Контекстная вариативность и фузия

Контекстная вариативность  и фузия

Это изменение внешнего облика морфемы в зависимости от контекста; а поскольку план содержания морфемы при этом не меняется, то конкретные манифестации ее плана выражения признаются контекстными вариантами (или алломорфами) одной и той же единицы.

Так как контекстные  условия могут иметь разную природу, то целесообразно различать несколько разных типов контекстного (или алломорфического) варьирования морфем. Если разные варианты одной абстрактной морфемы выбираются в зависимости от фонологических характеристик контекста, то это случай фонологически обусловленного варьирования. Если правила выбора алломорфов имеют не фонологическую природу, то это может быть случай грамматически или лексически обусловленного варьирования, при котором внешний вид морфемы зависит, соответственно, от грамматического или лексического контекста.

В русском языке сегменты /plot/, /plod/ и /plad/ являются фонологически обусловленными алломорфами одной абстрактной морфемы плод. Примером грамматически обусловленного алломорфического варьирования могут служить правила выбора лично-числовых окончаний в разных формах венгерского глагола. В формах настоящего времени  используется один набор лично-числовых окончаний, в формах прошедшего времени — другой, в формах условного наклонения — третий. Пример лексически обусловленного варьирования можно найти в латинском языке, где одна и та же именная основа art- может присоединять три различных набора надежно-числовых окончаний в зависимости от своего лексического значения.

Существует очень важное различие двух типов фонологически обусловленного варьирования: собственно фонологическая вариативность и фонологическая вариативность с морфологическими ограничениями на применимость. Правила первого типа в морфологии обычно называют автоматическими (или, несколько менее удачно, «живыми»), правила второго типа — неавтоматическими, лексикализованными, историческими или традиционными (два последних термина опираются на представление о том, что область применения таких правил определяется «традицией», а не синхронными правилами фонологической сочетаемости.

Неавтоматическое фонологическое варьирование по своей природе является промежуточным между автоматическим фонологическим и нефонологическим варьированием. Действительно, подобно нефонологическому варьированию, оно апеллирует к грамматическим или лексическим характеристикам контекста; но эти характеристики выступают не в качестве «пускового механизма» самого правила, а лишь в качестве ограничителя для применения чисто фонологических правил.

Диахронически, правила алломорфического варьирования обнаруживают тенденцию к постепенной эволюции от автоматических к нефонологическим — через промежуточную ступень неавтоматических фонологических правил (этот процесс называется «лексикализацией» или «морфологизацией» звуковых изменений).

Автоматические фонологические изменения являются чередованиями, описываемыми в терминах определенных фонологических процессов (т. е. в терминах замены одних различительных признаков фонем на другие; такая замена происходит под влиянием контекста и является результатом контекстной ассимиляции или диссимиляции фонологических признаков). Для того, чтобы чередование могло быть признано фонологическим, существенны, таким образом, два аспекта: во-первых, оно должно описываться в терминах естественных фонологических процессов приобретения/утраты некоторого различительного признака (таких, как «палатализация», «оглушение» и т. п.) и, во вторых, должен иметься такой элемент фонологического контекста («фонологический катализатор»), который вызывает ассимиляцию/диссимиляцию по указанному признаку (т. е. сам является естественным «палатализатором», «оглушителен» и т. п.).

Фонологический процесс  может действовать для любой  последовательности фонем данного языка (и тогда перед нами автоматическое чередование), а может действовать только внутри определенных морфем (и тогда перед нами неавтоматическое чередование). Всякое неавтоматическое чередование возникает из автоматического в тот момент, когда некоторое фонологическое правило перестает действовать в языке, так что «вновь поступающие» в язык морфемы уже не подчиняются ему, но морфемы из «старого фонда» по-прежнему (так сказать, «по традиции») подвергаются данному варьированию (отсюда и термин «традиционное чередование»). Именно так обстояло дело, в частности, с диссимиляцией смычных перед русским показателем инфинитива: в некоторый период истории русского языка это чередование было автоматическим (т.е. сочетаний двух смычных фонем вообще не существовало), затем данное фонологическое правило перестало действовать, и когда в результате падения редуцированных гласных в русском языке образовались новые консонантные сочетания (типа отдать или топтать), то диссимиляции смычных в них уже не происходило.

