Своеобразие сатиры А. Платонова

Своеобразие сатиры А. Платонова

Цель сатиры — вскрыть сущность явления, противоречащую его внешнему облику, подчеркнуть внутреннюю слабость, несостоятельность, вредность и другие замаскированные специально или обычно не замечаемые недостатки. Для сатиры типично прямое и резкое выражение тенденции, взглядов писателя, многие ее произведения публицистичны, отражают конкретные общественно-политические события современности. Такой публицистичностью обладает и проза А. П. Платонова.

Одним из первых сатирических произведений писателя стала повесть "Город Градов".

*в городе градов герои не покоряли природу, а осваивали канцелярию. Государственный человк Шмаков создал труд «принципы обезличивания человека с целью перерождения его в абсолютного гражданина». Истинный гражданин, по шмакову, должен потерять индивидуальность, а природа – «худший враг порядка и гармонии», потому что не поддается никаким циркулярам. «город градов» печатался с купюрами и искажениями. Его причисляли к антибюрократическим произведениям, упрощая глубинный смысл книги, которая выявляла не злоупотребления чиновников, а посягала на идею государства, в котором «бумажка» сильнее человека, а «порядок» важнее сути.*

Повесть начинается описанием города: "Героев город не имел, безропотно и единогласно принимая резолюции по мировым вопросам", "...сколько ни давали денег ветхой, растрепанной бандитами и заросшей лопухами губернии, ничего замечательного не выходило". В этот город приезжает Иван Шмаков, чтобы "врасти в губернские дела и освежить их здравым смыслом". Он начинает писать труд "Записки государственного человека", который затем хочет переименовать — "Советизация как начало гармонизации вселенной". А умирает Иван "от истощения сил на большом социально-философском труде: "Принципы обезличения человека, с целью перерождения в абсолютного гражданина с законно упорядоченными поступками на каждый миг бытия".

Своеобразие платоновской сатиры заключается в том, что Шмаков, главный философ, создающий концепцию бюрократизма, выполняет двойную функцию: с одной стороны, он — воинствующий бюрократ, с другой — именно он является главным разоблачителем существующего порядка. Шмакова одолевают сомнения, и в его голове рождается "преступная мысль": "Не есть ли сам закон или другое установление — нарушение живого тела вселенной, трепещущей в своих противоречиях и так достигающей всецелой гармонии?" Ему же Платонов доверяет произнести разоблачающую речь обюрократах: "Кто мы такие? Мы за-ме-сти-те-ли пролетариев! Стало быть, к примеру, я есть заместитель революционера и хозяина! Чувствуете мудрость? Все замещено! Все стало подложным! Все не настоящее, а суррогат!" В этих словах — вся сила платоновской сатиры: с одной стороны, как бы апология бюрократизма, а с другой — простая мысль о том, что власти у пролетариев нет, а есть только у его "заместителей". Бормотов, практик-бюрократ с большим стажем, убежденно заявляет: "Уничтожьте бюрократизм — станет беззаконие", потому что прекрасно понимает, что бюрократизм в принципе неуничтожим, поскольку бюрократы — надежная опора власти. И вот эта мысль особенно дорога Шмакову: "Канцелярия является главной силой, преобразующей мир прочных стихий в мир закона и благородства".

В повести "Город Градов" Платонов открывает, по словам исследователя Л. Шубина, специфичную "градовскую школу философии", которая раскрывается особым языком, на котором только и возможно писать о том, о чем он пишет. Это язык всепроникающей иронии, перефразировка шаблонов, которые отражают всю узость и тупость мышления градовских философов и практиков бюрократизма. Причем речь персонажей невозможно передать на нормированном языке, потому что при этом неизбежно потеряется весь смысл "выражения".

