Анализ стихотворения "Валерик"

Анализ стихотворения  Валерик

Эпизоды из жизни  вольнолюбивого и воинственного  народа Кавказа показал поэт М.Ю. Лермонтов в стихотворении «Валерик», написанном в 1840 году. Это стихотворение написано на основе наблюдений поэта над боевыми делами отряда генерал-лейтенанта Галафеева во время похода в Чечню. Речка Валерик существует на самом деле и впадает в реку Сунжу, правобережный приток Терека. С 6 по 14 июля 1840 года Лермонтов участвовал в боях и, по преданию, вел журнал военных действий отряда генерала Галафеева. Совпадение текста "Журнала военных действий" и лермонтовского стихотворения дает представление о том, как точно воспроизвел он действительную обстановку похода и, в то же время, в каком направлении шло поэтическое освоение материала его наблюдений. Из сопоставления текста стихотворения с соответствующими страницами "Журнала военных действий" видно, что совпадает в них не только фактическая основа, но и сам стиль, целые предложения "Журнала" и строки стихотворения.  
    Автор написал стихотворение в эпистолярном жанре для выражения своих мыслей, чувств, воспоминаний, наблюдений.  
    Тема этого произведения – это вечная во всей литературе тема жизни и смерти.  
    Этим стихотворением Лермонтов хотел показать, что в нашей жизни много тревог, забот, волнений. Как много надо успеть, узнать, услышать, открыть для себя. Автор хочет, чтобы наша земля спокойно цвела под голубым мирным небом, никогда не гремели взрывы, не звучали выстрелы, обрывающие человеческие жизни.  
    В «Валерике» имеются различные изобразительно-выразительные средства. Это эпитеты («широкой тенью», «тощие лошадки »), метафоры («в струях потока ») , градация ( «Как звери, молча, с грудью грудь») и т.д 
 
    Размер стиха – двустопный ямб, рифмовка лишена всякой упорядоченности: рифмы  
    то перекрестные, то охватывающие, то смежные, причем могут рифмоваться два или три  
    стиха без всякой регулярности  
    Лермонтов вошел в русскую литературу как продолжатель традиций Пушкина. Стихи были жизнью, его делом, его протестом. Поэт чувствует свое одиночество, тоску, непонимание; он бесконечно любит свой народ, ясно отделяет подлинный патриотизм от мнимого. Почти вся его жизнь связана с Кавказом. По окончании юнкерской школы Лермонтов вышел корнетом Лейб-гвардии гусарского полка и по воле судьбы попал на Кавказ, который любил с детства  
    В заключительных стихах философская  
    романтическая ирония переведена в бытовой план: все описанное в стихотворении  
    шутливо именуется «шалостью» «чудака», размышления которого над жизнью и смертью  
    не стоят внимания. В лучшем случае они способны «развеселить» и ненадолго занять  
    мысль и воображение адресата послания.  
    Сейчас наша жизнь, жизнь молодых людей нашего времени так тесно связана с Кавказом, что не читать стихи Лермонтова нельзя, особенно стихотворение «Валерик». На Кавказе особый народ, своеобразная жизнь, дух, обычаи, традиции... В колыбельных песнях матери поют мальчикам о том, как «злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал», как они вырастут, «смело вденут ногу в стремя и возьмут ружье...». Они не могут иначе, это их образ жизни, закон предков. Их легенды воспевают мужество и героизм, стойкость и отвагу, выносливость и терпение.  
    Да, такой это народ, не прощающий обид, веками мстящий за кровь погибших предков. От деда к отцу, от отца к сыну передается кровавый завет: «Убей врага!». И идет череда убийств, идет веками, даже тысячелетиями. "Чеченский след" обнаружен при расследовании массовых убийств ни в чем не повинных людей, когда были взорваны жилые дома в Москве и Волгодонске. Захват заложников в Москве во время представления мюзикла «Норд-Ост» был произведен чеченскими террористами. Продолжится ли кровавый список? Продолжить можно до бесконечности... Но надо ли? И кому это нужно, кому выгодно?  
 
    Ясно, что не нам, простым людям, любящим жизнь, своих близких, родных.

Валерик

Я к вам пишу случайно; право 
Не знаю как и для чего. 
Я потерял уж это право. 
И что скажу вам? — ничего! 
Что помню вас? — но, боже правый, 
Вы это знаете давно; 
И вам, конечно, всё равно. 
 
