем. Но объяснение кроется в средствах комбинирования. Так, рассмотрим опять тоны. Мы можем  избавиться не только от систематического соответствия высоты оттенку, но также  и от систематического соответствия местоположения во временной последовательности местоположению в пространстве. С  этого момента мы вольны таким  символическим образом употреблять  как нам угодно не только сравнительно немногие избранные нормы высоты, но и бесконечный запас различимых конечных последовательностей, которые  из них можно сформировать. Такова же и эффективность алфавита.

Случайное достоинство  норм — возможность неопределенно  долгой трансляции. Послание может  передаваться дословно в языковом сообществе и из поколения в поколение, и  это обеспечивается просто тем, что  при каждой передаче слышимые звуки  узнаваемо близки тем нормам, согласно которым оно первоначально строилось. Каждый человек очищает послание от неточностей своих предшественников, прежде чем заменить их своими собственными неточностями, и потому не происходит накопления ошибок6.

Здесь, таким  образом, мы сталкиваемся с другим парадоксом: старательная мимикрия на каждой стадии передачи ускорила бы утрату послания, вызывая накопление мелких искажений. В отсутствие норм долгая трансляция, например человеческое стремление сымитировать крики птиц, обречена завершиться чем-то неузнаваемым.

Устная трансляция, если ее не поддерживают надписи, должна зависеть также от работы памяти между  передачами. Здесь опять действуют  нормы: послание, если оно вообще дословно запомнено, запоминается с некой  ссылкой на фонетические нормы; другие детали, если таковые запомнены, являются дополнительными. Память действительно  представляет собой вид трансляции от самости к самости7. Письменная запись уменьшает нашу зависимость от трансляции, но в свою очередь допускает транслирование: текст можно воспроизводить без ограничений и в каждом случае восстанавливать его первоначальный вид, поскольку существуют нормы записи, в соответствие с которыми его следует приводить.

Задача обучения тому, в чем состоит произнесение того или иного слова, носила бы в  самом деле запретительный характер, если бы она не относилась к распространенным среди норм, относящихся к разным словам, частичным совпадениям. Ребенок, будучи приведен путем закрепления  навыков и устранения ошибок к  правильным фонетическим привычкам  для слова ‘mama’ — так что его произнесения этого слова располагаются вблизи ортодоксальной нормы, — настраивается на ‘marble’ («мрамор») и в меньшей степени на ‘milk’ («молоко»). С того времени как он научился выговаривать несколько дюжин слов, в языке для него больше не существует слова, которое бы он уже не предвосхитил во всей полноте, хотя бы по частям. Таким образом, ребенок обретает способность предсказывать норму любого нового слова или фразы, услышав всего лишь одно удовлетворительное их произнесение. Эта значительная экономия труда зиждется на следующем законе фонетических норм: нормы сегментов произнесений являются сегментами нормы произнесения. Закон неточен, так как звуки в потоке речи обычно скорее гармонируют с предшествующими и последующими звуками8; и все же отклонения от закона не настолько значительны, чтобы лишить ребенка этого экономящего труд метода.

Лингвисты осваивают  фонетические нормы с помощью  своего понятия фонемы. Фонемы языка  для речи на этом языке являются тем же, что буквы — для письма. В самом деле, изобретение алфавита стало первым примитивным шагом  в направлении фонематического  анализа, хотя конвенциональное произношение обычно не вполне соответствует фонемам. Фонемы языка можно считать короткими  сегментами норм произношения, принятых в этом языке. Лингвисты предпочитают, чтобы они были достаточно короткими, чтобы можно было подавлять их численный рост и при этом представлять любую более пространную норму  в виде ряда коротких норм. Говоря о  фонемах, лингвисты вынуждены абстрагироваться от всех фонетических мелочей, неуместных с точки зрения грамматики и лексикографии  языка; ибо каждая фонема есть всего  лишь норма, в противоположность  неисчислимым более или менее  приемлемым отклонениям от этой нормы.

Закон фонетических норм наполняет смыслом фонематический подход, убеждая нас в том, что  любое произнесение имеет в качестве нормы последовательность фонем, приблизительно воспроизведенных в этом произнесении. Заметим, однако, что этот закон не дает основания ни для какой особой нарезки фонем по длине. Считать ли слово ‘cheer’ (одобрительное восклицание) просто сегментированным на два слога ‘chee’ и ‘er’, или на согласный ‘ch’, гласный ‘ee’ и гласный ‘er’, или на согласный ‘t’, согласный ‘sh’, гласный ‘ee’, скользящий ‘y’ и гласный ‘er’, безразлично как для нашего закона фонетических норм, так и для изучения языка ребенком. В языке есть свои произнесения и свои нормы, а лингвист затем навязывает нормам техническую сегментацию, чтобы выполнить свою работу конкретизации всего их множества.

Фонемы иногда толкуют как классы приближений  к ним. Представляя их, скорее, как  сегменты норм, я подчеркиваю качественный характер объединения вокруг статистической нормы и свожу к минимуму влияние  охватывающей это объединение границы. Но мы по-прежнему можем считать  каждую норму классом событий