«Терминотворчество» тоталитарного правосудия

«ТЕРМИНОТВОРЧЕСТВО» ТОТАЛИТАРНОГО ПРАВОСУДИЯ

Т. А. Яцюк, кандидат филологических наук

Среди процессов, происходивших в  нашем языке в 30-е — 40-е годы, особенно поражает активное внедрение  практически во все сферы речи политической фразеологии тоталитарной системы. Е. Гинзбург в повести «Крутой маршрут» вспоминает: «Скольжу глазами по „преамбуле" обвинительного заключения. Тут по во что вчитываться. Все та же газетная жвачка... Повторенные миллионы раз, эти формулировки, которые вначале потрясали, стерлись и стала восприниматься именно как тошнотворная жвачка, как некая „присказка"...» (Юность. 1988, № 9. С. 64). Процитируем «Судебный отчет оо делу антисоветского „право-троцкпетского блока"» (М., 1938. С. 551): «Троцкисты и бухаринцы, т. е. „ираво-троцкнетекпй блок", верхушка которого сидит сейчас на скамье подсудимых, это - не политическая партия, не политическое течение, это банда уголовных преступников и не просто уголовных преступников, а преступников, продавшихся вражеским разведкам, преступников, которых даже уголовники третируют, как самых падших, самых последних, презренных, самых растленных из растленных». Этот отрывок из правового документа в то время мог бы быть частью и газетной передовицы, н текста популярной пьесы, и даже заметки из детского журнала «Пионер». Фактически весь язык «подвергался обработке ненавистью и устанавливал в сознании человека прямую связь между убийством ближнего и своей жизнью» (Велехова Н. Укрощение языка/./Сов. культура. 1989, 14 янв.).

Язык юриспруденции как социально  детерминированная система, испытал сильнейшее воздействие сталинской идеологии. Непосредственным объектом идеологического манипулирования стала юридическая лексика — совокупность терминов, употребляемых в законодательстве, юридической науке и практике. В 20-30 годы происходило «переосмысление» терминов, обозначающих основополагающие юридические понятия: презумпция невиновности, преступление, виновность, прикосновенность (причастность) к преступлению, состязательность судебного процесса и т. д. При этом многие термины либо исключались из терминологической системы как «устаревшие» или «политически вредные», либо содержание их выхолащивалось, искажалось, Так, уже в еудоб- пых речах II. В. Крыленко, изданных в 1923 году, заявляется: «...Потому не пужпы юридические тонкости, что не приходится выяснять - виновен подсудимый или не виновен: понятие виновности, это старое буржуазное понятие, вытравлено теперь» (цит. но: Солженицын Л. Архипелаг ГУЛАГ//Новый мир, 1989, Л» 9. С. 75).

В обвинительной речи на судебном процессе по делу так называемого «право-троцкистского блока» прокурор А. Я. Вышинский произнес: «Есть мнение среди криминалистов, что для наличия соучастия требуется общее согласие а умысел каждого из преступников, из сообщников па каждое из преступлений. Но эта точка зрения — неправильная... Она узка и схоластична. Жизнь шире этой точки зрения...» (Судебный отчет... С. 612). Таким образом исключался обязательный признак или компонент значения термина соучастие: участие в конкретном преступлении — что позволяло привлекать к ответственности 31 соучастие широкий круг лиц по сфабрикованному обвинению.

Одним из нормативных признаков  термина является его эме-тивпая нейтральное! ь, т. е. отсутствие оценочного компонента, выражающего отношение, положительное или отрицательное, говорящего к означаемому (см.: Прохорова 15. П. Семантика термина//Вестник Моск. гос. университета. Сер. 9. Филология. 1981, № 3. С. 24). Однако большинство юридических терминов генетически восходит к общеупотребительной лексике. Поэтому элемент оценки, как правило отрицательный, часто сохраняется, например, в таких словах: банда, преступник, убийство, грабитель и т.,п. Характерно, что некоторым из них современные правоведы, отказывают в терминологическом значении, например: «Нигде в уголовно-процессуальном законодательстве мы не встретим термина преступник... [он] содержит не только юридическ.ую оценку, но и огромный отрицательны!! заряд соцаально-политич'еского характера... но приспособлен для определения правового статуса лица в уголовном процессе» (Каталина Т. В. Правовые понятия как средство выражения содержания права // Сов. государство и право. 1981, № 1. С. 163).

