Евгений Дмитриевич Поливанов

Имя Евгения Дмитриевича  Поливанова, крупнейшего отечественного лингвиста-полиглота, теоретика языкознания  и выдающегося ориенталиста, широко известно не только в нашей стране, но и за рубежом.

1. Основные вехи жизненного пути

Евгений Дмитриевич Поливанов родился 12 марта 1891 года в Смоленске в обедневшей дворянской семье. В 1908 году он окончил Рижскую Александровскую гимназию и отправился учиться в Петербург, где сумел получить два филологических образования: в 1911 году Евгений Дмитриевич окончил Практическую восточную академию по японскому разряду, а в 1912 году — историко-филологический факультет Петербургского университета. Среди его университетских учителей были два крупнейших отечественных лингвиста того времени — И. А. Бодуэн де Куртенэ и Л. В. Щерба. Лингвистические взгляды Поливанова складывались под их влиянием.

В течение следующих двух лет после окончания учёбы  Поливанову, чтобы обеспечить себя, пришлось работать сразу в нескольких местах (частная гимназия Иозефовича и женские педагогические курсы  новых языков); он преподавал французский, русский и латинский языки, а  также общую фонетику. С работой он совмещал изучение языков и публикацию своих первых научных работ. Так, в 1914 году вышло в свет исследование «Сравнительно-фонетический очерк японского и рюкюского языков», в котором Поливанов предпринял попытку выявления общих корней японского языка и отдалённо родственных ему диалектов островов Рюкю. Свою первую поездку в Японию Поливанов совершил в мае 1914 года. По прибытии в Нагасаки учёный, как позже выяснил японский лингвист Ситиро Мураяма (1908—1995), отправился в рыбацкую деревню Миэ. Изучая местный диалект, в значительной степени отличавшийся от литературного языка, Евгений Дмитриевич провёл в деревне большую часть лета. После Нагасаки Поливанов отправился в Киото — бывшую столицу Японии, где изучал киотоский диалект. В конце своего путешествия Евгений Дмитриевич посетил Токио. Как и прежде, он изучал местную речь; кроме того, в столице можно было повстречать носителей разнообразных диалектов. В период с 5 по 13 октября 1914 года учёный работал в фонетической лаборатории, располагавшейся в Токийском императорском университете. Поливанов общался с японскими лингвистами, а также повстречался в Токио с двумя отечественными японистами: О. О. Розенбергом и Н. И. Конрадом.

В конце октября — начале ноября Евгений Дмитриевич вернулся в Петербург, ставший за это время Петроградом. Вплоть до весны он занимался обработкой полученных материалов, сдал магистерские экзамены и стал планировать свою следующую поездку в Японию. Средства в этот раз выделил Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии, который возглавлялся в то время академиком В. В. Радловым.

Летом 1915 года Поливанов  прибыл в Токио, рассчитывая вновь  встретиться с людьми, с которыми он работал в прошлом году (однако по причине летних каникул с профессорами Токийского императорского университета удалось встретиться лишь в сентябре, за несколько дней до отъезда). В  столице, а потом в Киото Евгений  Дмитриевич исследовал киотский говор: учёному удалось составить фонетический словарь (около 14 000 слов), провести очерк  морфологии и записать несколько  текстов. Решив продолжить изучение тосаксого диалекта, начатое им в прошлом году, Поливанов отправился на остров Сикоку. Там он поселился в небольшой деревне (Мороги) около города Коти (провинция Тоса), где исследовал речь местных жителей.

Перед возвращением в Россию Евгений Дмитриевич ещё раз побывал  в Токио, где продолжал изучать  говор уроженцев Киото, префектуры Нагасаки (учёным был составлен фонетический словарь одного из нагасакских говоров приблизительно на 10 000 слов) и Рюкюских островов (говор Наха). В сентябре Поливанов покинул столицу. В ходе этой поездки он общался не только с Розенбергом и Конрадом, но и с молодым японистом Н. А. Невским.

В Петрограде Поливанов, зарекомендовавший  себя публикациями по японистике, был  приглашён на должность приват-доцента  по кафедре японского языка (это  было вопреки традициям — людей, не окончивших факультет, на эту должность  не брали). Евгения Дмитриевича пригласил  декан Восточного факультета — Н. Я. Марр. Поливанов читал различные курсы, уделяя особое внимание вопросам фонетики и диалектологии. Началась публикация экспедиционных результатов, а в 1917 году вышла книга «Психофонетические наблюдения над японскими диалектами».

