Аллюзия и реминисценция в романе В.Пелевина «Омон Ра»

МОУ «Шахунская гимназия имени А.С.Пушкина»

 

 

 

 

 

 

 

 

Исследовательская работа.

Аллюзия и реминисценция в романе В.Пелевина «Омон Ра».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                     Выполнила:

                                                             ученица 9 класса

                                                              Туманина Дарья.

 

                                                           Руководитель:

                                                                                        преподаватель русского языка

                                                          и литературы

                                                           Соколова О.С. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

г. Шахунья

2011 год

 

Содержание.

 

Введение.

Глава I. Понятия аллюзии и реминисценции в литературе.

Глава II. Творчество В. Пелевина в литературной критике.

2.1. «Литературная стратегия» В.Пелевина, постмодернизм в его произведениях глазами критиков.

2.2. Мотивы и темы  творчества В.Пелевина.

Глава III. Историческая действительность и художественные мотивы в        повести В.Пелевина «Омон Ра».

3.1. Проявление аллюзии в повести В. Пелевина «Омон Ра».

3.2. Реминисценция как элемент художественной системы в романе В. Пелевина «Омон Ра».

 

           Заключение.

Список использованной литературы.

     

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Введение.

Тема моей исследовательской работы «Аллюзия и реминисценция в  романе В.Пелевина «Омон Ра». Для исследования мной было выбрано произведение современного писателя – постмодерниста. Его творчество оценивается неоднозначно  литературными критиками. «Омон Ра» - повесть, которая была написана в начале 90-х годов XX века и является ярким примером российской постмодернистской литературы. В ней показана действительность конца 80-х годов, но она обыгрывается наслоением образов – символов, а герой находится на распутье между старым советским «космосом» и дорогой, ведущей в никуда.

Предметом исследования является повесть  В.Пелевина «Омон Ра».

Объекты исследования – понятия аллюзии и реминисценции в постмодернистском тексте В.Пелевина.

Цель моей работы – рассмотреть, какую роль в современной литературе играют понятия аллюзии и реминисценции.

Задачи:

1. Дать понятия аллюзии и реминисценции, определить различие в их значении.
2. Определить мотивы творчества В.Пелевина как писателя-модерниста.
3. На примере повести «Омон Ра» рассмотреть понятия аллюзии и реминисценции.

Гипотезой, которую я выдвинула  в начале исследования, стало: «аллюзия и реминисценция формируют художественное пространство и время, определяют место героя в них».

Данная работа состоит из введения, теоретической главы, практической главы, заключения и списка используемой литературы.

Актуальность моей работы состоит  в том, что для исследования мною было выбрано творчество современного писателя, которое мало изучено литературоведами. Оно по-новому раскрывает вечные нравственные темы и понятия, обыгрывает современную действительность, создает новый образ литературного героя.

Данная работа может быть использована при изучении понятий аллюзия и реминисценция, а также рассмотрении повести В.Пелевина «Омон Ра» как примера современной литературы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава I. Понятия аллюзии и реминисценции в литературе.

Беседы о современной («постмодернистской») литературе невозможны без постоянного, напряженного диалога с литературой классической, выявления «литературных и общекультурных ассоциаций, аллюзий и реминисценций».

Аллюзия - наличие в тексте элементов, функция которых состоит в указании на связь данного текста с другими текстами или же отсылке к определенным историческим, культурным и биографическим фактам. Такие элементы называются маркерами, или репрезентантами аллюзии, а тексты и факты действительности, к которым осуществляется отсылка, называются денотатами аллюзии. Аллюзию, денотатом которой являются «внетекстовые» элементы, т.е. события и факты действительного мира, иногда называют реминисценцией.

Денотатом аллюзии  могут служить не только вербальные (т.е. словесные) тексты, но и «тексты» других видов искусств, прежде всего  живописные. Подобные аллюзии носят название интермедиальных. Так, в «Поэме без героя» А.Ахматовой выстраивается аллюзия к визуальному ряду картины С.Боттичелли:

Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли,

Ты  друзей принимала в постели.

