Слово о полку Игореве

Автору  «Слова» припоминается песня  о безвременной смерти юноши князя  Ростислава, брата Владимира Мономаха (событие, случившееся за 100 лет до похода Игоря): оплакивания погибших были как бы выдающимися песнями и сказаньями русского народа. Ездят Гзак с Кончаком на следу беглеца и примиряются с бегством Игоря, как старого знакомого, который при случае явится близким человеком для степняков и по браку, и по языку, а иногда и по обычаям. Но Игорь ближе всего к русской земле, что предчувствует Гзак. Быстро переносит автор «Слова о полку Игореве» своего героя из степей в Киев, на радость странам-городам. «Игорь едет по Боричеву (и ныне — ул. Боричев ток, рядом с более известным Андреевским спуском) к святей Богородици Пирогощей (храм, находившийся на Подоле)».

Заключительным  словом к князьям, возможно, ещё пленным, и к погибшей дружине заканчивается  «Слово о полку Игореве».

При написании  этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза  и Ефрона (1890—1907). 

4.«Слова» 

Книжные элементы отражаются и в языке  «Слова» рядом с народными  чертами древнерусского языка. Вследствие частой переписки «Слова» в дошедшем до нас списке утратило свои первоначальные черты, окрасилось особенностями новгородско-псковского говора (шизым, вечи, лучи, русици, дивицею и пр.); но и теперь оно еще отражает архаичные черты древнерусского литературного языка XII в. В общем это язык летописей, поучения Владимира Мономаха. В «Слове» немало затруднительных («тёмных») мест, возникших вследствие порчи текста или наличию редких слов (гапаксов). Почти каждое такое место не раз подвергалось истолкованиям. Одним из распространённых способов при толковании этих темных мест «Слова» являются палеографические конъектуры, например посредством гаплографии (объяснения И. И. Козловского (1866—1889), посмертно опубликованные в 1890 г.[1]).

      5.Происхождение и мнения о «Слове»

5.1.Вопросы территориального происхождения и авторства

«Слово  о полку Игореве» имеет предположительно южнорусское происхождение, возможно даже киевское. Подобные предположения  вытекают из заключения «Слова», из восторженного  отношения автора к великому князю  киевскому Святославу, из любви к  Киеву, к его горам. Поэтические  описания природы степей у Дона и  Донца (современные Северский Донец  и Уды) создают впечатления о  близком знакомстве автора с этими  местами. Текст «Слова» говорит  также о том, что автор хорошо знаком не только с родным Киевом, но и с другими русскими землями  — княжествами.

На протяжении всех двух веков со времени публикации «Слова» выдвигаются гипотезы разной степени доказательности о том, кто (конкретное лицо или круг лиц) мог  бы быть его автором. Практически  все известные по летописи деятели  конца XII века назывались в качестве возможных кандидатур. В СССР со своими версиями выступали не только филологи и историки, но также и  многочисленные любители (писатели, такие  как Алексей Югов, Олжас Сулейменов или Игорь Кобзев, и популяризаторы).

«Слово» — слишком короткий, необычный  и сложный текст, чтобы по нему можно было уверенно судить о тех  или иных свойствах его автора или сравнивать его с другими текстами той эпохи. Одни исследователи считали, что тон обращений автора к князьям указывают на то, что он сам был князем или членом княжеской фамилии (в частности, назывались имена самого Игоря, Ярославны, Владимира Игоревича и ряда других князей, включая крайне малоизвестных); другие, напротив, утверждали, что князь не мог называть князя «господином». По-разному оценивались и политические симпатии автора (одни считают, что он воспевает Игоря и принадлежит к его черниговскому клану, другие — что он осуждает его авантюру и симпатизирует потомкам Мономаха), и его территориальное происхождение (псковские черты в языке «Слова», скорее всего, говорят не об авторе, а о переписчике XV века). Выдвигалась даже маловероятная версия, что часть текста написана одним автором, другая часть — иным. Особую линию рассуждений на эту тему составляют попытки поиска прямо названного или «зашифрованного» имени автора в тексте, вычленение акростихов (так как первоначальная рукопись утрачена, такие реконструкции крайне уязвимы).

Б. А. Рыбаков, атрибутировав бо́льшую часть Киевской летописи XII в. (известной в составе Ипатьевского списка) фигурирующему в ней киевскому боярину Петру Бориславичу и учитывая давно известные лингвистам нетривиальные сходства между Киевской летописью и «Словом о полку Игореве», допустил, что «Слово» написал тоже Пётр Бориславич. Эту гипотезу он подкрепил анализом политической концепции обоих текстов. Однако атрибуция летописания указанного периода боярину Петру сама по себе гипотетична, а сходства между произведениями светской «княжеской» культуры одного времени не обязательно говорят о едином авторстве.