О третьей поездке Поливанова в Японию (лето 1916 года) известно меньше. О ней есть подтверждения с  японской стороны, но российских документов не сохранилось; нет информации и  о том, кто финансировал поездку. Существует мнение, что учёный работал  на русскую военную разведку. По некоторым данным он во время этой поездки посетил и Китай.

Таким образом, за время своих  поездок Поливанов ознакомился  почти со всеми основными японскими  диалектными группами: северо-восточной (Аомори, Акита), восточной (Токио), западной (Киото, Мороги), южной (Нагасаки, Кумамото, Оита) и обособленной группой диалектов Рюкю (Наха).

Евгений Поливанов занимался  не только научной деятельностью, но и вёл активную политическую жизнь. В 1917 году он присоединился к левым  меньшевикам и возглавил отдел  печати министерства иностранных дел  Временного правительства. В ходе Октябрьской  революции он перешёл к большевикам  и с ноября 1917 стал исполнять обязанности  одного из двух заместителей наркома  иностранных дел Л. Д. Троцкого, в  частности готовил первоначальный текст Брестского мира. Выполняя правительственное задание, Поливанов перевёл и опубликовал секретные договоры царского правительства с другими государствами. К этому же году относится один из «документов Сиссона», на котором присутствует фамилия учёного. Однако в начале 1918 года между Евгением Дмитриевичем и Троцким произошёл конфликт, в ходе которого нарком обвинил учёного в служебных злоупотреблениях. Поливанов по этому поводу оказался под следствием, по результатам которого его оправдали. Ввиду конфликта он ушёл из Наркоминдела.

 В 1923—1924 гг. сформировалось «новое учение о языке» («яфетическая теория»), автором которого был Н. Я. Марр. Научный авторитет академика, его идеи о всемирном языке и резкая враждебность науке Запада и дореволюционной России привлекли на его сторону множество людей. К концу 1920-х годов марризм, пользующийся поддержкой властей, фактически стал монопольным направлением в советском языкознании. От других лингвистов требовали полного признания «нового учения о языке» и следования его идеям. Все прочие направления в науке искоренялись.

Немногие осмеливались выступать  против этого псевдонаучного учения. Одним из таких людей был Поливанов. Первоначально он спокойно относился  к теории Марра и даже находил в ней некоторые ценные идеи. Но, положительно оценивая достижения Николая Яковлевича в сравнительно-историческом изучении южнокавказских языков, он не мог принять яфетическую теорию ввиду её необоснованности языковыми фактами. В феврале 1929 года Евгений Дмитриевич выступил в Коммунистической академии с докладом, где убедительно выявил недоказанность и ошибочность марровских построений. Однако марристы во главе с В. М. Фриче и В. Б. Аптекарем ответили Поливанову в духе обличительной полемики, даже обвинив его в принадлежности до революции к черносотенной организации. Настроение слушателей, среди которых преобладали нелингвисты, было также не в его пользу, и учёный потерпел поражение[19].

С этого момента началась целенаправленная травля Поливанова; он потерял возможность работать в Москве. В 1929 году он уехал в  Самарканд, где стал работать в Узбекском  государственном НИИ; в 1931 году учёный переехал с институтом в Ташкент[1][2]. Но даже в Средней Азии марристы продолжали его преследовать. В том же 1931 году Поливанову удалось выпустить книгу «За марксистское языкознание», в которой он вновь критиковал марризм. После этого события травля развернулась с новой силой, и Евгений Дмитриевич лишился возможности печататься в Москве и Ленинграде[19]. Одной из последних его опубликованных работ стала статья о японском языке в Большой советской энциклопедии.

С 1934 года Поливанов жил  в городе Фрунзе (ныне Бишкек), работая  профессором в Киргизском институте культурного строительства. Наряду с преподавательской деятельностью он активно занимался исследованием дунганского языка и работал над переводом киргизского эпоса «Манас».

Но в конце июля 1937 года из Москвы пришла шифротелеграмма, подписанная заместителем наркома внутренних дел М. П. Фриновским, с предписанием арестовать профессора Поливанова и доставить его в Москву. Арест произошёл в ночь на 1 августа и учёного вскоре перевезли в столицу, на Лубянку. Евгений Дмитриевич был обвинён в работе на иностранную разведку и шпионаже по статье 58-1а УК и направлен в Бутырскую тюрьму. К учёному применяли пытки, вынуждая давать ложные показания; в протоколе от 15 октября расскаывается о шпионской деятельности Поливанова, якобы работающего на японскую разведку с 1916 года. Евгений Дмитриевич подписал протокол, но его почерк заметно отличался от прежнего, что объясняется, по мнению исследователей, последствием пыток.

В подписанном И. В. Сталиным и В. М. Молотовым списке лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР от 1 ноября 1937 года Евгений Дмитриевич был подписан к репрессии по 1-й категории (расстрелу).

