Фантастическое и реальное в повести "Нос"

Фантастика —  это особая форма отображения  действительности, логически несовместимая  с ре­альным представлением об окружающем мире. Она распространена в мифологии, фольклоре, ис­кусстве и в особых, гротескных и «сверхъестест­венных», образах выражает миросозерцание чело­века.

   В повести  «Нос» у Гоголя полностью снят  носитель фантастики – персонифицированное  воплощение ирреальной силы. Но  сама фантастичность остаётся. Отсюда  впечатление загадочности от  повести. Даже ошарашивающей странности.

   Перечень  попыток найти причину таинственного  поведения носа Ковалёва мог  бы составить большой и курьёзный  список. Ответа найти пока не удалось. Да и вряд ли удастся. Пожалуй, уж больше смысла в словах самого Ковалёва: «И пусть бы уже на войне отрубили или на дуэли, или я сам был причиною; но ведь пропал ни за что ни про что, пропал даром, ни за грош!...»

   Смысл событий  «Носа» - в их неспровоцированности. Нет их прямого виновника. Нет преследователя. Но само преследование остаётся.

   Необычайность  гоголевской повести вступает  в её отношения к тайне. Романтическая  фантастика неотделима от тайны,  от поэтики тайны. Обычно повествование  начинается с какого-либо странного  необъяснимого события, то есть  читатель с первых строк ставится перед тайной. Напряжение тайны возрастает всё больше и больше, пока в загадочном не открывается наконец воля или влияние носителя фантастической силы. В произведениях с завуалированной фантастикой протекает аналогичный процесс идентификации фантастики со сверхъестественной силой, с той разницей, что сохраняется возможность второго («реального») прочтения. В тех же случаях, когда фантастический план в ходе повествования уступал место реальному, снятие тайны также происходило с помощью реально-причинных (подчас даже бытовых) объяснений.

   Как же  соотносится с этими различными  формами существования тайны  гоголевская повесть?

   «Нос» принадлежит  к тем произведениям, которые  ставят читателя перед тайной  буквально с первой фразы. «Марта 25 числа случилось в Петербурге  необыкновенно-странное происшествие».  Если необыкновенное, значит, будет  разъяснение, разгадка? Нос ведёт  себя так, как подобает «значительному  лицу», имеющему чин статского  советника: молится в Казанском  соборе, прогуливается по невскому  проспекту, заезжает в департамент,  делает визиты, собирается по  чужому паспорту уехать в Ригу. Откуда он взялся, никого, в том  числе автора, не интересует. Любое,  даже самое бредовое, предположение  не исключается. Главное в другом – в «двуликости» носа. По одним признакам, это точно реальный нос коллежского асессора Ковалёва, но второй «лик» носа – социальный, который по чину стоит выше своего хозяина, поэтому чин видят, а человека – нет. В одном месте Гоголь одновременно играет обоими ликами носа: полицейский, «который в начале повести стоял в конце Исаакиевского моста» (то есть тогда, когда нос, завёрнутый в тряпку, был брошен в воду), говорит, что «принял его сначала за господина. Но, к счастью, были со мною очки, и я тот же час увидел, что это был нос» и т.д. Никакой художник не сможет проиллюстрировать эту метаморфозу, потому что он заведомо призван сделать зримым то, что должно оставаться неуловимым и неразъяснённым. Фантастика «Носа» - тайна, которой нет нигде и которая везде.

  Тайна достигает  своего апогея, а разрешения её  всё нет. Наконец, в финале, где существовала последняя возможность  раскрыть карты, повествователь  вдруг отходит в сторону и  начинает изумляться вместе с читателем: «Чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия».

   Изменяется  в повести и функция слухов. «Между тем, слухи об этом  необыкновенном происшествии распространились  по всей столице и, как водится,  не без особенных прибавлений…  Скоро начали говорить, будто  нос коллежского асессора Ковалёва  ровно в 3 часа прогуливается  по Невскому проспекту…Сказал кто-то, что нос будто бы находился в магазине Юнкера… Потом пронёсся слух, что не на Невском проспекте, а в Таврическом саду…» и т.д. «Слухи помещены в необычный контекст. Они не служат средством завуалированной фантастики. Но они даны и не на фоне только что отменённой фантастики. Слухи выступают на фоне фантастического происшествия, поданного как достоверное. Благодаря этому картина осложняется. Гоголь искусно сохранил силу таинственности, высмеивания авторов слухов, он открывал в жизни нечто ещё более неправильное и фантастическое, чем то, что могли предположить любая версия или любой слух.

   Тончайшая  ирония гоголевской повести в  том, что она всё время играет  на ожидании разгадки романтической  тайны, пародируя её поэтику  и всё дальше и дальше заманивая  читателя в ловушку. Одним ударом  Гоголь порывает со всеми возможными  формами снятия романтической  тайны. И это логично: ведь  он устранил носителя фантастики, в идентификации которой заключалось  раскрытие тайны. Вместе с тем  Гоголь далёк и от снятия  тайны реальным планом, с помощью  реально-причинных мотивировок.

   Эта повесть  явилась своего рода апофеозом  прославления носа как такового  в творчестве Гоголя. К изображению  же этого органа писатель часто  (настолько часто, что это кажется  немного странным) прибегал на  протяжении всей своей литературной  деятельности. Как раз на этой  проблеме заостряет внимание  в статье о Гоголе Владимир  Набоков. Оказывается, носу у  писателя отведена далеко не  последняя роль. Образ носа, идея  носа, всё, что связано с этим  органом, преследовало Николая  Васильевича до самой смерти. В описании Набоковым болезни  писателя и его кончины нос  наделяется какими-то роковыми, фатальными  свойствами.

   Какова же  дальнейшая судьба развития гоголевской  фантастики? Вопрос этот является  частью другого: есть ли в  нефантастических произведениях  Гоголя элементы, адекватные или  близкие рассмотренным формам  фантастики?

   Воздерживаясь  пока от общих выводов, заметим  лишь одно. Такие элементы уже  не объяснить понятием чуда  или тайны, проистекающих от прямого вмешательства носителя фантастики, от его воздействия из прошлого или же от какой-либо неизвестной причины. Они располагаются уже в плоскости не ирреального, но скорее странно-необычного.