И знать вам также нету нужды, 
Где я? что я? в какой глуши? 
Душою мы друг другу чужды, 
Да вряд ли есть родство души. 
Страницы прошлого читая, 
Их по порядку разбирая 
Теперь остынувшим умом, 
Разуверяюсь я во всём. 
Смешно же сердцем лицемерить 
Перед собою столько лет; 
Добро б ещё морочить свет! 
Да и при том, что пользы верить 
Тому, чего уж больше нет?.. 
Безумно ждать любви заочной? 
В наш век все чувства лишь на срок; 
Но я вас помню — да и точно, 
Я вас никак забыть не мог! 
 
Во-первых, потому, что много, 
И долго, долго вас любил, 
Потом страданьем и тревогой 
За дни блаженства заплатил; 
Потом в раскаянье бесплодном 
Влачил я цепь тяжёлых лет; 
И размышлением холодным 
Убил последний жизни цвет. 
С людьми сближаясь осторожно, 
Забыл я шум младых проказ, 
Любовь, поэзию, — но вас 
Забыть мне было невозможно. 
 
И к мысли этой я привык, 
Мой крест несу я без роптанья: 
То иль другое наказанье? 
Не всё ль одно. Я жизнь постиг; 
Судьбе, как турок иль татарин 
За всё я ровно благодарен; 
У бога счастья не прошу 
И молча зло переношу. 
Быть может, небеса Востока 
Меня с ученьем их пророка 
Невольно сблизили. Притом 
И жизнь всечасно кочевая, 
Труды, заботы ночь и днём, 
Всё, размышлению мешая, 
Приводит в первобытный вид 
Больную душу: сердце спит, 
Простора нет воображенью... 
И нет работы голове... 
Зато лежишь в густой траве, 
И дремлешь под широкой тенью 
Чинар иль виноградных лоз; 
Кругом белеются палатки; 
Казачьи тощие лошадки 
Стоят рядком, повеся нос; 
У медных пушек спит прислуга. 
Едва дымятся фитили; 
Попарно цепь стоит вдали; 
Штыки горят под солнцем юга. 
Вот разговор о старине 
В палатке ближней слышен мне; 
Как при Ермолове ходили 
В Чечню, в Аварию, к горам; 
Как там дрались, как мы их били, 
Как доставалося и нам; 
И вижу я неподалёку 
У речки, следуя пророку, 
Мирной татарин свой намаз 
Творит, не подымая глаз; 
А вот кружком сидят другие. 
Люблю я цвет их жёлтых лиц, 
Подобный цвету ноговиц, 
Их шапки, рукава худые, 
Их тёмный и лукавый взор 
И их гортанный разговор. 
Чу — дальний выстрел! Прожужжала 
Шальная пуля... славный звук... 
Вот крик — и снова всё вокруг 
Затихло... Но жара уж спала, 
Ведут коней на водопой, 
Зашевелилася пехота; 
Вот проскакал один, другой! 
Шум, говор. Где вторая рота? 
Что, вьючить? — что же капитан? 
Повозки выдвигайте живо! 
«Савельич!» - «Ой ли!» — «Дай огниво!» 
Подъём ударил барабан — 
Гудит музыка полковая; 
Между колоннами въезжая, 
Звенят орудья. Генерал 
Вперёд со свитой поскакал... 
Рассыпались в широком поле, 
Как пчёлы, с гиком казаки; 
Уж показалися значки 
Там на опушке — два, и боле. 
А вот в чалме один мюрид 
В черкеске красной ездит важно, 
Конь светло-серый весь кипит, 
Он машет, кличет — где отважный? 
Кто выйдет с ним на смертный бой!.. 
Сейчас, смотрите: в шапке чёрной 
Казак пустился гребенской; 
Винтовку выхватил проворно, 
Уж близко... выстрел... лёгкий дым... 
Эй вы, станичники, за ним... 
Что? ранен!.. — Ничего, безделка... - 
И завязалась перестрелка... 
 
Но в этих сшибках удалых 
Забавы много, толку мало; 
Прохладным вечером, бывало, 
Мы любовалися на них, 
Без кровожадного волненья, 
Как на трагический балет; 
Зато видал я представленья, 
Каких у вас на сцене нет... 
 
