Петр  же принёс вред русской экономике  не меньший, чем большевики нынче. Именно благодаря его варварской расточительности народных сил Россия в течение 200 лет не могла догнать Европу. П. Милюков совершенно верно считает Петра великим растратчиком народных сил и народного благосостояния. Только Ленин и Сталин перещеголяли в этом отношении Петра. Вековые дубовые леса в Воронежской губернии были вырублены во имя постройки каких-то двух десятков кораблей. Миллионы бревен валялись еще десятки лет спустя, свидетельствуя о хищнической бессистемной вырубке лесов. Целая лесная область была превращена в степь, и в результате верховья Дона перестали быть судоходными. 35 же построенных кораблей сгнило в водах Дона.

     С такой же безумной расточительностью  материальных ресурсов строился позже  порт в Ревеле. Как сообщает Ключевский “ценное дубье для Балтийского флота — иное бревно ценилось в тогдашних рублей в сто, целыми горами валялось по берегам и островам Ладожского озера, потому что Петр блуждал в это время по Германии, Дании, Франции, устрояя Мекленбургские дела”.

     Переведя  бессмысленно дубовые и сосновые леса, Петр как всегда бросился в крайность и издал драконовские законы против “губителей леса”. На окраинах лесов были поставлены виселицы, на которых вешали крестьян, срубивших не то дерево, которое разрешалось рубить. В этом весь Петр. Сам он может бессмысленно уничтожать сотни тысяч людей и миллионы деревьев, другие же за порубку дерева платят жизнью.

     Вспомним  с какой безумной затратой средств  и человеческих жизней строился излюбленная  нелепая затея Петра — “Северный  парадиз” — Петербург:  

     “Петербург, — сообщает П. Милюков, — раньше строили на Петербургской стороне, но вдруг выходит решение перенести  торговлю и главное поселение  в Кронштадт. Снова там по приказу  царя, каждая провинция строит огромный корпус, в котором никто жить не будет и который развалится от времени. В то же время настоящий город строится между Адмиралтейством и Летним садом, где берег выше и наводнения не так опасны. Петр снова недоволен. У него новая затея. Петербург должен походить на Амстердам: улицы надо заменить каналами. Для этого приказано перенести город на самое низкое место — на Васильевский остров”.

     Во  время наводнений Васильевский остров заливало. Тогда стали возводить  плотины по образцу голландских. Но плотины, защищающие от наводнений, были не под силу тогдашней русской технике. Тогда стали продолжать застраивать Васильевский остров несмотря на то, что он затапливался водой при каждом наводнении. Что это не яркий пример патологической страсти к голландщине?

     Большинство начатых грандиозных строительств Петр обычно не доводил до конца. Постройка порта в Ревеле после того, как уже была затрачена масса материалов и труда, была потом приостановлена. Незакончено было строительство каналов, на строительство которых согнано было кольем и дубьем тысячи крестьян со всех концов страны. Почему кончали строить было так же непонятно, как было непонятно, для чего начинали пороть такую горячку в начале строительства.

     Эпоха Петра, как и время Ленина и  Сталина, была эпохой бесконечных нелепых  экспериментов во всех областях жизни. Петр, как и большевики, снял колокола с большинства церквей. В результате одна пушка приходилась на каждые десять солдат. Спрашивается, зачем было переливать колокола в ненужные пушки? На этот вопрос не отвечает ни один из историков почитателей Петра. Большинство из “грандиозных” затей Петра были так же не нужны, как и большинство всех других затей Петра.

     Финансист Петр I был не лучше, чем создатель  промышленности. Ключевский сообщает, что Петр I “понимал народную экономику  по-своему: чем больше колотить овец, тем больше они дают шерсти”. То есть, и тут мы опять встречаемся с типично большевистским методом. Петр I совершенно расстроил финансовое положение страны. “Можно только недоумевать, — пишет Ключевский, — откуда только брались у крестьян деньги для таких платежей”. Населению не оставалось денег даже на соль. Даже в Москве и в той, — сообщает Ключевский, — “многие ели без соли, цынжали и умирали”. В числе прочих “гениальных финансовых мероприятий” был также налог на бани. Бани приходилось забывать, ибо, как пишет Ключевский, — “в среднем составе было много людей, которые не могли оплатить своих бань даже с правежа батогами”. Собирались всевозможные сборы: корабельный, драгунский, уздечный, седельный, брали за погреба, бани, дубовые гробы, топоры.

