Возникновения былин

Возникновения былин

Что касается места, где возникли былины, то мнения разделяются: самая распространённая теория предполагает, что былины — южнорусского происхождения, что их первоначальная основа южнорусская. Только со временем, вследствие массового  переселения народа из Южной Руси на Север, перенесены туда былины, а  затем на первоначальной своей родине они были забыты, вследствие влияния  других обстоятельств, вызвавших казацкие думы. Против этой теории выступил Халанский, осуждая вместе с тем и теорию первоначального общерусского эпоса. Он говорит: «Общерусский древний эпос — такая же фикция, как и древний общерусский язык. У каждого племени был свой эпос — новгородский, словенский, киевский, полянский, ростовский (ср. указания Тверской летописи), черниговский (сказания в Никоновской летописи)». Все знали о Владимире, как о реформаторе всей древнерусской жизни, и все пели о нём, причём происходил обмен поэтическим материалом между отдельными племенами. В XIV и XV веках Москва стала собирательницей русского эпоса, который в это же время всё более и более сосредоточивался в киевский цикл, так как киевские былины произвели на остальные ассимилирующее влияние, вследствие песенной традиции, религиозных отношений и т. п.; таким образом в конце XVI века закончено было объединение былин в киевский круг (хотя, впрочем, не все былины к нему примкнули: к таким принадлежит весь новгородский цикл и некоторые отдельные былины, например о Суровце Суздальце и о Сауле Леванидовиче). Потом из Московского царства распространились былины во все стороны России путём обыкновенной передачи, а не эмиграции на север, которой не было. Таковы в общих чертах взгляды Халанского на этот предмет. Майков говорит, что деятельность дружины, выраженная в подвигах её представителей-богатырей, и есть предмет былин. Как дружина примыкала к князю, так и действия богатырей всегда стоят в связи с одним главным лицом. По мнению этого же автора, былины пели скоморохи и гудошники, приигрывая на звончатых яровчатых гуслях или гудке, слушали же их в основном бояре, дружина. 
 

Насколько изучение былин ещё до сих пор несовершенно и к каким противоречивым результатам оно привело некоторых учёных — можно судить хотя бы только по одному следующему факту: Орест Миллер, враг теории заимствований, старавшийся везде в былинах найти чисто народный русский характер, говорит: «Если отразилось какое-нибудь восточное влияние на русских былинах, так только на тех, которые и всем своим бытовым складом отличаются от склада старославянского; к таким относятся былины о Соловье Будимировиче и Чуриле». А другой русский учёный, Халанский, доказывает, что былина о Соловье Будимировиче стоит в самой тесной связи с великорусскими свадебными пенями. То, что Орест Миллер считал совсем чуждым русскому народу — то есть самосватание девушки, — по Халанскому существует ещё теперь в некоторых местах Южной России. 

Приведём здесь, однако, хоть в общих чертах, более или  менее достоверные результаты исследований, полученные русскими учёными. Что былины претерпели многие и притом сильные  перемены, сомневаться нельзя; но точно  указать, каковы именно были эти перемены, в настоящее время крайне трудно. На основании того, что богатырская  или героическая природа сама по себе везде отличается одними и  те ми же качествами — избытком физических сил и неразлучной с подобным избытком грубостью, Орест Миллер доказывал, что русский эпос на первых порах  своего существования должен был  отличаться такой же грубостью; но так  как, вместе со смягчением народных нравов, такое же смягчение сказывается  и в народном эпосе, поэтому, по его  мнению, этот смягчительный процесс  надо непременно допустить в истории  русских былин. По мнению того же учёного, былины и сказки выработались из одной и той же основы. Если существенное свойство былин — историческое приурочение, то чем оно меньше заметно в былине, тем она ближе подходит к сказке. Таким образом выясняется второй процесс в развитии былин: приурочение. Но, по Миллеру, есть и такие былины, в которых ещё вовсе нет исторического приурочения, причём, однако, он не объясняет нам, почему он такие произведения не считает сказками («Опыт»). Затем, по Миллеру, разница между сказкой и былиной заключается в том, что в первой мифический смысл забыт раньше и она приурочена к земле вообще; во второй же мифический смысл подвергся изменениям, но не забвению. 

С другой стороны, Майков замечает в былинах стремление сглаживать чудесное. Чудесный элемент в сказках  играет другую роль, чем в былинах: там чудесные представления составляют главную завязку сюжета, а в  былинах они только дополняют  содержание, взятое из действительного  быта; их назначение — придать более идеальный характер богатырям. По Вольнеру, содержание былин теперь мифическое, а форма — историческая, в особенности же все типические места: имена, названия местностей и т. д.; эпитеты соответствуют историческому, а не былинному характеру лиц, к которым они относятся. Но первоначально содержание былин было совсем другое, а именно действительно историческое. Это произошло путём перенесения былин с Юга на Север русскими колонистами: постепенно колонисты эти стали забывать древнее содержание; они увлекались новыми рассказами, которые более приходились им по вкусу. Остались неприкосновенными типические места, а все остальное со временем изменилось. 