Раз — это было под Гихами - 
Мы проходили тёмный лес; 
Огнём дыша, пылал над нами 
Лазурно-яркий свод небес. 
Нам был обещан бой жестокий. 
Из гор Ичкерии далёкой 
Уже в Чечню на братний зов 
Толпы стекались удальцов. 
Над допотопными лесами 
Мелькали маяки кругом; 
И дым их то вился столпом, 
То расстилался облаками; 
И оживилися леса; 
Скликались дико голоса 
Под их зелёными шатрами. 
Едва лишь выбрался обоз 
В поляну, дело началось; 
Чу! в арьергард орудья просят; 
Вот ружья из кустов выносят, 
Вот тащат за ноги людей 
И кличут громко лекарей; 
А вот и слева, из опушки, 
Вдруг с гиком кинулись на пушки; 
И градом пуль с вершин дерёв 
Отряд осыпан. Впереди же 
Всё тихо — там между кустов 
Бежал поток. Подходим ближе. 
Пустили несколько гранат; 
Ещё подвинулись; молчат; 
Но вот над брёвнами завала 
Ружьё как будто заблистало; 
Потом мелькнуло шапки две; 
И вновь всё спряталось в траве. 
То было грозное молчанье, 
Не долго длилося оно, 
Но в этом странном ожиданье 
Забилось сердце не одно. 
Вдруг залп... глядим: лежат рядами, 
Что нужды? здешние полки 
Народ испытанный... «В штыки, 
Дружнее!» - раздалось за нами. 
Кровь загорелася в груди! 
Все офицеры впереди... 
Верхом помчался на завалы 
Кто не успел спрыгнуть с коня... 
«Ура!» — и смолкло. «Вон кинжалы, 
В приклады!» — и пошла резня. 
И два часа в струях потока 
Бой длился. Резались жестоко, 
Как звери, молча, с грудью грудь, 
Ручей телами запрудили. 
Хотел воды я зачерпнуть... 
(И зной и битва утомили 
Меня), но мутная волна 
Была тепла, была красна. 
 
На берегу, под тенью дуба, 
Пройдя завалов первый ряд, 
Стоял кружок. Один солдат 
Был на коленах; мрачно, грубо 
Казалось выраженье лиц, 
Но слёзы капали с ресниц, 
Покрытых пылью... на шинели, 
Спиною к дереву, лежал 
Их капитан. Он умирал; 
В груди его едва чернели 
Две ранки; кровь его чуть-чуть 
Сочилась. Но высоко грудь 
И трудно подымалась, взоры 
Бродили страшно, он шептал... 
«Спасите, братцы. — Тащат в горы. 
Постойте — ранен генерал... 
Не слышат...» - Долго он стонал, 
Но всё слабей, и понемногу 
Затих и душу отдал богу; 
На ружья опершись, кругом 
Стояли усачи седые... 
И тихо плакали... потом 
Его остатки боевые 
Накрыли бережно плащом 
И понесли. Тоской томимый 
Им вслед смотрел я недвижимый. 
Меж тем товарищей, друзей 
Со вздохом возле называли; 
Но не нашёл в душе моей 
Я сожаленья, ни печали. 
Уже затихло всё; тела 
Стащили в кучу; кровь текла 
Струёю дымной по каменьям, 
Её тяжелым испареньем 
Был полон воздух. Генерал 
Сидел в тени на барабане 
И донесенья принимал. 
Окрестный лес, как бы в тумане, 
Синел в дыму пороховом. 
А там, вдали, грядой нестройной, 
Но вечно гордой и спокойной, 
Тянулись горы — и Казбек 
Сверкал главой остроконечной. 
И с грустью тайной и сердечной 
Я думал: «Жалкий человек. 
Чего он хочет!.. небо ясно, 
Под небом места много всем, 
Но беспрестанно и напрасно 
Один враждует он — зачем?» 
Галуб прервал моё мечтанье, 
Ударив по плечу; он был 
Кунак мой; я его спросил, 
Как месту этому названье? 
Он отвечал мне: «Валерик, 
А перевесть на ваш язык, 
Так будет речка смерти: верно, 
Дано старинными людьми». 
«А сколько их дралось примерно 
Сегодня?» — «Тысяч до семи». 
«А много горцы потеряли?» 
«Как знать? — зачем вы не считали!» 
«Да! будет, - кто-то тут сказал, - 
Им в память этот день кровавый!» 
Чеченец посмотрел лукаво 
И головою покачал. 
 
Но я боюся вам наскучить, 
В забавах света вам смешны 
Тревоги дикие войны; 
Свой ум вы не привыкли мучить 
Тяжёлой думой о конце; 
На вашем молодом лице 
Следов заботы и печали 
Не отыскать, и вы едва ли 
Вблизи когда-нибудь видали, 
Как умирают. Дай вам бог 
И не видать: иных тревог 
Довольно есть. В самозабвенье 
Не лучше ль кончить жизни путь? 
И беспробудным сном заснуть 
С мечтой о близком пробужденье? 
 
Теперь прощайте: если вас 
Мой безыскусственный рассказ 
Развеселит, займёт хоть малость, 
Я буду счастлив. А не так? — 
Простите мне его как шалость 
И тихо молвите: чудак!..