Проблема передачи сниженной лексики

попытке дать четкую дефиницию как понятию «разговорная лексика» в общем, так и понятию «сниженность» в частности.

     Для англоязычного же языкознания понятия  «разговорность» и «сниженность»  зачастую являются равнозначными. Американские лингвисты все то, что не относится к книжной и стилистически нейтральной лексике, традиционно определяют общим понятием «сленг» [Голденков 2001: 4]. Однако как таковая сниженная лексика (или же сленг) составляет лишь 1/3

разговорного  лексического фонда. По мнению М. Голденкова, сленг – это все то, что не попадает в учебники [Голденков 2001: 5].

     Данный  подход снимает с английских лингвистов, как и их единомышленников, не только проблему отнесения энной части словарного фонда к сниженному регистру, но и проблему внутрирегистровой классификации: англоязычные словари чаще всего любую сниженную лексическую единицу маркируют как сленг. Англоязычные словари сниженной лексики, таким образом, называются «словари английского сленга», где единственным возможным маркером будет маркер сферы употребления, т.е. отнесенности к тому или иному жаргону, социолекту. Это можно объяснить тем, что человек, находящийся в «родном» языковом пространстве, и сам способен определить степень экспрессии слова. Российские же исследователи пытаются дать традиционные классификации английскому фонду сниженной лексики. 

2. Классификационные стратегии сниженной лексики английского языка

Несмотря  на множественность толкования понятия  «сниженная лексика», по семантическому признаку вслед за В. Д. Девкиным можно выделить несколько разрядов сниженной лексики:

     1) констатирующие номинации лица, обозначающие негативную с точки  зрения интересов общества (или  его большинства) деятельность, занятия, поступки, поведение кого-либо: junker ‘наркоман, сидящий на игле, особенно на героине’, bottom woman ‘проститутка’;

     2) слова и словосочетания, в самом  значении которых при констатирующем  характере семантики, содержится негативная оценка деятельности, занятий, поведения кого-либо, сопровождаемая экспрессивной окраской: trash ‘вандал’, whore-hoper ‘ходок, потаскун, сперматозавр’, lude ‘«Кваалюд», торговая марка наркотика-депрессанта, «снижающего», снимающего действие возбуждающих наркотиков’;

     3) зоосемантические метафоры, содержащие, как правило, негативные оценки  адресата речи и грубую экспрессию неодобрения, презрения, пренебрежения: ape ‘негр, горилла’, cow ‘корова, некрасивая и толстая женщина’;

     4) слова, обозначающие действия  или качества, свойства кого-либо  или чего-либо. Среди таких слов  есть слова констатирующей семантики и слова оценочные, с яркой экспрессивной окраской: shit ‘чёрт, дерьмо, лажа’, bubs ‘буфера, большие женские груди’;

     5) слова и словосочетания, в самом  значении которых заключена негативная (бранная) оценка кого-либо как личности, с достаточно сильной негативной экспрессией: shit-head ‘дурак, говнюк’; dingey ‘негритос’; puta ‘путана, проститутка, давалка’ [АРСАС-94].

     По  сфере употребления сниженная лексика  обозначается в словарях [АРС-85; АРС-91; АРСАС-94 и т.д.] следующими маркерами:

     1) помета «прост.» обозначает «лексику  малокультурной городской среды, известную и употребительную, в отличие от диалектной, повсеместно» [Кожина 1993: 127]. Лексемы, относимые к просторечиям: whozat? ‘who is that?’, wassamatter? ‘what is the matter?’;

     2) помета «диал.» маркирует слова  народных говоров, не входящие в словарный состав литературного языка и ограниченные в своём употреблении определенной территорией: If yoh see a policeman warn da brotha! (ямайский английский) ‘If you see a policeman warn the brother!’;

     3) помета «жарг.» указывает на  слова, не входящие в состав литературного языка, с помощью которых отдельные профессиональные группы обозначают предметы и явления уже имеющие свои наименования в общеупотребительной лексике языка: over the hill ‘смывшийся из тюрьмы’, fumtu ‘затраханный’ – тюремный жаргон;

     4) помета «сленг» сопровождает  слова, противостоящие традиционно  официальному, общепринятому языку,  понятному лишь представителям сравнительно узкого круга лиц, принадлежащих к той или иной группе, которая ввела в обиход данное слово или выражение: hay-eater ‘белый человек’, suede ‘чёрный’ – негритянский сленг. 

