Анализ стихотворения Батюшкова "Мой гений"

Мой гений  
("О, память сердца! Ты сильней...")

О, память сердца! Ты сильней

Рассудка  памяти печальной

И часто сладостью  своей

Меня в  стране пленяешь дальной.

Я помню голос  милых слов,

Я помню очи  голубые,

Я помню локоны златые

Небрежно  вьющихся власов.

Моей пастушки несравненной

Я помню весь наряд простой,

И образ милый, незабвенный

Повсюду странствует  со мной.

Хранитель гений  мой — любовью

В утеху дан  разлуке он:

Засну ль? приникнет  к изголовью

И усладит  печальный сон.

 

Анализ стихотворения

Стихотворение К. Н. Батюшкова «Мой гений» (1815 г.) - одно из красивейших, совершеннейших поэтических творений поэта.

Во всех изданиях поэтических произведений Батюшкова в комментариях указывается, что элегия «Мой гений», наряду с элегиями "Таврида", "Воспоминания", "Разлука", "Пробуждение" (все — 1815 года) связана с неразделенной любовью поэта к Анне Федоровне Фурман. Можно даже сказать, что в лирике Батюшкова угадывается некий лирический цикл любовных стихотворений, объединённых общей темой - чувством неразделённой любви и памяти.

   Батюшков сам определил жанр этого стихотворения, поместив его в раздел элегий сборника «Опыты в стихах и прозе». Элегия (греч. elegia. от еlegos - жалобная песня) лирическая стихотворение медитативного характера, чаще всего лирический монолог, содержанием которого становится рефлексия. Одна из древнейших жанровых форм. В русской литературе элегия становится одним из основных жанров в поэзии Жуковского, Батюшкова, А.С. Пушкина. Знаменитый литературовед и критик Айхенвальд писал о Батюшкове: “Лучшие из его стихотворений – элегии. Однако, элегия Батюшкова – новаторский жанр. Во времена Сумарокова элегия определялась как стихотворение, передающее тоскливые, «плачевные» настроения поэта, связанные, главным образом, с несчастной любовью. У Батюшкова, отказавшегося от сентиментального морализма и тем самым поставившего во главу угла «правду чувства», элегия стала отражать взаимопроникновение и борьбу сложных эмоций, не умещающихся в мертвых схемах. Н. В. Фридман считает, что «Батюшков так далеко уходит от традиционной «плачевности», что основной психологический колорит ряда его элегий становится мажорным и жизнеутверждающим».1 В самом деле,  стихотворение абсолютно лишено трагизма. Чувства лирического героя – лёгкая грусть, любовь, сладострастие -  определены уже в первой строфе:

О, память сердца! Ты сильней 
Рассудка памяти печальной 
И часто сладостью своей 
Меня в стране пленяешь дальной

Общая тональность стихотворения –  нежность, общее впечатление –  гармония. Но уже в первой строфе исподволь намечено столкновение двух тем, двух настроений: печаль разлуки, воспоминание о которой хранит рассудок, и сладость любви, о которой не может забыть сердце поэта.        

Основная тема стихотворения –  тема памяти – предельно акцентируется  лексикой. В стихотворении сравнительно небольшого объёма слова этой смысловой группы встречаются 7 раз: «память» (2), «помню» (4), «незабвенный».  Огромное значение имеет выражение «память сердца», взятое Батюшковым из высказываний французского мыслителя Ж. Масье. Объяснению его посвящена специальная статья, написанная также в 1815 г. («О лучших свойствах сердца»): «Масье... на вопрос: «Что есть благодарность?» – отвечал: «Память сердца». <...> Эта память сердца есть лучшая добродетель человека»2. Таким образом, память сердца наполняется нравственным содержанием.  В статье «Нечто о поэте и поэзии» Батюшков так формулирует одну из главных своих идей : «Сердце имеет свою особенную память». Можно утверждать, что тема памяти становится постоянным мотивом его лирики.

«Сладостная» память сердца противопоставлена «памяти печальной» рассудка. Противостояние памяти сердца и памяти рассудка можно заметить даже на фонетическом уровне. Сладкая память сердца связана с мягкими, тянущимися, словно обволакивающими звуками “л”, “н”, “м” (сильней, сладостью, пленяешь…) А грустная память ранит резкими, взрывающимися, рокочущими звуками: “п”, “р”, “ч”(рассудка, печальной). Звуки эти сталкиваются в строке, борются друг с другом, как память о печали борется с памятью о счастливой любви.

Поэт погружается в глубины “памяти сердца” в трудную минуту. Недаром первый стих открывается тяжёлым вздохом, почти стоном: “О, память сердца!..” Так взывают на краю отчаяния к Богу: “О, Боже!..” И незаметно для самого себя Батюшков попадает под пленительную власть “памяти сердца”. Вторая строфа говорит об успокоении, о чудном воспоминании. Поэтому на протяжении всей строфы – вплоть до последней строки! – ни разу не звучит грозно-раскатистое “р” или сопротивляющиеся лёгкому произношению “п” и “ч”. Звуки льются волной, как золотые локоны любимой. Совершенно гармонично вписывается в звукопись первого четверостишья портрет «пастушки», напоминающий читателю о жанре идиллии: “Моей пастушки несравненной // Я помню весь наряд простой...” Но в самом последнем стихе этой, казалось бы, совершенно безмятежной второй строфы внезапно появляется один-единственный звук “р”: “Небрежно”. Он не нарушает общего “воздушного” звучания строфы, но, как камертон, незаметно перенастраивает стихотворение на иной лад.

