Анализ книги Пауло Коэлье

Настанет четвертый год, и знаки  исчезнут, потому что ты не захочешь больше замечать их. Поняв это, вожди  откажутся от твоих услуг, но ты к  этому времени уже станешь  богатым купцом, у тебя будет множество  лавок и целые табуны верблюдов. И до конца дней своих ты будешь бродить между пальмами и пустыней, зная, что не пошел по Своей Стезе, а теперь уже поздно.

И так никогда и не поймешь, что  любовь не может помешать человеку следовать Своей Стезей. Если же так случается, значит, любовь была не истинная, не та, что говорит на Всеобщем Языке, — договорил Алхимик.

Он разомкнул начерченный на песке круг, и кобра, скользнув, исчезла  среди камней. Сантьяго вспомнил Торговца Хрусталем, всю жизнь мечтавшего посетить Мекку, вспомнил англичанина, искавшего Алхимика. Вспомнил и женщину, верящую, что пустыня однажды  даст ей человека, которого она желает любить.

Они сели на коней. На этот раз первым ехал Алхимик. Ветер доносил до них  голоса жителей оазиса, и юноша  пытался различить среди них  голос Фатимы. Накануне он из-за битвы  не видел ее у колодца.

Но сегодня ночью он глядел на кобру, не смевшую нарушить границу  круга, он слушал этого таинственного  всадника с соколом на плече, который  говорил ему о любви и о  сокровищах, о женщинах пустыни и  о Своей Стезе.

— Я пойду с тобой, — сказал Сантьяго и тотчас ощутил, что в душе его воцарился мир.

— Мы отправимся в путь завтра, еще затемно, — только и ответил на это Алхимик.

Ночью он не сомкнул глаз. За два  часа до восхода солнца разбудил одного из юношей, спавших в том же шатре, и попросил показать, где живет  Фатима. Они вышли вместе, и в  благодарность Сантьяго дал ему  денег, чтобы тот купил себе овцу.

Потом попросил его разбудить девушку  и сказать, что он ее ждет. Юноша-араб выполнил и эту просьбу и получил  денег еще на одну овцу.

— А теперь оставь нас одних, — сказал Сантьяго, и юноша, гордясь тем, что помог самому Советнику, и радуясь, что теперь есть на что купить овец, вернулся в свой шатер и лег спать.

Показалась Фатима. Они ушли в  финиковую рощу. Сантьяго знал, что  нарушает Обычай, но теперь это не имело  никакого значения.

— Я ухожу, — сказал он. — Но хочу, чтобы ты знала: я вернусь. Я тебя люблю, потому что…

— Не надо ничего говорить, — прервала его девушка. — Любят, потому что любят. Любовь доводов не признает.

Но Сантьяго продолжал:

— …потому что видел сон, повстречал царя Мелхиседека, продавал хрусталь, пересек пустыню, оказался, когда началась война, в оазисе и спросил тебя у колодца, где живет Алхимик. Я люблю тебя потому, что вся Вселенная способствовала нашей встрече.

Они обнялись, и тела их впервые  соприкоснулись.

— Я вернусь, — повторил Сантьяго.

— Прежде я глядела в пустыню с желанием, а теперь буду глядеть с надеждой. Мой отец тоже не раз уходил туда, но всегда возвращался к моей матери.

Больше не было сказано ни слова. Они сделали еще несколько  шагов под пальмами, а потом  Сантьяго довел Фатиму до ее шатра.

— Я вернусь, как возвращался твой отец.

Он заметил слезы у нее  на глазах.

— Ты плачешь?

— Я женщина пустыни, — отвечала она, пряча лицо. — Но прежде всего я просто женщина.

Она скрылась за пологом шатра. Уже  занимался рассвет. Когда наступит день, Фатима выйдет и займется тем  же, чем занималась в течение стольких лет, но теперь все будет иначе. Сантьяго нет больше в оазисе, и оазис  потеряет для нее прежнее значение. Это раньше — и совсем недавно  — был он местом, где росли  пятьдесят тысяч финиковых пальм, где было триста колодцев, куда с  радостью спешили истомленные долгой дорогой путники. Отныне и впредь он будет для нее пуст.

С сегодняшнего дня пустыня станет важнее. Фатима будет вглядываться в нее, пытаясь угадать, на какую  звезду держит направление Сантьяго в поисках своих сокровищ. Поцелуи она будет отправлять с ветром в надежде, что он коснется его лица и расскажет ему, что она жива, что она ждет его. С сегодняшнего дня пустыня будет значить для Фатимы только одно: оттуда вернется к ней Сантьяго.

— Не думай о том, что осталось позади, — сказал Алхимик, когда они тронулись в путь по пескам. — Все уже запечатлено в Душе Мира и пребудет в ней навеки.