Платонов предстает как мастер языковой характеристики персонажей, как главных, так и второстепенных. Ему достаточно двух-трех реплик, чтобы перед нами возник яркий образ. Примером может служить выразительная речь счетовода Смачнева. "Ничто меня не берет, — с гордостью заявляет Смачнев, — ни музыка, ни пение, ни вера — а водка меня берет! Значит, душа у меня такая твердая, только ядовитое вещество она одобряет... Ничего духовного я не признаю, то — буржуазный обман". Город Градов населяют сплошь "твердые души". Они создают и отстаивают свою философию жизни, выражая представление о ее ценностях. И снова речь отражает низкий, примитивный уровень развития: "любимые братья в революции", " противоречивые утомленные глаза", "сиречь для всякого героя есть своя стерва", "в сердце моем дышит орел, а в голове сияет звезда гармонии". Показательным является и тот факт, что в городе Градове практически отсутствуют пейзажи. Иначе и быть не может, ведь природа, по мысли "главного идеолога" Шмакова, — "самый худший враг порядка и гармонии... Всегда в ней что-то случается..."

Котлован - *рытье ямы под фундамент будущего коллективного дома-дворца выжимало все жизненные соки из участников этого «действа». До создания фундамента дело не дошло, а котлован стал могилой для девочки Насти, символизировавшей будущее. Все любили Настю, но каждый «непрерывно думал о сплошной коллективизации» и не нашел минуты, чтобы навестить ребенка. Так общие идеи вновь приходили в противоречие с отношениями к частному человеку, и страдание ребенка не принималось как цена гармонии.

Не жизнь, но смерть венчала нечеловеческие коллективные усилия. «Котлован» прочитывался не просто как жуткое сновидение об утопическом идеале, но и как реальная хроника его разрушения. Изнурительная работа, изображенная в произведении, ничуть не напоминала труд свободных людей, то «царство сознания», которое ожидалось с приходом новой жизни.

В «котловане» показ труда пролетариата давался параллельно с Революцией в деревне, с уничтожением классового врага – «деревенских пней капитализма». И здесь идею писатель проверял итогом. А когда в итоге лишь смерть, гробу, уничтожение, - основательные сомнения вызывала и сама идея.*

Оригинальный, меткий язык становится основным средством сатиры и в повести "Котлован", где вниманию читателей Платонов представляет страшную картину мира. Закладывается основание огромного Дома для трудящихся, спроектированного инженером Прушевским. Идут изнурительные работы, которые Платонов описывает с устрашающим реализмом. Но когда эти работы закончены, у руководства стройки появляется "гениальная" идея: вырыть котлован "в четыре — в шесть раз" больше. И, несмотря на абсурдность такой затеи, работы продолжаются. Бессмысленный гигантский труд превращается в страшное наказание.

Действие повести перемещается в близлежащую деревню, где организуется колхоз имени Генеральной линии. Там есть Оргдвор и Оргдом. Все, что происходит в деревушке, настолько жестоко и абсурдно, что о напечатании повести (авторская датировка "Котлована" — декабрь 1929 — апрель 1930) не могло быть и речи, Платонов это понимал, тем не менее, говорил и писал все, что хотел донести до читателя. Поступки героев и события, описываемые в повести, приобретают апокалипсический смысл. Например, идея ликвидировать кулачество как класс, посадив кулаков на плот и отправив их, словно по Лете, в море, — и "вот уже кулацкий речной эшелон начал заходить на повороте за береговой кустарник ". Этот "плот" как символ не менее страшен, чем " котлован ",

В повести Платонова остро поставлены многие злободневные вопросы, связанные с эпохой индустриализации и коллективизации в Стране Советов. Гигантомания и темпы роста действительно захватили тогда весь государственный организм. Строить новое, стирая с лица земли старое наследие, в начале 30-х годов было самой актуальной задачей. Но символ Котлована приобретает в повести Платонова еще и универсальный смысл: если "общепролетарский дом", который должен быть построен ценой неимоверных человеческих усилий, просто утопия, то Котлован — реальность. Котлован — это бездна, пропасть, бездонная яма, в которую падают и падают люди; он бесконечен, он — непрекращающийся процесс поглощения. Символически звучит фраза о мужиках: "бедные и средние мужики", которые пришли из деревни "зачисляться в пролетариат", "работали с таким усердием, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована".