В самом явлении неавтоматического  чередования заложено некое противоречие. Оно не поддерживается действующими фонологическими правилами языка и, следовательно, не является обязательным для говорящих на этом языке; вместе с тем, оно создает ненужную вариативность, нарушая аддитивную модель морфологии с ее принципом «одна форма «--» одно значение». У чередования, перешедшего от автоматического к неавтоматическому распределению (а это в языке происходит постоянно в силу неизбежности диахронических фонологических изменений) есть два пути дальнейшего развития. Либо это чередование перестанет действовать (произойдет так называемое аналогическое выравнивание, т. е. язык воспользуется появившимся у него правом не производить фонологическое изменение в данном контексте'⁴), либо же это чередование полностью утратит свой фонологический характер, продолжив движение в сторону «морфологизации». В качестве примера вновь рассмотрим варьирование основ русского глагола:

'Так, после исчезновения  фонологических условий, вызвавших  во всех славянских языках (кроме, по-видимому, северных русских диалектов) так называемую свистящую палатализацию, в истории русского языка в дальнейшем произошло устранение алломорфического варьирования у именных и глагольных основ на велярный согласный — т. е., например, вместо форм типа на иоз* или помози стали употребляться «выровненные» формы типа на ноге и помоги. В большинстве других славянских языков (в том числе в украинском и белорусском) это чередование, как известно, в том или ином объеме действует до сих пор.

Какие последствия, однако, все сказанное может иметь  для проблемы морфологической членимости? До сих пор мы рассматривали такие случаи вариативности, которые лишь нарушали принцип взаимнооднозначного соответствия значения и формы (одному значению соответствовало более одного показателя), но не препятствовали линейному членению текста. Между тем, из фонологически обусловленной вариативности могут возникать и такие случаи, когда проведение морфемной границы оказывается весьма нетривиальной задачей. Именно эти случаи и следует рассмотреть в заключение настоящего раздела.

Как уже было сказано, фонологическая вариативность морфем есть в общем случае изменение их внешнего облика под влиянием контекста. Среди всех таких изменений особую роль играют контактные изменения, или изменения на стыках морфем. Для их обозначения часто используется термин сандхи, заимствованный из древнеиндийской грамматической традиции (представителями которой важность этой проблематики для описания языка была осознана более 2,5 тысяч лет назад). Преобладание контактных изменений над прочими контекстными изменениями совершенно естественно: ведь ассимиляция чаще всего происходит между соседними, а не между дистантно расположенными фонемами. (Так, в русском языке редукция безударных гласных не относится к контактным явлениям, а оглушение звонких согласных или диссимиляция смычных — безусловно, относятся.) Обычным результатом контактных изменений является чередование фонем, примыкающих к морфемной границе — затрагивающих либо только одну из контактирующих морфем, либо обе морфемы.

Если мы сталкиваемся с невозможностью однозначно провести морфемную границу, то это значит, что алломорфическое варьирование имеет место как бы «само по себе», в отсутствие возмущающего контекстного фактора, т. е. чередование оказывается единственным показателем некоторого грамматического значения (так, в форме печь, вообще говоря, «нет» показателя инфинитива, но последняя фонема этой глагольной основы подверглась палатализации).

Данный эффект будет  выглядеть несколько менее загадочно, если мы опишем его в диахронических терминах (как это обычно и делают): сегментный показатель определенного морфологического значения, вызвав контекстные эффекты, подвергся вследствие этого утрате; он как бы «растворился» в поглотившей его соседней морфеме, оставив, правда, на память о себе изменение ее фонемного облика. Такое явление (т. е. замена существующего в языке сегментного показателя А морфологического значения 'А' при некоторой морфеме В на фонологическое чередование, затрагивающее В и выражающее то же значение 'А') принято называть фузией (лат. 'слияние, сплавление'), или, точнее, полной фузией. Подчеркнем еще раз: если диахронически фузия предстает как побочный результат некоторого фонологического процесса, сводящийся к передаче морфологической функции от сегментного средства к несегментному, то синхронно фузия есть просто отсутствие морфемных границ в плане выражения при явной неэлементарности плана содержания, т.е. разновидность кумуляции (не случайно как отсутствие фузии, так и отсутствие кумуляции обозначают одним и тем же термином — агглютинация).