— Люди больше мечтают о возвращении, чем об отъезде, — ответил Сантьяго, заново осваивавшийся в безмолвии пустыни.

— Если то, что ты нашел, сделано из добротного материала, никакая порча его не коснется. И ты смело можешь возвращаться. Если же это была лишь мгновенная вспышка, подобная рождению звезды, то по возвращении ты не найдешь ничего. Зато ты видел ослепительный свет. Значит, все равно овчинка стоила выделки.

Он говорил на языке алхимии, но Сантьяго понимал, что он имеет  в виду Фатиму.

Трудно было не думать о том, что  осталось позади. Однообразный ландшафт пустыни заставлял вспоминать и  мечтать. Перед глазами у Сантьяго все еще стояли финиковые пальмы, колодцы и лицо возлюбленной. Он видел англичанина с его колбами  и ретортами, погонщика верблюдов  — истинного мудреца, не ведавшего  о своей мудрости. „Наверно, Алхимик  никогда никого не любил", — подумал он.

А тот рысил чуть впереди, и на плече его сидел сокол —  он-то отлично знал язык пустыни  — и, когда останавливались, взлетал  в воздух в поисках добычи. В  первый день он вернулся, неся в когтях зайца. На второй — двух птиц.

Ночью они расстилали одеяла. Костров  не разводили, хотя ночи в пустыне  были холодные и становились все  темнее, по мере того как убывала  луна. Всю первую неделю они разговаривали  только о том, как бы избежать встречи  с воюющими племенами. Война продолжалась — ветер иногда приносил сладковатый  запах крови. Где-то неподалеку шло  сражение, и ветер напоминал юноше, что существует Язык Знаков, всегда готовый рассказать то, чего не могут  увидеть глаза.

На восьмой день пути Алхимик  решил устроить привал раньше, чем  обычно. Сокол взмыл в небо. Алхимик  протянул Сантьяго флягу с водой.

— Странствие твое близится к концу, — сказал он. — Поздравляю. Ты не свернул со Своей Стези.

— А ты весь путь молчал. Я-то думал, ты научишь меня всему, что знаешь. Мне уже случалось пересекать пустыню с человеком, у которого были книги по алхимии. Но я в них ничего не понял.

— Есть только один путь постижения, — отвечал Алхимик. — Действовать. Путешествие научило тебя всему, что нужно. Осталось узнать только одно.

Сантьяго спросил, что же ему  осталось узнать, но Алхимик не сводил глаз с небосвода — он высматривал  там своего сокола.

— А почему тебя зовут Алхимиком?

— Потому что я и есть Алхимик.

— А в чем ошибались другие алхимики — те, что искали и не нашли золото?

— Ошибка их в том, что они искали только золото. Они искали сокровища, спрятанные на Стезе, а саму Стезю обходили.

— Так чего же мне не хватает? — повторил свой вопрос юноша.

Алхимик по-прежнему глядел на небо. Вскоре вернулся с добычей сокол. Они  вырыли в песке ямку, развели в  ней костер, чтобы со стороны нельзя было заметить огонь.

— Я Алхимик, потому что я алхимик, — сказал он. — Тайны этой науки достались мне от деда, а ему — от его деда, и так далее до сотворения мира. А в те времена вся она умещалась на грани изумруда. Люди, однако, не придают значения простым вещам, а потому стали писать философские трактаты. Стали говорить, что они-то знают, в какую сторону надлежит идти, а все прочие — нет. Но Изумрудная Скрижаль существует и сегодня.

— А что же написано на ней? — поинтересовался юноша.

Алхимик минут пять что-то чертил на песке, а Сантьяго тем временем вспоминал, как повстречал на площади старого  царя, и ему показалось, что с  той поры прошли многие-многие годы.

— Вот что написано на ней, — сказал Алхимик, окончив рисунок.

Сантьяго приблизился и прочел.

— Так ведь это же шифр! — разочарованно воскликнул он. — Это вроде книг англичанина!

— Нет. Это то же, что полет ястребов в небе: разумом его не постичь. Изумрудная Скрижаль — это послание Души Мира. Мудрецы давно уже поняли, что наш мир сотворен по образу и подобию рая. Само существование этого мира — гарантия того, что существует иной, более совершенный. Всевышний сотворил его для того, чтобы люди сквозь видимое прозревали духовное и сами дивились чудесам своей мудрости. Это я и называю Действием.

— И я должен прочесть Изумрудную Скрижаль?

— Если бы ты был сейчас в лаборатории алхимика, то мог бы изучить наилучший способ постичь ее. Но ты в пустыне — значит, погрузись в пустыню. Она, как и все, что существует на Земле, поможет тебе понять мир. Нет надобности понимать всю пустыню — одной песчинки достаточно для того чтобы увидеть все чудеса Творения.

— А как же мне погрузиться в пустыню?

