А. С. Пушкин и мировая литература

     Важная  предпосылка мышления Гёте, как и  мышления Пушкина, - наследие Просвещения  как импульс и как вызов. И  Гёте мог бы сказать, как сказал Пушкин, о ранней встрече со всем тем, что  символизируется фигурой Вольтера:

...Я встретил  старика с плешивой головой, 

С очами быстрыми, зерцалом мысли зыбкой,

С устами, сжатыми  наморщенной улыбкой...  

     Отношение как Гёте, так и Пушкина к  риторико-рационалистическому дискурсу сразу непосредственно и дистанцированно, в терминах Шиллера - сразу и "наивно", и "сентиментально". Это наследие веков, воспринятое в нежном возрасте через Расина, Мольера и того самого Вольтера, чью поэзию, по-прежнему восхищаясь риторическим качеством вольтеровской ясности, Пушкин с такой похвалой противопоставляет тенденциям современного тогда французского романтизма, а по сути дела - той ставке на выход за пределы рационализма, которая только предварительно получила артикуляцию в романтизме.

     Черта эпохи - связь между идеями свободы  и странствия, вообще динамики в  пространстве (а значит, и подвижности  позиции индивида между цивилизациями!); приходится вспомнить ставшие мифом  эпохи путешествия Байрона. У  Гёте в "Западно-восточном диване" мы читаем:

(Только дайте  мне красоваться в моем седле! Оставайтесь в ваших хижинах, в ваших шатрах! И я весело мчусь во все дали, над моей феской - только звезды.)

Как не вспомнить  из Пушкина что-нибудь вроде:

Отступник света, друг природы,

Покинул он родной предел

И в край далекий  полетел 

С веселым призраком  свободы.

Свобода! Он одной  тебя

Еще искал в  пустынном мире...

     Но  важна, конечно, не столько лежащая  на поверхности тема пространственной подвижности, сколько все то, что  Достоевский назвал всечеловечеством Пушкина и что столь очевидным  образом ощутимо и в Гёте. Всечеловечество  невозможно без интереса к "местному колориту", но и несводимо к  нему, более того, в определенной мере противоположно всему, что есть только гурманство по части экзотики. Позиция Гёте и Пушкина состоит в том, что они, воспринимая на высшем возможном для их эпохи уровне чуткость к разнообразию цивилизаций, ощутимому чувственно - на глаз, на вкус, на запах, - одновременно удерживают столь же непосредственное ощущение нерелятивизируемого единства человечества, продолжают верить в вертикаль ценностной шкалы, в онтологический статус человеческих "универсалий".  

Пушкин  и Гораций

     ГОРАЦИЙ (полное имя — Квинт Гораций  Флакк, Quintus Horatius Flaccus, 65—8 до н. э.), рим. поэт, автор сб. эподов (epodos), двух сб-ков сатир (satura), четырех книг од (carmina), юбилейного гимна в честь Рима (Carmen Saeculare) и двух книг посланий (epistula).

     Поэзия  Г. имеет непреходящее мировое значение. В Средние века особенно ценились сатиры и послания Г., Возрождение оценило его лирику.В пушк. поэзии, прозе, публицистике и переписке Г. предстает как проповедник философии «золотой середины», оригинальный поэт (лирик и сатирик), теоретик «искусства поэзии»; своеобразную интерпретацию получили в творчестве П. личность Г. и его взаимоотношения с Августом и Меценатом.

П. читал Г. в Лицее в оригинале. Проф. Н. Ф. Кошанский, ставивший Г. наряду с Вергилием и Тибуллом выше всех поэтов, уделял его изучению значительную часть учебного времени; юношеский интерес П. к Г. мог быть стимулирован и увлечением А. А. Дельвига, чьими «первыми ‹...› опытами в стихотворстве», как вспоминал П. , «были подражания Горацию». В числе любимых авторов П. имя Г. настойчиво повторяется в лицейских ст-ниях 1815 («Городок», «К Пущину ‹4 мая›», «Послание к Г‹алич›у», «Послание к Ю‹дину›»). Произв. 1810-х определяют собой первый период пушк. восприятия Г., когда рим. классик предстает под его пером «чувствительным» и изящным наперсником беспечного досуга, «Тибурским мудрецом» («Послание к Г‹алич›у»), а «Златой Горациев фиал» («Стансы Толстому»,) служит символом гедонистического мироощущения. В эти годы П. смотрит на рим. поэта и его творчество сквозь призму образов фр. «poésie fugitive» («легкой поэзии»), что накладывает на его восприятие нек-рый отпечаток лит. условности. Знак приближения П. к лат. первоисточнику можно усмотреть лишь в цитате из него (единственной за весь этот период) — стихе «Не весь я предан тленью» , заимствованном из оды Г. «К Мельпомене».

     Чаще  всего в своих произв. и письмах П. цитировал оды, в большинстве случаев на яз. оригинала; половина лат. цитат из Г. воспроизводит начальный стих подлинника.

     В конце 1820 — нач. 1830-х внимание П. к Г. обострилось в связи с нападками Н. И. Надеждина. Культ Г., исповедуемый Надеждиным, его апелляции к авторитету рим. классика в борьбе с П. и подчеркнутое почтение к покровителям, сближавшее Надеждина с его кумиром, вызвали эпиграмму П. «Мальчишка Фебу гимн поднес...» (1829), в к-рой имя Г. метонимически перенесено на «болвана семинариста».