Третья строфа тематически примыкает ко второй. Здесь возникает еще одна оппозиция: любовь – разлука. Но звукопись совсем другая. Ведь во второй строфе Батюшков стремился передать само состояние блаженства, охватившего его при воспоминании о любимой. А в третьей он медленно, постепенно, но неумолимо выходит из этого состояния, возвращается мыслью к своему сегодняшнему невесёлому положению:

И образ милый, незабвенный 
Повсюду странствует со мной...

Он странник, он одинок, рассудок не даёт ему забыть об этом. А значит, грустная “память сердца” исподволь  начинает одолевать сладостную “память  сердца”.

И в четвёртой строфе он рассказывает читателю именно о своём сегодняшнем невесёлом состоянии:

Хранитель гений мой – любовью  
В утеху дан разлуке он.

Память сердца – лишь утеха, а  разлука – драматическая реальность, которой безраздельно принадлежит  поэт. Звуки “н”, “м”, “л”, “в”  попадают в жёсткое обрамление “р”, “т”.Последние два стиха вновь отданы во власть плавной, нежной звукописи. Есть сон, во время которого человек покидает пределы рассудка, живёт таинственной жизнью сердца. Но сон этот, увы, печален, память сердца может лишь на какой-то миг усладить его. И потому в самом центре последнего стиха, звучащего протяжно и мерно, “взрывается” звук “ч”. Описав круг, печальное стихотворение возвращается в исходную точку.

    Композиция стихотворения  чётко отвечает ритмической структуре элегии: она написана четырехстопным ямбом с точной рифмой, рифменная цепь оформляется чередованием мужской и женской рифм, текст строится на перекрестности рифменного звучания (кроме второго четверостишия с кольцевой рифмой). Ритмическая стройность определяет смысловую цельность текста. Стихотворение не разбито на строфы, но очень чётко делится на три части: память сердца, портрет пастушки, хранитель-гений. Эпитет «печальный», относящийся и к «рассудка памяти» в начале стихотворения и к слову «сон», в конце создаёт своеобразную замкнутую конструкцию и объединяет на семантическом уровни память рассудка и сон.

   Центральная часть элегии – портрет «пастушки» – занимает два четверостишия, скрепленных четырехкратным анафорическим повтором я помню, усиливающим возрастание эмоционального напряжения (звучит как заклинание). «Идеальный» портрет создает не столько образ лирической героини, сколько представление и воспоминание о нем. Образ любимой женщины всегда и всюду сопровождает поэта, как бы сливаясь с его душевным обликом. По наблюдению В. В. Виноградова, у Батюшкова мы находим «круг выражений, связанных с представлением об образе любимого существа, как о неразлучном спутнике»3. При этом Батюшков подчеркивает «единственность» своего чувства, его полное преобладание над другими переживаниями.

Моей пастушки несравненной 
Я помню весь наряд простой, 
И образ милый, незабвенный 
Повсюду странствует со мной

 

Образ возлюбленной  - симбиоз земного  и божественного. Одновременно она и «несравненная пастушка», пленительная земной, осязаемой красотой («Я помню очи голубые,/ Я помню волосы златые/Небрежно вьющихся власов»), и божественное, почти бесплотное видение, олицетворение ангела-хранителя, «хранитель гений» . Божественность возлюбленной подчеркивает и похожим на заклинание тройным повтором «Я помню».

    Анализируя текст, можно выстроить такой структурный ряд стихотворения: мой гений (заглавие) – память сердца (начало текста) – моя пастушка (начало третьего четверостишия) – хранитель гений (начало последнего четверостишия) – любовь (помимо позиции конца строки и рифмы, это единственное слово, которое акцентировано с помощью стихового переноса) – печальный сон (конец текста). Все компоненты этого ряда можно считать контекстуальными синонимами. Мой гений, таким образом, предстает образом, многозначным и многоплановым: это и память сердца, и возлюбленная, и сама любовь.

Стихотворение К. Н. Батюшкова «Мой гений» по праву считается одним  из лучших произведений поэта. Критики  отмечают особое совершенство стихотворения: «не зная автора», его «можно было бы приписать самому Пушкину (такие случаи были)»⁴. Первые строки стихотворения, кстати, не оцененные Пушкиным (Пушкин охарактеризовал элегию словами: «Прелесть, кроме первых 4-х стихов» (П, т. 12, стр. 262)), стали своеобразной «визитной карточкой» Батюшкова, и именно их посчитал пушкинскими Ап. Майков, взяв в качестве эпиграфа к одному из собраний своих стихотворений. Элегия «Мой гений» положена на музыку М. И. Глинкой.

 

 

Литература:

Н.В.Фридман, Поэзия Батюшкова, Москва: Наука 1971

(http://feb-web.ru/feb/batyush/critics/fri/fri-001-.htm?cmd=2#$f112_381)

 

Н.Н. Зуев, КОНСТАНТИН БАТЮШКОВ, В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам, Издательство Московского университета, 2000 (http://www.booksite.ru/fulltext/zuy/evb/index.htm)

 

Всеволод Сахаров, Батюшков: Трагическая  элегия © Vsevolod Sakharov, 2008   (http://archives.narod.ru/Batyshkov.htm)

 

 

 

¹ Фридман Н. В. Поэзия Батюшкова. – М., 1971. – С. 270 http://feb-web.ru/feb/batyush/critics/fri/fri-001-.htm?cmd=2

² Батюшков К. Н. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 1. – С. 148

³ . В. Виноградов. Стиль Пушкина, стр. 182

⁴ Баевский B.C. История русской поэзии. – Смоленск, 1994. – С. 72]