3. Демократизация языка – причина использования сниженной лексики в художественном тексте

   Письменные тексты, хотя они отображают лишь малую долю всевозможных говоров и в них слышны только отдельные звуки живой уличной речи, доказывают существование всевозможных «подъязыков» в разные культурно-исторические эпохи. При этом именно те тексты, в которых использован потенциал так называемых сниженных стилей, являются наиболее богатыми, экспрессивными, волнующими современного читателя.

   В России в перестроечное время  произошел настоящий «бум» в  изучении сниженных стилей русского языка. Это было обусловлено взрывом гражданских и языковых свобод. Стремительные социальные процессы повлекли за собой значительные изменения в устной и письменной речи. А филологи получили богатый источник материала для исследований и возможность изучать и обсуждать в печати любую область языкознания.

   Тенденции возрастания интереса к сниженной  лексике, схожие с отечественными, имеют место и в англоговорящих странах.

   С ускорением темпа современной жизни значительно быстрее пошел и процесс расширения словаря данной лексики. К традиционным творцам разговорной лексики – представителям подполья, армии, джазистам и фанатам джаза, эмигрантам, пьяницам – присоединились хиппи, наркоманы, которые ввели в язык слова, связанные с «пограничными» состояниями, противопоставленными нейтрально окрашенной лексике.

   Новые слова возникают и для новых  социокультуных ситуаций, и для того, чтобы освежить старые понятия и связанные с ними чувства. С новой силой обнаруживается человеческий фактор образования сниженной лексики, её тенденция к упрощению, вульгаризации, её зацикленность на пяти органах чувств, в основном еде и сексе, её стремление обнажить подсознание, путь ассоциации – путь образности.

В наши дни разговорная лексика распространена в литературных текстах гораздо  шире, чем прежде, и понимаема практически так же хорошо, как нейтральная. И хотя она не признаётся нормативными словарями, сегодня она является активной составляющей языка. Быстрее других пластов разговорная лексика отражает общую тенденцию максимальной сжатости чувства в слове – лаконичности, доходящей до условности. Наблюдается концентрация, уплотнение лексических (информационных) единиц – разговорная лексика «предпочитает» короткие слова, относительную бездумность и часто символичность их употребления. Порой слова передают не сами мысли, а скорее становятся их заместителями. Детали, которые могут обнаружить разницу восприятия и разрушить коммуникацию, опускаются.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

2. СПОСОБЫ ИЛИ ПРИЕМЫ ПЕРЕВОДА СНИЖЕННОЙ ЛЕКСИКИ РОМАНА С. КИНГА «ДОЛГИЙ ПУТЬ» 

2.1 Виды переводческих трансформаций в переводах сниженной лексики романа С. Кинга «Долгий путь» 

     В англоязычной литературе намного чаще, чем в русскоязычной, встречаются примеры использования сниженной лексики, что, по нашему мнению, объясняется тем, что процессы языковой демократизации в странах Запада начались раньше, чем в СССР/России. Примером могут служить романы Стивена Кинга, известного во всем мире с середины XX века автора

психологических триллеров и ужасов (horror novels).

     Печатать  романы С. Кинга в Советском Союзе  начали в 80-е годы, это были наиболее «цензурные» романы: «Мгла», «Девочка, которая любила Тома Гордона» и др. Перестроечные процессы открыли российскому читателю и другого Стивена Кинга, т.е. Ричарда Бахмана. Под данным псевдонимом С. Кинг написал ряд рассказов и две новеллы, мало похожие на мистика и «чернокнижника» Кинга, – «Долгий путь» и «Ярость».