Существует  версия исследователя Юрия Сбитнева о том, что автором летописи является дочь князя Святослава Всеволодовича, которую звали Болеслава[2].

Высказывалось предположение об авторстве Кирилла  Туровского, не нашедшее поддержки у историков[3].

При известном  на сегодня корпусе источников установить имя автора «Слова» не представляется возможным.

5.2.Скептическая точка зрения на «Слово»

Уже в  первые десятилетия после публикации памятника многие критики в духе скептической школы российской историографии (М. Т. Каченовский, О. И. Сенковский и др.) высказывали сомнения в его подлинности (то есть в том, что это аутентичное древнерусское произведение, а не мистификация XVIII века). В этот период среди защитников его подлинности был, в частности, А. С. Пушкин, незадолго до смерти работавший над статьёй о «Слове». После публикации в середине XIX века «Задонщины» — сохранившегося в шести списках произведения XV в., несомненно связанного со «Словом» (вплоть до заимствования целых пассажей), подлинность «Слова» долгое время никем не оспаривалась.

Однако  в конце XIX века (под влиянием недавнего  разоблачения «древнечешских» мистификаций Вацлава Ганки) французский славист  Луи Леже, а в 1920—1940-е годы Андре Мазон выдвинули новые скептические гипотезы относительно происхождения «Слова». По мнению Мазона и ряда других французских исследователей первой половины XX в., «Слово о полку Игореве» было создано в конце XVIII века по образцу «Задонщины», причём в качестве сюжета был использован пересказ событий XII в., сделанный В. Н. Татищевым по несохранившимся летописям[4]. Авторство текста Мазон приписывал А. И. Мусину-Пушкину, Н. Н. Бантышу-Каменскому или (в поздних работах) архимандриту Иоилю Быковскому.

Советский историк А. А. Зимин (работавший над  проблемой в 1960-е-1970-е годы) стал крупнейшим из российских авторов, поддержавших версию о «Слове» как о поддельном сочинении. Зимин считал его автором  Иоиля Быковского. В условиях советского времени, когда открытая дискуссия вокруг данной проблемы была невозможна, позиция подлинности «Слова» пользовалась официальной поддержкой, а возражения Мазону и Зимину нередко сопровождались идеологическими нападками; полностью основной труд Зимина издан только в 2006 году[5]. К 1970-м-1990-м годам относятся выступления ряда немецких филологов-скептиков (К. Троста, М. Хендлера, Р. Айтцетмюллера), которые допускали авторство Н. М. Карамзина. Новейшую версию выдвинул американский славист Эдвард Кинан (2003): по его мнению, «Слово» сочинено чешским филологом и просветителем Йозефом Добровским.

Скептикам неоднократно возражали как историки, так и литературоведы, однако наиболее убедительные аргументы в пользу подлинности «Слова о полку Игореве» исходят от лингвистов. Р. О. Якобсон  подробно опроверг все основные положения  работ Мазона (1948), доказав полное соответствие языковых черт «Слова» версии о подлинном памятнике XII в., погибшая рукопись которого была списком XV—XVI вв.; в своей работе Якобсон привлёк, помимо лингвистических доказательств, также большой объём литературных параллелей, а также анализ поэтики «Слова».

Дискуссия[6] о «Слове» как подделке XVIII в. стала  исключительно полезным стимулом в  деле исследования памятника.

Особую  точку зрения выдвинул Лев Гумилёв, не отрицавший «гениальность и древность  поэмы»[7], но предположивший, что «Слово»  — иносказательное сочинение, созданное  в XIII веке, и в нём под видом  половцев изображены монголы, а под  видом Игоря и русских князей конца XII в. — Александр Невский, Даниил Галицкий и их современники. Версия Гумилёва опирается, в свою очередь, на его концепции событий, происходивших  на Руси и в Орде в XIII в., которые  не получили признания среди историков. Концепцию истории «Слова», предлагаемую Гумилёвым, критиковали Б. А. Рыбаков  и Я. С. Лурье.

5.3.Текст «Слова» с точки зрения современной лингвистики

В 2004 году известный лингвист Андрей Анатольевич  Зализняк, крупнейший специалист по языку  берестяных грамот, опубликовал монографию, где подробно рассмотрел лингвистические  аргументы за и против подлинности  «Слова»[8]. Дополняя и уточняя наблюдения Якобсона, Зализняк доказывает, что  характер употребления так называемых энклитик в тексте «Слова» соответствуют  параметрам «некнижных» текстов XII века, ориентирующихся на живую речь (это ранние берестяные грамоты и  фрагменты Киевской летописи по Ипатьевскому списку, содержащие прямую речь действующих лиц). Знаний о лингвистических параметрах этих текстов у предполагаемых фальсификаторов XVIII века заведомо не было. Аналогичные наблюдения были сделаны исследователем и над другими компонентами грамматики «Слова». Зализняк заново рассмотрел проблему соотношения текста «Слова» и списков «Задонщины»[9]; было показано, что целый ряд лингвистических параметров демонстрирует зависимость «Задонщины» от «Слова», но не наоборот (частотность союзов в различных частях текста, поновления грамматики, искажения и перетасовки ряда пассажей, естественно выглядящих в контексте «Слова»).

