Вот
эта “буря во всех морях” и нашла свое
сгущенное выражение в поэме. Все ее действие
развертывается на фоне разгулявшихся
природных стихий (“Ветер, ветер — // На
всем божьем свете!”, “Ветер хлесткий”,
он “гуляет”, “свищет”, “и зол и рад”,
“разыгралась чтой-то вьюга”, “ох, пурга
какая, спасе!”, “Вьюга долгим смехом
// Заливается в снегах” и т. д.). Очевидно,
что образы ветра, метели романтичны и
имеют символический смысл.
Но
основа содержания этого произведения
— “буря” в море жизни. Строя сюжет поэмы,
А. Блок широко использует прием контраста,
который заявлен уже в первых двух строках:
“Черный вечер. // Белый снег”. Резкое
противопоставление двух миров — “черного”
и “белого”, старого и нового — с полной
определенностью выявляется в двух первых
главах поэмы. В одной из них — сатирические
зарисовки обломков старого мира (буржуя,
“писателя-витии”, “товарища-попа”,
“барыни в каракуле”, уличных проституток...).
В другой — коллективный образ двенадцати
красногвардейцев, представителей и защитников
“новой жизни”. Блок нисколько не “выпрямляет”,
не идеализирует своих героев. Выразители
народной стихии, они несут в себе и все
ее крайности. С одной стороны, это люди,
сознающие свой высокий революционный
долг (“Революцьонный держите шаг! // Неугомонный
не дремлет враг!”) и готовые его исполнить:
Товарищ,
винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка
пулей в Святую Русь — В
кондовую,
В избяную, В толстозадую!
С другой
— в их психологии еще живы и отчетливо
выражены настроения стихийной, анархической
“вольницы”:
Запирайте
етажи,
Нынче
будут грабежи!
Отмыкайте
погреба —
Гуляет
нынче
голытьба!
Да
и вся “событийная” линия поэмы — нелепое
убийство одним из красногвардейцев (Петрухой)
своей любовницы Катьки — тоже в большой
степени отражает неуправляемость поступков
красногвардейцев и вносит в ее колорит
трагическую окраску. Блок видел в революции
не только ее величие, но и ее “гримасы”.
В той же статье “Интеллигенция и революция”
читаем: “Что же вы думали? Что революция
— идиллия? Что творчество ничего не разрушает
на своем пути? Что народ — паинька? <...>
И, наконец, что так “бескровно” и так
“безболезненно” разрешится вековая
распря между “черной” и “белой” костью?..”
Но главным для него было то, чтобы “октябрьские
гримасы”, которых, по его убеждению, “было
очень мало — могло быть во много раз больше”,
не заслонили “октябрьского величия”.
Величие
и правоту “революции-бури”, несущей
возмездие старому миру, Блок утверждает
в заключительной, финальной главе поэмы,
где впереди двенадцати красногвардейцев-“апостолов”
новой жизни возникает образ Иисуса Христа.
Образ
Христа, завершающий поэму, многим казался
случайным и неуместным. Да и сам автор
не был полностью удовлетворен своим решением.
“Мне тоже не нравится конец “Двенадцати”,—
признавался он К. Чуковскому.— Когда
я кончил, я сам удивился:
почему
же Христос? Неужели Христос? Но чем больше
я вглядывался, тем явственнее я видел
Христа. И я тогда же записал у себя: К сожалению,
Христос”. А вот запись поэта от 18 февраля
1918 года: “Что Христос идет перед ними
— несомненно. Дело не в том, “достойны
ли они его”, а страшно то, что опять Он
с ними, и Другого пока нет; а надо — Другого?”
Может быть, именно поэтому у исследователей
поэмы возникали разнообразные трактовки
символического бло-ковского Христа. Христос
как символ революционера,. Христос как
символ будущего, языческий Христос, старообрядческий
“сжигающий” Христос, Христос-сверхчеловек,
Христос как воплощение Вечной Женственности,
Христос-художник и даже Христос-антихрист...
Думается, что все эти по-своему остроумные
допущения уводят от главного. Главное
же заключается в том, что образ Христа
позволяет поэту оправдать революцию
с точки зрения высшей справедливости.
И наконец,
о “буре” в “море искусства”, то есть
о художественном новаторстве “Двенадцати”.
Отдавшись до конца “стихии”, поэт сумел
отразить в поэме ту “музыку”, которая
звучала и вокруг него л в нем самом. Это
отразилось в ритмическом, лексическом
и жанровом многоголосии поэмы. Традиционные
ямб и чаще всего звучащий в поэме хорей
сочетаются с разностопными модификациями
классических размеров, с дольником, а
иной раз и с нерифмованным стихом. В поэме
звучат интонации марша, городского романса,
частушки, революционной и народной песни,
лозунговых призывов. Блок широко использует
разговорную, а зачастую и сниженную “уличную”
лексику. И все это настолько органично
слилось в единое целое, что
Блок
в день завершения поэмы, 29 января 1918 года,
дерзнул пометить в своей записной книжке:
“Сегодня я - гений”
Вслед
за “Двенадцатью” было написано стихотворение
“Скифы”. Противопоставляя “цивилизованный”
Запад и революционную Русь, поэт от имени
революционной “скифской” России призывает
народы Европы положить конец “ужасам
войны” и вложить “старый меч в ножны”.
Стихотворение завершается призывом к
единению:
В последний
раз — опомнись, старый мир!
На
братский пир труда и мира,
В последний
раз на светлый братский пир
Сзывает
варварская лира!
Так
завершилась “трилогия вочеловечения”.
Так завершился трудный путь поэта, путь
исполненный великих художественных открытий
и свершений.
Настоящий
художник не уходит из жизни бесследно.
“Мы умираем, а искусство остается”,—
заметил Блок на торжественном собрании,
посвященном Пушкину. Блока нет, но его
богатейшее наследство с нами. Его стихи
во многом трагичны, потому что трагичным
было и его время. Однако сам же поэт утверждал,
что не “угрюмство” — суть его творчества.
Она в служении будущему. И в своем последнем
стихотворении (“Пушкинскому дому”, 1921,
февраль) поэт снова напоминает нам об
этом:
Пропуская
дней гнетущих
Кратковременный
обман,
Прозревали
дней грядущих
Сине-розовый
туман.
“Если
вы любите мои стихи, преодолейте их яд,
прочтите в них о будущем”. С этим пожеланием
Александр Блок обращается не только к
своему давнему корреспонденту, но и к
своим читателям.