25 января 1938 года состоялось  закрытое заседание Военной коллегии  Верховного суда СССР, на котором  Поливанов отказался от показаний,  данных на предварительном следствии,  и не признал себя виновным. Он сообщил, что всегда работал  честно и никогда не был  шпионом. Суд признал его виновным в совершении преступлений и приговорил к высшей мере наказания. В тот же день Евгений Дмитриевич Поливанов был расстрелян на полигоне «Коммунарка» и там же похоронен.

3 апреля 1963 года Пленум  Верховного Суда СССР постановил  отменить приговор и дело в  отношении Поливанова производством  прекратить за отсутствием в  его действиях состава преступлений; Евгений Дмитриевич Поливанов  был реабилитирован.

МАРРИЗМ – совокупность гипотез об историческом развитии языка, выдвинутых в 1923 и в последующие  годы академиком Н.Я.Марром и представлявших собой реакцию на кризис господствовавшего в 19 в. сравнительно-исторического метода. Сохранив представление о лингвистике как исторической науке, марризм сочетал в себе идеи В. фон Гумбольдта и др. о единых для всего человечества стадиях развития языков с рядом своеобразных теоретических положений Марра. Согласно этим положениям, все человечество первоначально проходило этап языка жестов («кинетической речи»), затем произошла «звуковая революция» и язык приобрел звуковую форму. Первоначально речь состояла из четырех «диффузных выкриков» (сал, бер, йон, рош); затем эти «выкрики» членились на отдельные звуки, комбинировались и модифицировались, в результате чего получились слова всех языков мира. Разложение на элементы, соответствующие этим «выкрикам», по Марру, предполагалось возможным и применительно к словам современных языков (элементный, или палеонтологический анализ). Считалось, что языки возникли независимо друг от друга, после чего проходили одни и те же стадии, развиваясь от морфологически простых к морфологически сложным типам; языки типа китайского при этом рассматривались как стадиально самые архаичные, а языки типа латинского, древнегреческого или санскрита – как самые развитые.

Марризм отрицал выработанные сравнительно-историческим языкознанием представления о родстве языков, считая, что языки в ходе исторического развития не могут расходиться, а могут только сходиться («скрещиваться»). Считалось, что благодаря «скрещениям» количество языков все время уменьшается и в итоге должен сложиться единый язык. Создание такого языка Марр связывал с новой «революцией» в языке, «переросшем звуковую форму».

Многими своими чертами марризм соответствовал общественным умонастроениям в СССР в 1920-е годы. К ним относились революционность, разрыв с традициями, полное отрицание «буржуазной» науки, стремление рассмотреть все явления «в мировом масштабе», национальный нигилизм и др.

При множестве частных  изменений, делавшихся Марром после 1923, основные положения марризма продолжали сохраняться. Главной модификацией марризма, произведенной в конце 1920-х годов, стала попытка совмещения его положений с положениями марксизма, имевшая достаточно внешний и конъюнктурный характер: язык стал называться «надстройкой», будущий «всемирный язык» – связываться с коммунистическим обществом и т.д.

Потерпев неудачу в  пропаганде своей концепции за рубежом, Марр с середины 1920-х годов стал добиваться поддержки авторитетных руководителей государства (Н.И.Бухарина, А.В.Луначарского и др.). В Ленинграде господство марризма установилось в конце 1920-х годов, в Москве – в 1932–1933. В это время была исключена возможность появления каких-либо критических по отношению к марризму публикаций, а сравнительно-исторические исследования были запрещены. К марристскому лагерю примыкали некомпетентные в вопросах лингвистики историки и философы-марксисты, иногда явные проходимцы, но в то же время и многие молодые ученые, неудовлетворенные традиционной наукой и искавшие новые пути: В.И.Абаев, С.Д.Кацнельсон, О.М.Фрейденберг, А.А.Холодович, отчасти Н.Ф.Яковлев и др.

После смерти Марра в 1934 его последователи во главе с академиком И.И.Мещаниновым пошли на компромисс с научной лингвистикой. Наиболее фантастические элементы марризма вроде элементного анализа были забыты, другие видоизменились; стадиальные исследования превратились в синтаксическую типологию, уже не связанную жестко с представлениями об исторических стадиях. Официально марризм продолжал считаться «марксизмом в языкознании». В 1948–1950 под флагом борьбы с «космополитизмом» началось восстановление марризма в полном объеме, прерванное после выступления Сталина в газете «Правда» 20 июня 1950 против марризма. Лишившись официальной поддержки, марризм после 1950 прекратил существование и более не возрождался.