     Последний период в пушк. постижении Г. (1833—1836) отмечен особой глубиной: П. переводит оду к Меценату («Царей потомок Меценат...», 1833) и оду к Помпею («Кто из богов мне возвратил...», 1835), работает над «‹Повестью из римской жизни›». В текст последней он намеревался включить пер. оды к Помпею, долженствовавший аргументировать суждение пушк. Петрония: «Хитрый стихотворец хотел рассмешить Августа и Мецената своею трусостию, чтоб не напомнить им о сподвижнике Кассия и Брута» (Акад. VIII, 390). Все эти произв. не могут быть оценены в полной мере вне лит.-биогр. контекста 1830-х, когда П. был поставлен в условия, схожие с обстоятельствами жизни Г. Однако Николай I и Бенкендорф не нашли в П. верноподданнической лояльности и дипломатической гибкости, обеспечивших Г. привилегированное положение при Августе и Меценате.

     Своеобразным  итогом более чем 20-летнего творческого  освоения П. поэтич. наследия Г. и этич. спора с ним стало ст-ние «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» (1836). Являясь вполне оригинальным произв., «Памятник» не м. б. причислен ни к пер., ни к вольным подражаниям: сохранив структуру оды Г. «К Мельпомене» ,П. каждую строфу наполнил новым содержанием (см. статью «Памятник» в т. «Творчество»).  

     Данте и Пушкин

     ДАНТЕ, Дант (Dante) Алигьери (1265—1321), ит. поэт, гуманист, полит. деятель. Европ. известность принесла ему поэма «Комедия» в 3 ч. («Ад», «Чистилище», «Рай»), описывающая путешествие автора по загробному миру. На протяжении XIV—XVI вв. «Комедия» пользовалась большой популярностью в Италии, ее читали и комментировали наравне со Священным Писанием; с венецианского изд. 1555 в ее загл. появился и утвердился в дальнейшей традиции эпитет «Божественная» («La Divina Commedia»).

     Первые  представления о творчестве Д., полученные П. в юношеские годы, опирались  — и прямо, и косвенно — на суждения Вольтера, чьи лит. мнения были в это время для него во многом определяющими. В «Лицее» Ж.-Ф. де Лагарпа Д. характеризовался вслед за Вольтером как автор «уродливого сочинения», лишь изредка соблюдавший в нем правила иск-ва.

     Перечисляя  в ст-нии «Городок (К***)» (1815) своих  любимых поэтов, П. не назвал в их числе Д. Вплоть до нач. 1820-х не известно ни одного его отзыва о творце «Божественной  комедии» и ни одного свидетельства  об отношении к оценкам Вольтера. Между тем в ближайшем лит. окружении П. укрепляется весьма уважительное отношение к Д.

     В 1821—1825 в рукописях П. появляются ит. цитаты из «Ада». Первая:: И мне  она: тот страждет высшей мукой, Кто  радостные помнит времена В несчастии...) — записана не позднее нач. февраля 1821. Вторая: Входящие, оставьте упованья — была широко распространена в пушк. эпоху, как правило, в шуточном контексте и таким же образом перефразирована в «Евгении Онегине» (гл. III, 22. 10) в 1-й пол. 1824. Третья Но расскажи: меж вздохов нежных дней, Что было вам любовною наукой, Раскрывшей духу тайный зов страстей — предполагалась в качестве эпиграфа к гл. III или IV «Евгения Онегина», 1824 (Акад. VI, 573, 591). Первые две фразы неоднократно повторяются в современной П. литературе. Все три сосредоточены во фрагментах из «Божественной комедии», приведенных в подлиннике в «Литературной истории Италии».

     В критич. и теоретич. выступлениях П. 1820-х Д. упоминается в ряду поэтов прошлого, причисленных Женгене и  Сисмонди к романтич. традиции (Шекспир, Д. Мильтон, Кальдерон, Камоэнс, Лопе де Вега, Сервантес, Ариосто, Т. Тассо и  др.). Д. для П. — образец могучего самобытного, нецивилизованного гения, к к-рому применим эпитет «дикий», присутствующий в черн. вариантах статьи «О поэзии классической и романтической», 1825 (Акад. XI, 306).

     В 1830—1832 П. пишет три ст-ния, прямо  ориентированные на дантовскую поэму («В начале жизни школу помню я...», «И дале мы пошли, и страх объял  меня...», «Тогда я демонов увидел черный рой...»), не напечатанные при  жизни и вошедшие в Посм. под  редакторским названием «Подражания  Данту». Ст-ния имеют длительную историю критич. и исследовательских  интерпретаций, к-рая в общих чертах сводится к утверждению о худож. освоении в них поэтики Д. Они  были попыткой П. расширить строфический, мелодический, стилистический репертуар  рус. поэзии и возможности современного ему поэтич. яз. Дантовские терцины оказались пригодны для торжественного символического повествования, для травестии или пародии с элементами гротеска, для имитации нарративного, эпического в своем существе стиля «Божественной комедии». 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Список  литературы

1. Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960;
2. Заборов П. Р. Пушкин и Вольтер // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 7. Л., С. 86–99;
3. Вольтер в России: Библиогр. указатель, 1735–1995; Русские писатели о Вольтере (Стихотворения, статьи, письма, воспоминания). М., 1995.
4. А. И. Малеин. Пушкин и Овидий. — В кн.: Пушкин и его современники, вып. IV. Пб, 1916, стр. 8.
5. Аверинцев С. Новый мир. - М., 1999, № 6
6. http://feb-web.ru/feb/pushkin/isj-abc/isj/isj-1111.htm

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

МИНИСТЕРСТВО  ОБРАЗОВАНИЯ И  НАУКИ УКРАИНЫ

УЖГОРОДСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ УНИВАРСИТЕТ

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ  ФАКУЛЬТЕТ

КАФЕДРА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 
 
 
 

РЕФЕРАТ 
 

А.С. ПУШКИН И МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА 
 
 
 
 
 
 
 

Подготовила:

Студентка 5 курса

Русского  отделения

Канайло Татьяна 
 
 
 
 

Ужгород – 2011