Сходство фузии и  кумуляции принципиально важно: в действительности это два разных исторических этапа одного и того же процесса усиления контекстной вариативности морфем. Отличие фузии от кумуляции состоит только в том, что кумулятивное выражение граммемы не может быть описано как фонологически обусловленная модификация сегментного алломорфа этой граммемы: либо потому, что эта модификация нефонологическая (как в случае англ, was, никак не сводимого к be + [e]d), либо потому, что в языке вообще не существует никаких отдельных сегментных показателей для выражения этой граммемы (как обстоит дело с показателями числа и падежа в языках типа русского, литовского или латинского)

Итак, для морфем естественных языков типична контекстная вариативность: внешняя сторона языкового знака стремится «приспособиться» к каждому конкретному контексту своего употребления, модифицируя под влиянием соседних сегментов те или иные свои компоненты (в первую очередь, граничные, т.е. начальные или конечные). Можно говорить в связи с этим о принципе «синтагматического удобства», согласно которому всякий элемент фонемной цепочки, образующей текст на естественном языке, стремится как можно меньше отличаться от соседних элементов. Этот принцип обеспечивает более легкое порождение звучащего текста (предполагая меньшее разнообразие артикуляторных усилий), т. е. он является удобным прежде всего для говорящего, которому содержание сообщения уже известно. Напротив, для адресата принцип синтагматического удобства далеко не так благоприятен, поскольку он ставит адресата перед проблемой отождествления единиц с одинаковым смыслом, но разным планом выражения (а различие это, как легко убедиться даже по немногочисленным приведенным выше примерам, может быть весьма значительным). Кроме того, не следует забывать, что идеалом синтагматического удобства вообще является последовательность из одинаковых (или почти одинаковых) элементов, а это, естественно, никак не совместимо с основной функцией языка. Таким образом, принцип синтагматического удобства в своем проявлении оказывается ограничен принципом взаимно-однозначного соответствия формы и значения (который защищает интересы адресата) и очень общим семиотическим принципом, согласно которому язык на каждом уровне своей структуры должен состоять из некоторого количества различных (и достаточно четко противопоставленных друг другу) единиц. Кроме того, как мы видели, побочным результатом развития контекстной вариативности является возникновение фузии и, впоследствии, кумуляции, а это резко повышает число морфологически элементарных (нечленимых) единиц, что тоже входит в противоречие с семиотическим («уровневым») принципом организации языка.

Языковая система в  каждый конкретный момент своего существования является определенным компромиссом между «интересами говорящего» и «интересами адресата»; этот компромисс никогда не бывает полным, поэтому всякая языковая система находится в неустойчивом состоянии и претерпевает непрерывную маятникообразную эволюцию от одного полюса («максимальной вариативности и минимальной однозначности») до другого («минимальной вариативности и максимальной однозначности»). Фузионные языки типа санскрита или кашайя явным образом тяготеют к первому из двух названных полюсов; однако, вопреки тому, что полагали лингвисты XVIII-XIX вв., такая система с семиотической точки зрения не является идеальной (что, кстати, косвенным образом подтверждает и факт относительной исторической недолговечности фузионных систем: системы с преобладанием агглютинативной техники в целом гораздо стабильнее и изменяются медленнее). «Экстремальные» фузионные системы слишком явно неудобны для адресата и, как правило, после сравнительно короткого пребывания языка в таком состоянии следует радикальная перестройка системы с обновлением морфемного фонда и устранением избыточной вариативности (именно таковы главные векторы исторической эволюции новых индоарийских, романских и большинства германских языков).