От цитации  текстовая аллюзия отличается тем, что элементы претекста (т.е. предшествующего текста, к которому в данном тексте содержится отсылка) в рассматриваемом тексте оказываются рассредоточенными и не представляющими целостного высказывания, или же данными в неявном виде. Следует отметить, что неявность часто рассматривается как определяющее свойство аллюзии, и поэтому имеется тенденция к использованию этого термина лишь в том случае, если для понимании иллюзии необходимы некоторые усилия и наличие особых знаний. При этом данные элементы текста-донора, к которым осуществляется аллюзия, организованы таким образом, что они оказываются узлами сцепления семантико-композиционной структуры текста-реципиента.

С этой точки  зрения показательно стихотворение  П.Вяземского «Простоволосая головка», где игривая девушка и ее «головка» аллюзивно сравниваются с поэзией А.Пушкина и ее музой:

Все в ней так молодо, так живо,

Так не похоже на других,

Так поэтически игриво,

Как Пушкина веселый стих.

<...>

Она дитя, резвушка, мальчик,

Но мальчик, всем знакомый нам,

Которого лукавый пальчик

Грозит и смертным, и богам.

 

В данных строках  очевидно соотнесение с текстом «Евгения Онегина», где содержится фрагмент: шалун уж заморозил пальчик. Однако в пушкинском тексте расстановка актантов (участников ситуации) совсем иная:

 

Шалун уж заморозил пальчик:

Ему и больно и  смешно,

А мать грозит ему  в окно...

 

Слово мальчик, появляющееся у Вяземского и рифмующееся со словом пальчик, содержит отсылку уже к другому тексту Пушкина – поэме «Домик в Коломне», где речь идет о четырехстопном ямбе (Мальчикам в забаву / Пора б его оставить) – том стихотворном размере, которым написан «Евгений Онегин». Таким образом, Вяземский на основе разрозненных элементов пушкинских текстов создает некоторое новое стиховое единство, играя на перестановке актантов исходного текста и выдвигая на первый план семантику «детскости» и «веселости» Пушкина. В свою очередь, эти строки Вяземского, снова с заменой субъекта описываемого действия, стали импульсом для уже новых аллюзий в романе «Дар» В.Набокова:

 

Можно спорить о том, что есть ли кровь  в жилах нашего славного четырехстопника (которому еще Пушкин, сам пустивший его гулять, грозил в окно, крича, что школьникам отдаст его в забаву), но никак нельзя отрицать, что в пределах, себе поставленных, свою стихотворную задачу Годунов-Чердынцев правильно разрешил.

 

Однако у  Набокова аллюзия становится уже  явно метатекстовой (построенной как  «текст о тексте»), поскольку в  ней одновременно обыгрываются и  пушкинские строки, и строки Вяземского. Такая организация создает в новом тексте приращение смысла не только за счет того, что маркеры аллюзии устанавливают связь с текстами-источниками, но и за счет того, что в смысловом поле нового текста «внешний текст» (денотат аллюзии) сам трансформируется, изменяя всю семиотическую ситуацию внутри того текстового мира, в который он вводится.

Текстовая аллюзия  может создавать и «псевдобиографическую» основу реминисцентного отношения. Так, используя семантическую основу пушкинских строк:

 

Иных  уж нет, а те далече,

Как Сади некогда сказал

 

(которые сами  являются переводной цитатой  из Саади), А.Кушнер в стихотворении «Вместо статьи о Вяземском» меняет их денотацию (первый раз это сделал Пушкин по отношению к тексту Саади). Кушнер соотносит «уход друзей» уже с жизненной ситуацией Вяземского, что заставляет его не повторять в точности слова Пушкина, а лишь воспроизводить морфологическую сторону пушкинского текста, на фоне которой порождаются новые смыслы:

 

Друзья  уснули, он осиротел:

Те  умерли вдали, а те погибли.

 

Аллюзивными элементами, соединяющими факты жизни и тексты о них, могут становиться и географические названия (топонимы). Так, Е.Евтушенко, откликаясь на смерть Ахматовой, очень точно играет на противопоставлении Ленинград – Петербург, заданном в стихотворении «Ленинград» Мандельштама (в тексте «Петербург, я еще не хочу умирать...»):

 

Она ушла, как будто  бы навек

            Вернулась в Петербург из Ленинграда.