     Сюжеты  обеих новелл различны и в то же время чем-то схожи. Если «Долгий путь» – это протест против превращения смерти в продукт развлечения, то «Ярость» – это бунт индивида, болезненно ощущающего свою несовместимость с теми стандартами, которых требует от него общество, и видящего за всеобщим соблюдением правил лишь игру таких же больных, как и он сам, в требуемую «нормальность». И «Долгий путь», и «Ярость» – это поэмы катастроф. Маленький человек и его мироощущение в двух шагах или же лишь за стеклом от смерти. Здесь проза, говоря словами Ницше, – «это дом у подножия вулкана», который вот-вот начнет извергаться, уничтожая все вокруг. Кинг-Бахман взрывает красивость, по сути, он даже в самых пародийных ситуациях – писатель не сатирический, а трагический. Его герои доведены до предела, что выражается в языке произведений.

     Если  Стивен Кинг, учитель английской литературы, редко переходит границу дозволенного, заставляя героев даже в крайних случаях больше чертыхаться, то Ричард Бахман – это писатель низов, низовой жизни, и герои Бахмана не знают норм этикета. Русские читатели и критики с опаской смотрят на эстетику бахмановской прозы.

     Впрочем, как говорил переводчик К.А. Свасьян, лексика подчиняется не только правилам салонной поэтики, но и правилам поэтики катастроф, и требовать от задыхающегося, чтобы он следил за выражениями и демонстрировал мастерство по части эвфемизмов, такой же нонсенс, как отредактировать ветхозаветных пророков (с их не меньшим ассортиментом брани) в духе эстетики классицизма и заставить их выражаться с учтивостью героев Расина [Свасьян 1997: 670].

     Сравнительный же анализ текстов оригинала и  переводов порой показывает попытку  подобного «редактирования», грубо нарушающего стиль оригинального текста. К. Чуковский замечает, что прежде чем взяться за перевод какого-нибудь иностранного автора, переводчик должен точно установить для себя стиль этого автора, систему его образов [Чуковский 1988:146], сохранить которые – одна из основных его задач. В противном же случае переводчик лишает читателя того воздействия, которое оказывает на носителя переводимого языка оригинальный текст.

     Выполняя  перевод, переводчик, прежде всего, должен определить способ перевода, т.е. меру информационной упорядоченности для переводного текста [Казакова 1988: 66]. Без правильного выбора способа перевода (при детальном анализе стилистических приемов автора в сопоставлении с возможными приемами в языке перевода) переводчик не может точно передать ту степень воздействия, которую испытывает носитель языка при чтении оригинального текста. В этом случае невозможно будет говорить о качественном, т.е. адекватном переводе.

     При выборе способа перевода немаловажным является тот факт, что установление отношений эквивалентности в  процессе перевода предполагает существование в ИЯ и ПЯ эквивалентных (более или менее равнозначных) единиц. Сам процесс перевода может быть представлен как процесс последовательной подстановки вместо каких-либо единиц оригинала эквивалентных единиц ПЯ, т.е. соответствий [Комиссаров 1973: 168].

     В.Н. Комиссаров выделяет следующие виды соответствий:

     1) постоянные соответствия – используются  переводчиком всегда, когда в  тексте оригинала появляется  данная единица (термины, географические названия, предупредительные надписи, некоторые пословицы, цитаты из ранее переведенных официальных документов);

     2) вариантные соответствия – использование  в ПЯ нескольких знаков или  синтаксических структур, которые  регулярно употребляются при воспроизведении содержания определенной единицы (или структуры оригинала);

     3) окказиональные соответствия – нерегулярные, случайные использования знака или структуры в переводе, связанные с какими-то особыми условиями, сопровождающими появление данной единицы ИЯ в оригинале [Комиссаров 1973: 169].

     При наличии постоянного соответствия задача переводчика к простой подстановке строгого соответствия вместо соответствующего отрезка оригинала. При обнаружении в тексте оригинала единиц, имеющих вариантные соответствия в ПЯ, переводчик выбирает вариант, наиболее точно передающий значение такой единицы в конкретных условиях ее употребления. В случае отсутствия у данной единицы каких-либо соответствий в ПЯ или невозможности использования их при построении текста перевода, переводчик, учитывая всю дополнительную информацию, передает содержание единицы оригинала способом, пригодным лишь для данного случая [Комиссаров 1973: 169].