Показательно, что в юридических текстах 30-х  годов именно термины с ярко выраженным эмотивны.м содержанием составляли основу правовой лексики. В обвинительном заключении и в ходо всего открытого процесса по делу Н. И. Бухарина и др. подсудимые именуются головорезами, отребьем, наймитами буржуазных разведок, двурушниками, погаными пги.чи, кровавыми шакалами и т. и. Причем употреблялись такие '(термины», как правило, в сочетания с оиределениимп-зпптетамп, выражающими не- гатпвную оценку: гнусное, чудовищное, злодейское, кошмарное, дьявольское, подлое, неслыханное преступление; презренный, подлый преступник, беспринципная, оголтелая, безыдейная банда; у.оварный, подлый убийца и т. п. Нередко за счет привнесения в семантику слова элемента оценки негативного характера искажалось значение термина. Например, термин эмигрант до сих пор в нашем сознании связан с чем-то отрицательным: «это слово в нашем политическом словаре давно и прочно равнозначно словам ..изменник", „предатель", „отступник". Означает же оно только одно: .эмигрант - уто человек, переехавший на жительство из одного государства в другое* (Яаксберг Л. Термины, которые решают всё...//fin. ra-aeia. J'aS'a fv: 39. С. ТО. To ж а самое произошло и с теуккчамч е-ч--.ч '■■ .-к н.чпрал'> .'.st. забастовка и др., которые г* с .'it.'   че .. /е."':-;!   с .чержанпя   были   и   вовсе   исключены из  тср-

ОднойГ'.-мекыо с разрушением традиционной терминологическом структур:,; юр;:епруд"Ш1^;ш гас-л активный процесс создания и внедрения в юргдчческую теорию н практику новых терминов, ягляюши.-.ся по сути псевдотермииами, имеющими крайне расплывчатые значения. Справедливо замечено, что «точный тер-im a - непременный атрибут правового государства: как раз не-правос-ому н нужна размытость стертых понятий, допускающих lu.tihoo их истолкование» (Ваксберг А. Указ. статья).

Чаще всего псевдотермипы представляли собой наименования .11.ц по политической, партийной и любой другой групповой принадлежности: троцкист, меньшевик, эсер, бухаринсц, правый, С-'ржуазнь'й националист, автономист и т. д. Близки к пим, но обладают Солее высокой степенью эмотквпоети такие «термины», как лул'.::, подкааачнчи, шпион, вредитель, отравитель, предатель,   ксвогвралцекец,   ерш   народа,   оргаг.игатор   голода   и   т.   д.

Рассмотрим  вторую группу слез. Май те])мпны не одинаковы не стек е.м; семзктпч' скоп определм пасти. Так, по мнению экономиста II. Шмелева, «для определения кулака все же существовал;! весьма зыбкие имущественные показатели, но для категоокк подкулачников, весьма расхожего обозначения части крестьян а ого периода, вообще никаких определений не существовало. Так можно было назвать любого единоличника, ие пожелавшего вступить в колхоз...» (цит. по: Крючкова Т. Б. Особенности формирования и развития общественно-политической лексики и терминологии. Ы,, 1989. С. 75). Подобные «термины» выполняли скорее функцию политического ярлыка, а не юридического поккткя. Точность определения заменялась произвольным толков а,гкем.  Так, А. Я.  Сытинский,  «разъясняя» значение тер- мина невозвращенец, уточняет: «...когда советский гражданин превращается в невозвращенца, этим самым он изменяет своей родило» (Судебный отчет... . С. 47). Употребление подобных псевдо-термипов в правовых документах предварительного следствия противоречило принципу презумпции невиновности и избавляло от  необходимости юридического доказывания вины подсудимого.