По Ягичу, весь русский народный эпос насквозь проникнут христианско-мифологическими сказаниями, апокрифического и неапокрифического характера; из этого источника заимствовано многое в содержании и мотивах. Новые заимствования отодвинули на второй план древний материал, и былины можно разделить поэтому на три разряда: 

Орест Миллер не совсем с этим согласен, доказывая, что христианский элемент в былине касается только внешности. Вообще, однако, можно согласиться  с Майковым, что былины подвергались постоянной переработке, соответственно новым обстоятельствам, а также влиянию личных взглядов певца. 

То же самое говорит  Веселовский, утверждающий, что былины представляются материалом, подвергавшимся не только историческому и бытовому применению, но и всем случайностям устного пересказа («Южнорусские былины»). 

Вольнер в былине о Сухмане усматривает даже влияние новейшей сантиментальной литературы XVIII в., а Веселовский о былине «Как перевелись богатыри» говорит вот что: «Две половины былины связаны общим местом весьма подозрительного характера, показывающим, как будто, что внешней стороны былины коснулась эстетически исправляющая рука». Наконец, в содержании отдельных былин нетрудно заметить разновременные наслоения (тип Алёши Поповича), смешение нескольких первоначально самостоятельных былин в одну (Вольга Святославич или Волх Всеславич), то есть объединение двух сюжетов, заимствования одной былины у другой (по Вольнеру, начало былин о Добрыне взято из былин о Вольге, а конец из былин о Иване Годиновиче), наращения (былина о Соловье Будимировиче у Кирши), большая или меньшая порча былины (рыбниковская распространённая былина о Берином сыне, по Веселовскому) и т. п. 

Остаётся ещё сказать  об одной стороне былин, а именно об их теперешней эпизодичности, отрывочности. Об этом обстоятельнее других говорит Орест Миллер, который считал, что первоначально былины составляли целый ряд самостоятельных песен, но со временем народные певцы стали сцеплять эти песни в большие циклы: происходил, словом, тот же процесс, который в Греции, Индии, Иране и Германии привёл к созданию цельных эпопей, для которых отдельные народные песни служили только материалом. Миллер признает существование объединённого, цельного Владимирова круга, державшегося в памяти певцов, в своё время образовавших, по всей вероятности, тесно сплочённые братчины. Теперь таких братчин нет, певцы разъединены, а при отсутствии взаимности никто между ними не оказывается способным хранить в своей памяти все без исключения звенья эпической цепи. Все это очень сомнительно и не основано на исторических данных; благодаря тщательному анализу, можно только допустить, вместе с Веселовским, что «некоторые былины, например Гильфердинга 27 и 127, являются, во-первых, продуктом выделения былин из киевской связи и вторичной попытки привести их в эту связь после развития на стороне» («Южнорусские былины»). 
 

АЛЕША ПОПОВИЧ  

Сюжеты об Алеше  Поповиче 

      С  именем Алеши Поповича, третьего  выдающегося представителя младших  богатырей, связаны следующие  главные сюжеты: 1) борьба с Тугарином Змеевичем и 2) приключение с сестрой Збродовичей. 

Алеша Попович и  Тугарин Змеевич 

       Под именем Тугарина разумеют историческое лицо - половецкого хана Тугоркана (как под именем Идолища разумеют половецкого хана Боняка). О Тугоркане наши летописи рассказывают следующее. В 1094 году "сотвори мир Святополк с половци и поя себе жену, дщерь Тугорканю". В 1096 г. "воева Куря с половци у Переяславля и Устье пожже, месяца мая 24 день...Сего же месяца приде Тугоркан, тесть Святополчь, к Переяславлю, месяца мая 30...и сдея Господь в тот день спасенье велико: месяца иулия в 19 день побежени быша иноплеменници, и князь их убиша Тугоркана, и сына его и ини князи; много врази наши ту падоша; на заутрие же налезоша (нашли) Тугоркана мертва, и взя и Святополк, аки тестя и врага, и привезше и к Кыеву, погребоша и на Берестовем".

      Весьма  вероятно, что родственные или  враждебные отношения между Святополком,  великим киевским князем, и половецким  ханом Тугорканом и послужили историческим зерном, из которого развились былины о взаимных отношениях Владимира, Евпраксии и Тугарина; гибель Тугоркана, в свою очередь, послужила основой для поэтического изображения Алеши с Тугарином. 