— Слушай свое сердце. Ему внятно все на свете, ибо оно сродни Душе Мира и когда-нибудь вернется в нее.

В молчании они ехали еще двое суток. Алхимик был настороже: они  приближались к тому месту где шли самые ожесточенные бои. А юноша все пытался услышать голос сердца.

Сердце же его было своенравно: раньше оно все время рвалось  куда-то, а теперь во что бы то ни стало стремилось вернуться. Иногда сердце часами рассказывало ему проникнутые светлой печалью истории, а иногда так ликовало при виде восходящего солнца, что Сантьяго плакал втихомолку. Сердце учащенно билось, когда говорило о сокровищах, и замирало, когда глаза юноши оглядывали бескрайнюю пустыню.

— А зачем мы должны слушать сердце? — спросил он, когда они остановились на привал.

— Где сердце, там и сокровища.

— Сердце у меня заполошное, — сказал Сантьяго. — Мечтает, волнуется, тянется к женщине из пустыни. Все время о чем-то просит, не дает уснуть всю ночь напролет, стоит лишь вспомнить о Фатиме.

— Вот и хорошо. Значит, оно живо. Продолжай вслушиваться.

В следующие три дня они повстречали  воинов, а других видели на горизонте. Сердце Сантьяго заговорило о страхе. Стало рассказывать ему о людях, отправившихся искать сокровища, но так их и не нашедших. Порою оно пугало юношу мыслью о том, что и ему не суждено отыскать их, а может быть, он умрет в пустыне. Иногда твердило, что от добра добра не ищут: у него и так уже есть возлюбленная и много золотых монет.

— Сердце предает меня, — сказал он Алхимику, когда они остановились дать коням передохнуть. — Не хочет, чтобы я шел дальше.

— Это хорошо, — повторил тот. — Это значит, оно не омертвело. Вполне естественно, что ему страшно отдать в обмен на мечту все, что уже достигнуто.

— Так зачем же слушаться его?

— Ты все равно не заставишь его замолчать. Даже если сделаешь вид, что не прислушиваешься к нему, оно останется у тебя в груди и будет повторять то, что думает о жизни и о мире.

— И будет предавать меня?

— Предательство — это удар, которого не ждешь. Если будешь знать свое сердце, ему тебя предать не удастся. Ибо ты узнаешь все его мечтания, все желания и сумеешь справиться с ними. А убежать от своего сердца никому еще не удавалось. Так что лучше уж слушаться его. И тогда не будет неожиданного удара.

Они продолжали путь по пустыне, и  Сантьяго слушал голос сердца. Вскоре он уже наизусть знал все его причуды, все уловки и принимал его таким, каково было оно. Юноша перестал испытывать страх и больше не хотел вернуться  — было уже поздно, да и сердце говорило, что всем довольно. „А если я иногда жалуюсь, что ж, я ведь человеческое сердце, мне это свойственно. Все мы боимся осуществить наши самые  заветные мечты, ибо нам кажется, что мы их недостойны или что все  равно не сумеем воплотить их. Мы, сердца человеческие, замираем от страха при мысли о влюбленных, расстающихся навсегда, о минутах, которые могли  бы стать, да не стали счастливыми, о  сокровищах, которые могли бы быть найдены, но так навсегда и остались похоронены в песках. Потому что, когда это происходит, мы страдаем".

— Мое сердце боится страдания, — сказал он Алхимику как-то ночью, глядя на темное, безлунное небо.

— А ты скажи ему, что страх страдания хуже самого страдания. И ни одно сердце не страдает, когда отправляется на поиски своих мечтаний, ибо каждое мгновение этих поисков — это встреча с Богом и с Вечностью.

„Каждое мгновение — это встреча, — сказал Сантьяго своему сердцу. — Покуда я искал свое сокровище, все дни были озарены волшебным светом, ибо я знал, что с каждым часом все ближе к осуществлению моей мечты. Покуда я искал свое сокровище, я встречал по пути такое, о чем и не мечтал бы никогда, если бы не отважился попробовать невозможное для пастухов".

И тогда сердце его успокоилось  на целый вечер. И ночью Сантьяго спал спокойно, а когда проснулся, сердце принялось рассказывать ему  о Душе Мира. Сказало, что счастливый человек — это тот, кто носит  в себе Бога. И что счастье можно  найти в обыкновенной песчинке, о  которой говорил Алхимик. Ибо  для того чтобы сотворить эту  песчинку, Вселенной потребовались  миллиарды лет. „Каждого живущего на земле ждет его сокровище, — говорило сердце, — но мы, сердца, привыкли помалкивать, потому что люди не хотят обретать их. Только детям мы говорим об этом, а потом смотрим, как жизнь направляет каждого навстречу его судьбе, но, к несчастью, лишь немногие следуют по предназначенной им Стезе. Прочим мир внушает опасения и потому в самом деле становится опасен.