Сталинская репрессивная машина, лицемерно  именуемая органами правосудия, нуждалась в терминах-эвфемизмах (благозвучных иносказаниях), которые бы служили словесным камуфляжем истинной сути творимого беззакония. Если на начальной стадии формирования сталинской терминосистемы были распространены прямые номинации понятий (внесудебная расправа, смертная казнь, каторжные работы, репрессия, террор, карательные меры, заложник), то постепенно эвфемизмы начинают занимать главенствующее положение, в результате чего возникает система «двойных» юридических понятий: высшая мера социальной защиты — смертная казнь, трудовое перевоспитание — каторжные работы, социальная профилактика — репрессивные меры, воспитательное учреждение — тюрьма, секретный сотрудник (сексот) — осведомитель и т. д.

Создаетсд беспрецедентная система так называемых «литерных» статей уголовного обвинения: ПШ (подозрение в шпионаже), 11Ш (недоказанный шпионаж), СВПП1 (связи, ведущие к подозрению в шпионаже), ТП (террористические намерения), ЕРМ (контрреволюционное мышление), ВАС (вынашивание антисоветских настроений), ЧСИР (член семьи изменника родины) и т. д. (см.: Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ//Новый мир, 1989, № 9. С. 29, 86-87).

Противоправность приведенных  формулировок очевидна — ведь они  позволяли выносить обвинительные  приговоры, основываясь лишь на подозрении, без доказательства вины, подвергать репрессиям не за преступное деяние, а за политические убеждения или намерения, и, наконец, за родственные связи с «врагом народа».

Бесчеловечность тоталитарного режима выразилась в дегуманизации лексики законодательных актов сталинской эпохи. Известный юрист, народный депутат СССР А. М. Яковлев, анализируя Закон о паспортном режиме и прописке от 27 октября 1932 г., обратил внимапие па выражения: «в целях разгрузки населенных мест от лиц, не связанных с производством.., очистки этих населенных мест от укрывательства кулацких, уголовпых и иных антиобщественных элементов». При этом он заметил: «„Разгрузка" - слово, которое столетиями относилось к неодушевлен-

ным предметам. „Очистка" - санитарный термин - применен к народу... А происходило это зимой 1932 года, когда люди, гонимые голодом, ринулись в   города»   (Огонек.   1988,  №  43.  С.   15).

В качестве универсального наименования человека широко использовалось неодушевленное существительное элемент, приобретавшее в сочетании с различными прилагательными определенное терминологическое значение: антиобщественный, контрреволюционный, кулацкий, уголовный, социально вредный, чуждый, враждебный   элемент;   общественно  полезный,   трудовой   элемент.

Ярким свидетельством антигуманности сталинской идеологии являются слова из печально известного коллективного писательского «труда» о строительстве Беломорско-Балтийского Канала: «Человеческое сырье обрабатывается неизмеримо труднее, чем дерево, камень, металл» (Воломорско-Балтийский Канал им. Сталина. 1934. С. 609). Соответственно целям «обработки» это «сырье» подвергалось чистке, ликвидации или перековке: «Все почти в той или иной мере получили положительную перековку» (Беломорско-Балтийский Канал... С. 494). Показательно то, что отглагольные существительные ликвидация, разгрузка, чистка, перековка получили в 20-30 годах статус юридического термина.

Наследие сталинского «терминотворчества» в области юриспруденции, не изжитое и до сей поры, препятствует обновлению общественного правосознания. Демократизация общества и утверждение принципов правового государства требуют формирования юридической терминосистемы, в полной мере отражающей эти принципы. Ныне широко употребляются бывшие ранее «крамольными» термины: альтернатива, оппозиция, плюрализм мнений, ротация, референдум, презумпция невиновности, право свободного передвижения и др. Терминам возвращается их общемировое значение, очищенное от привнесенного негативного оттенка.

Фактически мы становимся свидетелями  того, как борьба идей находит свое выражение в борьбе терминологий. В этой ситуации актуальное значение приобретает всестороннее осмысление процессов, деформировавших терминологическую систему советского права в годы сталинского произвола.

Ташкент