     Не лучше и финансовая мера Петра о выколачивании денег с помощью воинских отрядов. Ключевский характеризует ее так:

     “Шесть  месяцев в году деревни и села жили в паническом ужасе от вооруженных  сборщиков... среди взысканий и  экзекуций.

     Не  ручаюсь, хуже ли вели себя в завоеванной России татарские баскаки времен Батыя... Создать победоносную полтавскую армию и под конец превратить ее во 126 разнузданных полицейских команд, разбросанных по десяти губерниям среди запуганного населения, — во всем этом не узнаешь преобразователя”. Комментируя этот отзыв Ключевского, И. Солоневич резонно задает вопрос: “Не знаю, почему именно не узнать? В этой спешке, жестокости, бездарности и бестолковщине — весь Петр, как вылитый, не в придворной лести расстреллевский бюст, конечно, а в фотографическую копию гипсового слепка. Чем военное законодательство с его железами и батыевым разгромом сельской Руси лучше Нарвы и Прута? Или “всепьянейшего собора”? Или, наконец, его внешней политики?”

     Но  не помогали и самые жестокие способы  выколачивания налогов, и петровские финансисты должны были доносить “гениальному реформатору”, что “тех подушных денег по окладам собрать сполна никоим образом невозможно, а именно за всеконечной крестьянской скудостью и за сущею пустотой”. “Это был, — добавляет Ключевский — как бы посмертный аттестат, выданный Петру за его подушную подать главным финансовым управлением”. Что же можно добавить к этой уничтожающей характеристике историка, считающего Петра I “гениальным преобразователем”.

     Все страшные страдания рабочего люда в конечном итоге, как все, что делается путем насилия, не дали никаких результатов. П. Милюков считает, что из созданных Петром путем страшного насилия фабрик и заводов, только немногие пережили Петра. “До Екатерины, — сообщает Милюков, — дожило только два десятка”.

     Разгром, учиненный Петром, как более правильно  называть его “реформы”, привел к  гибели огромного количества людей.

     Последней общей переписью перед Петровской эпохой была перепись дворов в 1678 году. Петр в поисках новых плательщиков податей провел в 1710 г. новую перепись. В результате переписи обнаружилось катастрофическое уменьшение населения, — сообщает М. Клочков в книге “Население Руси при Петре Великом по переписям того времени”. Убыль населения “если вполне полагаться на переписные книги новой переписи, отписки, доношения и челобитные, в 1710 году достигала одной пятой числа дворов старой переписи; в ближайшие годы она возросла до одной четверти, а к 1715—1716 году поднималась выше, приближаясь к одной трети (то есть к 33%)”4.

     П. Милюков в “Истории государственного хозяйства” сообщает, что: “средняя убыль  населения в 1710 году сравнительно с  последней Московской переписью, равняется 40%”.  

     “Хотя исторические исследования проф. Милюкова зачастую тенденциозны, — замечает генерал Штейфон в книге “Национальная военная доктрина”, — ибо его политическая доктрина нередко заглушает историческую объективность, все же надо признать близким к истине его утверждения, что петровские достижения были приобретены “ценою разорения государства”.

     Отбросим  данные Милюкова и остановимся на данных М. Клочкова, согласно которым  в результате совершенной Петром революции население России уменьшилось  на одну треть. Подумаем хорошенько об этой ужасной цифре. Можно ли считать  благодетельными реформы, купленные гибелью третьей части населения государства.

     После смерти Петра государство оказалось  в крайне тяжелом положении.

     Самодержавие, созданное потом и кровью многих поколений, историческая святыня народа - стало орудием его угнетения. У народа отнимали его веру, глумились над его национальным достоинством, презирали его нравы и обычаи. Народ страдал невыносимо.