История типа Алеши  Поповича

      Былинный  Алеша Попович встречается в  летописях под именем Александра  Поповича. Александр Попович был  одним из выдающихся "хоробров" Ростовской земли. Тверская летопись, составленная на основании ростовских летописей под 1224 г. рассказывает об Александре Поповиче следующее. "Бе бо некто от ростовских житель Александр, глаголемый Попович, и слуга бе у него именем Тороп; служаше бо той Александр великому князю Всеволоду Юрьевичу...". Когда старший сын Всеволода Юрьевича Константин получил в удел Ростов, Александр Попович перешел на службу к Константину и верно служил ему, так же верно, как и отцу его. Между Константином и его младшим братом Юрием возникла борьба из-за престолонаследия. В этой борьбе деятельное участие принял и Александр Попович. Когда Юрий отправился на Константина с войском, Константин отступил к Костроме и сжег ее. Войско Юрия остановилось на реке Ишне недалеко от Ростова. Тогда выступил против Юрия Александр Попович с войсками и убил много слуг Юрия, части которых, говорит летописец, видны и до сих пор на реке Ишне. В победоносной битве Константина с тем же Юрием на реке Узе опять принимает участие храбор Александр Попович и его слуга Тороп; товарищем Александра был Тимоня Золотой пояс, былинный Добрыня. В битве был убит храбор Юрия Юрята. В Липецкой битве, происшедшей между Юрием, в союзе с его братом Ярославом, с одной стороны, и Константином в союзе с Мстиславом Мстиславовичем Удалым, с другой стороны, опять фигурирует Александр Попович: Юрий потерпел поражение; в битве пал другой его храбор - боярин Ратибор. Константин занял престол во Владимире и через два года скончался. Тогда Александр Попович, опасаясь мести со стороны Юрия за убиение Юряты и Ратибора и многих других, решил покинуть Ростово-Суздальскую землю. Он собрал совет из своих "храбрых" в одном городе у гремячего колодца на реке Узе. На совете решено было, вместо того, чтобы служить разным князьям и избивать друг друга, отправиться на службу к великому Киевскому князю Мстиславу Романовичу Храброму. Мстислав был очень рад, что к нему на службу поступил такой славный храбор, как Александр Попович с товарищами, и похвалялся, что теперь он справится с каким угодно врагом. Дальнейшие события показали Мстиславу, что он ошибается: в битве с татарами на Калке (1223 г.) он потерпел поражение, причем пал и Александр Попович с другими семьюдесятью "храбрыми".

       В Никоновской летописи Александр Попович представлен уже современником Владимира святого. Под 1000 г. рассказывается следующее: "Прииде Володарь с половцы к Киеву, забыв благодеяния господина своего кн. Владимира, демоном научен. Владимиру же тогда в Переяславцы на Дунаи: и бысть смятение велие в Киеве. И изыде нощию во сретение им Александр Попович, и уби Володаря и брата его и иных множество половец уби, а иных в поле прогна. И се слышав Володимер, и возрадовася зело, и возложи на нь (него) гривну злату и сотвори и (его) вельможа в палате своей". Рассказанное здесь событие, как предполагают, отнесено Никоновской летописью к 1000 году, ошибочно: в действительности оно может отнестись к 1110 г., когда Владимир Мономах находился в Переяславце на Дунает; в отсутствии Владимира Володар Перемышльский мог в самом деле привести к Киеву половцев. По-видимому, заметка Никоновской летописи представляет отголосок древней былины об освобождении Киева от врагов Александром Поповичем. Современная былина на этот же сюжет напоминает летописное сказание. Василий Прекрасный (соответствующий былинно-летописному Володарю) осадил Киев: он хочет завладеть столицей, сжечь святые церкви, князя Владимира казнить, княгиню Евпраксию взять себе в жены. Алеша предлагает своей дружине напасть на врагов и освободить Киев: "Выслуга наша, - говорил Алеша, - не забудется, а пойдет про нас слава великая про выслугу нашу богатырскую...". Алеша с дружиной напускается на великую рать Василия Прекрасного и разбивает ее. Разбежалась сила великая по полю широкому, по тем кустам ракитовым, очистила дорогу прямоезжую. Когда Алеша проехал в Киев, он был за свой подвиг награжден селами и проселками, городами с пригородами; не закрыта была ему и казна княжеская.

       Под 1001 г. в Никоновской летописи опять сообщается об Александре Поповиче: "Александр Попович и Ян Усмошвец, убивый печенежского богатыря, избиша множество печенег и князя их Родмана и с тремя сыны его в Киев к Володимеру приведоша. Володимер же сотвори празднование светло и милостыню многу раздаде по церкавам и по монастырем, и убогим, и нищим и по улицам больным и клосным (увечным) великия кади (кадки) и бочки меду и квасу, и перевары, и вино поставляше и мяса, и рыбы, и всякое овощие, что кто требоваше и ядяше". Эта заметка, может быть, является отголоском былины о борьбе Алеши с Тугарином. Что касается описания пиршества у Владимира, то оно тоже напоминает былинное описание, напр., после поражения Калина: "Ай, как тут солнышко Владимир князь на радости на великой для удалых для молодцов забирал столованье почестен пир; ай как начали пить, кушать, добром проклаждаются, над собой невзгоды боле не начаются... Публиковал он указы строгие по городу по Киеву, растворил он все кабаки, чтобы весь народ пил да зелено вино: кто не пьет зелена вина, тот бы пил да пива пьяные, а кто не пьет пивов, тот бы пил меды стоялые, чтобы все да веселися".