Современные исследователи (Зализняк, О. Б. Страхова, В. М. Живов) показали также, что сведения о древней славянской грамматике, изложенные в сочинениях Добровского, отличаются от фактов грамматики «Слова»; следовательно, кандидатура этого великого чешского лингвиста на роль создателя «Слова» никак не подходит. Возможность знакомства Добровского со всеми древнерусскими источниками, необходимыми для фальсификации «Слова» (и Мусин-Пушкинского сборника с его текстом) также признана фактически невероятной.

 5.4.«Слово» в переводах Нового времени

Существует  несколько сотен переводов «Слова о полку Игореве» на различные  языки (многие представлены на сайте  «Параллельный корпус переводов  „Слова о полку Игореве“»).

В русской  культуре сложилась особая традиция перевода «Слова». В числе переводчиков «Слова» на современный русский  язык ряд крупных русских поэтов  — В. А. Жуковский, А. Н. Майков, К. Д. Бальмонт, Н. А. Заболоцкий, Е. А. Евтушенко.

В. В. Набоков  перевёл «Слово» на английский язык.

Крупные деятели национальных литератур  есть также и среди переводчиков «Слова» на другие языки: на украинский — Иван Франко, на белорусский —  Янка Купала, на польский — Юлиан  Тувим, на французский — Филипп Супо, на монгольский — Цэндийн Дамдинсурэн, на немецкий — Райнер Мария Рильке, на иврит — Арье Став и др. Известные переводы «Слова» на русский язык принадлежат таким крупным филологам-исследователям памятника, как Р. О. Якобсон, Д. С. Лихачёв, О. В. Творогов. В 1977 году в киевском издательстве «Днипро» вышло двухтомное подарочное издание «Слова» на чётырёх языках: древнерусском, украинском, русском и белорусском.

6.Слово о полку Игореве в разных направлениях

«Слово  о полку Игореве» в русской музыкальной  культуре

«Слово  о полку Игореве» легло в основу известной оперы А. П. Бородина «Князь Игорь», а также балета Б. И. Тищенко  «Ярославна» и Четвёртой симфонии «Слово о полку Игореве» О. И. Янченко.

«Слово  о полку Игореве» в изобразительном  искусстве

Среди иллюстраторов и авторов картин на сюжет памятника — В. М. Васнецов, Н. К. Рерих, И. Я. Билибин, Серго Кобуладзе, Владимир Фаворский, В. А. Серов, Д. С. Бисти, В. М. Назарук и многие другие.

В живописи и на почтовых марках

Виктор  Васнецов. После побоища Игоря  Святославича с половцами. 1880 год.

Почтовая  марка СССР, 1957 год.

Почтовая  марка СССР, 1985 год.

Слово»  и русская фразеология

Выражение «растѣкашется мыслію по древу, сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы» смущало многих исследователей, так как было непонятно, как мысль может двигаться по дереву. В 1833 году Н. А. Полевой предположил, что под «мыслію» имеется в виду какой-нибудь зверь или птица, так как в тексте имеется явная постепенность сравнений: облака, земля, дерево — орёл, волк, мысль[13][14]. Ряд переводчиков, согласились с ним и заменяли слово «мысль» на «соловей» (Н. Павлов, А. Скульский), «рысь» (Корш) или «бусый горностай» (Андриевский), однако данные замены, по сути, являлись произвольными[14]. В 1854 году Н. П. Корелкин предположил[15][16], что фраза «растѣкашеся мыслію по древу» является опиской, в тексте, по его гипотезе, имеется в виду не «мысль», а «мысь». Мысью же, по словам Н. П. Корелкина, в Опочецком уезде Псковской губернии называют белку, или векшу. Соответственно, метафора становится логичной — волк как символ земли, орёл как символ неба, а белка как символ деревьев, связывающих небо с землёю. Большинство исследователей «Слова о полку Игореве» согласились с Корелкиным и в дальнейшем обсуждали лишь какая именно белка имеется в виду и не может ли слово «мысь» означать также, например, «мышь»[14]. Однако, несмотря на это, фраза «растекаться мыслью по древу» ушла в народ и стала фразеологизмом, означающем слишком подробное, путанное и утомительное для слушателей изложение мыслей.