     Привлеченный  по делу царицы Евдокии (Лопухиной), Досифей, епископ Ростовский, обращаясь к  собранию архиереев, которым предстояло лишить его сана, произнес многозначительные слова: “Загляните в глубину ваших собственных сердец, прислушайтесь, что говорит народ, и повторите, что услышите”. Его колесовали с одним из священников.

     “В 1718 г., проезжая по дороге в Петербург  через какое-то село, один иностранец увидал толпу, человек в триста. Поп, которого он спросил, что здесь происходит, ответил ему: “Наши отцы и братья лишены бород; алтари наши — служителей; самые святые законы нарушены, мы стонем под игом иноземцев”.

     Саксонский  резидент, писал в 1723 году: “Девятитысячная толпа воров, предводительствуемая отставным русским полковником, вознамерилась поджечь Адмиралтейство и другие присутственные места Петербурга и перерезать иностранцев. Поймано тридцать шесть человек, которых посадили на кол и повесили за ребра... Мы накануне крайне затруднительного положения. Нищета увеличивается со дня на день. Улицы полны бедняков, желающих продать своих детей. Опубликован приказ, ничего не продавать нищим. Чем же остается им заниматься, кроме грабежа на большой дороге?”  

3. Культурные преобразования.

     Достижения  в области культуры в эпоху  Петра очень незначительны, хотя по его приказу и было переведено с иностранных языков около 1000 книг. Петровские “реформы”, как теперь известно, не только не способствовали культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали на полстолетия поступательный ход развития русской культуры.

     Постоянные  набеги, пожары и время истребили  большинство памятников русской  деревянной архитектуры. Но по сохранившимся  древним каменным церквам мы можем судить, что русская архитектура развилась с стремительной быстротой, исключительно скоро освободившись от подражания византийской архитектуре. Свидетель этому чудеснейший образец церкви на Нерчи, построенной уже в 1165 году. Петр нанес страшный урон русскому национальному искусству:

     “Эпоха  Петра Великого разделяет историю  русского искусства на два периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением первого. Путь, по которому шло развитие в первом периоде, вдруг пресекается, и работа, приведшая уже к известным результатам, как бы начинается сначала, в новой обстановке и при новых условиях: нет той непрерывности, которая характеризует развитие искусства в других странах, — пишет Г. К. Лукомский в своей книге “Русская старина”5.

     И, действительно, Петр Первый изменил  все, что имело внешнюю форму. Только русская музыка не имела внешней  формы и только поэтому она  сохранила после Петра свою исконную русскую сущность.

     До  возникновения СССР ни одна из эпох русской истории не оставляет такого тяжелого, давящего впечатления, как эпоха, последовавшая вслед за смертью Петра. Никакой Европы из России, конечно, не получилось, но Россия очень мало стала походить на бывшую до Петра страну. Крестьяне превратились в рабов, высший слой общества перестал напоминать русских. Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить по-русски и говорило на каком-то странном жаргоне.

     Представитель образованного класса Московской Руси, глава “темных раскольников”, по выражению академика Платонова, “слепых ревнителей старины”, протопоп Аввакум, писал на языке уже близком языку Пушкина. Вот образец его стиля.

     “С  Нерчи реки, — пишет Аввакум, —  назад возвратился на Русь. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы не мирные”.

     А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары следующим языком.

     “Наталия  Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все без резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в консильи были только спекуляторами”.

     Эти строки, в которых современный  русский человек не может ничего понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее образованных людей Петровской эпохи. Сопоставим язык протопопа Аввакума и Петровского шляхтича и легко сделаем вывод, кто ближе к сегодняшним людям, и за кем мы идем и хотим идти.

     Из  усилий Петра повысить культурный и  экономический уровень современного ему русского общества, ничего не получилось. Тысячи переведенных с иностранных языков книг, переведенных варварским, малопонятным слогом, продолжали лежать на складах. Их никто не хотел покупать, как никто не хочет сейчас покупать сочинений Ленина и Сталина. Позже большинство этих книг были использовано на переплеты позднее изданных книг.