Образный потенциал строк Евтушенко  раскрывается через соединительную функцию заглавий, которая образует «петербургский интертекст», проходящий через всю русскую литературу. В 20 в. среди многочисленных Петербургов начала века, в том числе романа А.Белого (1914), выделяется «Последняя петербургская сказка» (1916) В.Маяковского. Определение «петербургский», по мнению В.Н.Топорова, задает единство многочисленных текстов русской литературы поверх их жанровой принадлежности. Название же Мандельштама «Ленинград» несет в себе семантику «перерыва традиции», потерю памяти поэтического слова. Поэтому И.Бродский, осмысляя в 1990-х годах образ Петербурга в Нью-Йорке, уже однозначно называет свое эссе «Ленинград» (или «Переименованный город»).

Возможностью нести аллюзивный смысл обладают элементы не только лексического, но и грамматического, словообразовательного, фонетического, метрического уровней организации текста; целям выражения этого смысла могут служить также орфография и пунктуация. Показателен пример Ю.Тынянова, приводимый им в статье «О пародии»: «По мелочности речевых знаков пушкинский язык представляет собой совершенно условную систему, своего рода арго, тайный язык. Существовало в пушкинском кругу, например, слово „кюхельбекерно", образованное от фамилии, слово, ономатопоэтически означающее не совсем приятные ощущения». И в одном письме (к Гнедичу, в 1822) Пушкин пишет: «Здесь у нас молдаванно и тошно, ах боже мой, что-то с ним делается – судьба его меня беспокоит до крайности – напишите мне об нем, если будете отвечать». Таким образом, сам способ словопроизводства (ср. у Пушкина: «И кюхельбекерно и тошно») стал здесь маркирующим знаком, и одного лишь повторения подобного словопроизводства в слове молдованно оказалось достаточно для того, чтобы, не называя Кюхельбекера, поставить вопрос о нем в форме местоименного субститута он.

Маркерами аллюзии могут быть и  элементы орфографии (ср. у В.Пелевина в рассказе «Девятый сон Веры Павловны»: « Павловна на другой день вышла изъ своей комнаты, мужъ и Маша уже набивали вещами два чемодана»), и архаичные лексико-грамматические формы (например, в «Перуне, Перуне...» Н.Асеева (1914): Чтоб мчались кони, / чтоб целились очи, – / похвалим Перуне / владетеля мочи), которые отражают временной разрыв между текстом-реципиентом и текстами-источниками. Подмена современных форм на древние, например инфинитива на аорист (одну из форм прошедшего времени, имевшуюся в старославянском и древнерусском языках), придает аллюзивному выражению вневременной характер: ср. Проблемы вечной – бысть или не бысть – / Решенья мы не знаем и не скажем… (М.Щербаков; используемая автором форма бысть воспринимается современным читателем как некая архаическая форма инфинитива, каковой она на самом деле никогда не была и употребляться в функции инфинитива не могла).

Расшифровка аллюзий, как и любого интертекстуального отношения, предполагает наличие у автора и читателя некоторых общих знаний, порою весьма специфических. Нередко писатели в своих произведениях строят аллюзии, апеллируя к текстам, написанным на разных языках и принадлежащим разным литературам, что осложняет поиски денотата аллюзии. Так, В.Набоков, по образованию энтомолог, играя на одинаковости названий бабочек и героев мифов и чередуя их латинское и кириллическое написание, вводит в свои произведения сочетания, части которых одновременно представляют собой и поэтические аллюзии. Одна из бабочек в Даре получает название Orpheus Godunov; первая часть названия соотносится с именем поэта-певца Орфея, вторая, воспроизводящая первую часть фамилии героя и одновременно фамилию русского царя, вынесенную в заглавие пушкинской трагедии Борис Годунов, при латинском написании парадоксально высвечивает корень God 'Бог', имя же героя Дара – Федор в переводе с греческого означает 'божий дар'. Параллельно в романе обыгрывается строка Пушкина («жреца» Аполлона – бога искусств): Тут Аполлон – идеал, там Ниобея – печаль..., относящаяся одновременно и к бабочкам, и богам: и рыжим крылом да перламутром ниобея мелькала над скабиозами прибрежной лужайки, где в первых числах июня (ср. день рождения Пушкина – 6 июня) попадался изредка маленький «черный аполлон». Цвета «черный» и «белый», овеществленные в «африканском жаре» и русском «снеге», также все время играют у Набокова: поэтому «черный аполлон» соотносим в рамках Дара с Пушкиным –«гением-негром», «который во сне видит снег». Следовательно, аллюзии в определенном тексте могут образовывать своеобразные парадигмы, в которых значение каждого члена определяется его соотношением с другими членами.