Язык повести разоблачает действительность не в меньшей мере, чем происходящие в ней события. Это язык жестокой, мрачной сатиры. В повести нет ни одной темы, о которой не было бы сказано на этом особом, пронзительном языке. Так, например, счастливое будущее воплощается в образе "прочного общепролетарского дома", "из высоких окон" которого "будущий человек будет спокойно глядеть в простертый, ждущий его мир" и "бросать крошки из окон живущим снаружи птицам". Платонов намеренно деформирует устойчивые стереотипы революционной эпохи и того времени, которое описано в повести, когда обессмысливается любая попытка выразить себя или развернуть идеи и принципы: "Вощев лежал в сухом напряжении сознательности", "стоял и думал среди производства", "уроду империализма никогда не достанутся социалистические дети", "каждый существовал без всякого излишка жизни", "ты не переживешь вещества существования", "мешок, куда собирали Для памяти и отмщения всякую безвестность", и т. д.

Писатель деформирует и искажает не только официальную, но и бытовую речь персонажей. Наиболее показательным в этом смысле можно считать образ "активного" строителя "общепролетарского дома" Сафронова, имеющего "вежливо-сознательное лицо" и улыбку "загадочного разума".

Сафронов редко задумывается о смысле жизни. Он всецело доверяет партийным лозунгам и призывам, летящим из репродуктора, даже самым абсурдным ("Товарищи, мы должны мобилизовать крапиву на фронт социалистического строительства", "Мы должны обрезать хвосты и гривы у лошадей"), и сожалеет лишь о том, "что он не может говорить обратно в трубу, дабы там слышно было об его чувстве активности, готовности на стрижку лошадей и о счастье". "Единогласная душа" — называет его Жачев. Речь Сафронова сплошь состоит из неумело состыкованных штампов: "Ты, товарищ Чиклин, пока воздержись от своей декларации. Вопрос встал принципиально: и его надо класть обратно по всей теории чувств и массового психоза..." Он произносит развернутые поучительные монологи, где просторечие удивительным образом уживается с политической, деловой и научной лексикой: "У кого в штанах лежит билет партии, тому надо беспрерывно заботиться, чтобы в тебе был энтузиазм труда. Вызываю вас, товарищ Вощев, соревноваться на высшее счастье настроенья". Постепенно Сафронов присваивает себе право высказываться от лица всей артели, пытается формулировать общие мысли.

Например, с появлением на котловане девочки Насти, которую все, и сам Сафронов, воспринимают как "элемент будущего", как грядущее счастливое поколение, он так определяет всеобще чувство: "Товарищи!.. Перед нами лежит без сознанья фактически житель социализма. Из радио и прочего культурного материала мы слышим лишь линию, а щупать нечего. А тут покоится вещество сознания и целевая установка партии — маленький человек, предназначенный стоять всемирным элементом! Ради того нам необходимо как можно внезапней закончить котлован, чтобы скорей произошел дом, и детский персонал огражден был от ветра и простуды каменной стеной".

Иосиф Бродский под впечатлением от прочитанного написал в предисловии к повести, что "первое, что следовало бы сделать, закрыв данную книгу, это отменить существующий миропорядок и объявить новое время". Самого же Платонова, по его мнению, "следовало бы признать первым сюрреалистом ". Особенно поразил Бродского язык "Котлована": Платонов "сам подчинил себя языку эпохи, увидев в нем такие бездны, заглянув в которые однажды, он уже более не мог скользить по литературной поверхности". Язык Платонова воссоздать нельзя, потому что этот язык, "компрометирующий время, пространство, самую жизнь и смерть...", "непереводим".

Исследователями творчества Платонова "Котлован" (как и другие произведения, в которых он прибегает к беспощадной сатире) прочитывается в разных контекстах. Но все они сходятся на том, что писатель всегда точно знал, кого он защищает и чью сторону принимает, и всегда виртуозно подбирал для утверждения своей точки зрения выразительные средства. Об этом свидетельствуют слова самого Платонова, сказанные им о сатире: "И сатира должна обладать зубами и когтями, ее плуг должен глубоко пахать почву, чтобы на ней вырос впоследствии хлеб нашей жизни, а не гладить бурьян по поверхности. Сатира должна остаться великим искусством ума и гневного сердца, любовью к истинному человеку и его защитой".