Общее негативное отношение историков  к русскому крепостному рабству  выразилось в формировании ряда стереотипов, рисующих мир крепостных как нечто  сплошь «беспросветное». Действительно, «света» в нем было мало, крепостная зависимость не украшала Россию, но, между тем, в самом «сообществе» крепостных не было никакой однородности — там существовала своя социальная иерархия. И в этой иерархии отец Тро-пинина занимал довольно высокое место. Будучи управляющим у Миниха, он в конце концов за свои добросовестные труды получил личную свободу — правда, семья его при этом осталась крепостной. Его сын смог получить начальное образование — в новгородской «народной школе», куда его отдал Миних и где он учился четыре года.

В начале 1790-х годов у юного Тропинина сменился хозяин. В качестве приданого он перешел в собственность графа И. Моркова, женившегося тогда на дочери Миниха, Наталье Антоновне. Надо сказать, что отец Тропинина, видя снедавшую сына с детства страсть к рисованию, просил Моркова отдать его в ученики к живописцу, на что получил категорический отказ. Вместо этого юношу отправили в Петербург учиться на кондитера. Произошло это в 1793 году.

В искусствоведческой литературе этот поступок Моркова оценивают  по-разному — и по большей части, довольно жестко, представляя Моркова каким-то махровым крепостником и самодуром. Такая «социальная» трактовка вряд ли корректна. Забегая вперед, скажем, что «Салтычихой в штанах» граф никогда не был и всегда относился к Тропинину с большой симпатией.

Более того, впоследствии он сделал его своим доверенным лицом и со временем высоко оценил его творчество. Даровав художнику свободу, он даже просил его остаться — уже на правах свободного человека — на жительство в своем доме. Но Морков был человеком своего времени, и это многое объясняет. Сила социального внушения эпохи всегда велика, а ее инерция почти неодолима. Трудами своих крепостных, не особенно смущаясь этим фактом, в начале XIX века жили и самые либеральные и образованные дворяне. Потому что по-другому жить не умели (даже если и хотели).

Как бы то ни было, в Петербурге художественная страсть молодого Тропинина разгорелась  пуще прежнего. Он поселился в доме графа Завадовского, где на его  счастье обитал некий профессиональный художник — вот у него Тропинин и стал брать уроки. Иногда за искусство ему приходилось и претерпевать наказания — жена кондитера, узнававшая, что их ученик снова «бьет баклуши» у живописца, приводила его буквально за уши «на место» и приказывала высечь.

Но Тропинин — несмотря на мягкость своего характера, отмечаемую всеми мемуаристами, — был настойчив. В 1798 году он тайком начал посещать бесплатные рисовальные классы при Академии художеств, а уже с 1799 года — с разрешения графа Моркова — приступил к занятиям в качестве «постороннего ученика». В Академии молодой живописец, по свидетельству его первого биографа Н. Рамазанова, «скоро приобрел себе дружественное расположение и уважение бывших в то время на виду лучших учеников: Кипренского, Варнека, Скотникова». Отличали его и профессора — за время учебы Тропинин получил две медали за свои работы. Азы художественного ремесла он постигал в мастерской известного портретиста С. Щукина. По поводу отношений учителя и ученика высказываются разные версии. По одной из них, Щукин всегда (и впоследствии тоже) помогал Тропинину по другой — именно он каким-то образом оказался замешан в том, что в 1804 году молодого художника срочно вытребовал к себе граф Морков. Столь неожиданным результатом закончились все ходатайства об освобождении Тропинина из крепостной зависимости (а об этом просил, в частности, и президент академии художеств граф А. Строганов). По предписанию хозяина Тропинин выехал на Украину, в село Кукавку Подольской губернии, где Морковы обустраивали новое имение.

Здесь, выполняя обязанности лакея, кондитера и крепостного живописца, он прожил до 1812 года. В 1807 году в новой церкви, расписанной художником, его обвенчали с Анной Ивановной Катиной, местной уроженкой. Когда разразилась война с Наполеоном, графа Моркова по выбору московского дворянства назначили начальником московского ополчения. Подобно знаменитому генералу Раевскому взяв с собой обоих сыновей (младшему было лишь 14 лет), граф выехал на войну. Тропинин, возглавив обоз с морковским имуществом, двинулся вслед за ним. В Москву он прибыл уже после страшного пожара, в котором сгорел и дом Моркова. А вместе с домом — и практически все ранние работы художника. На его плечи легла задача по восстановлению дома — с этой задачей Тропинин блестяще справился.

Снова потекла прежняя жизнь. Впрочем, за столом Тропинин больше не прислуживал, в основном занимаясь живописью. В 1821 году он покинул Кукавку и вместе с Морковыми перебрался в Москву. Слава его, как замечательного портретиста, росла, все больше уважаемых в обществе людей уговаривало графа дать ему вольную.

На Пасху 1823 года Тропинин получил свободу. Отметим, что жена и его единственный сын  Арсений оставались крепостными  еще пять лет.

Художнику требовалось срочно обеспечить себе социальную «нишу», и уже осенью 1823 года он за картины «Кружевница», «Портрет художника О. Скот-никова» и «Нищий старик» был утвержден в звании так называемого «назначенного» академика (то есть кандидата в академики). Через год, представив «Портрет медальера К. А. Леберехта», Тропинин стал полноправным академиком. Ему предлагали профессорство в Академии, но живописец, отказавшись, вернулся в Москву — в чопорном чиновничьем Петербурге он чувствовал себя неуютно, к тому же семья его оставалась в Москве.

В 1824 году он поселился в доме Писаревой  на Ленивке близ Большого Каменного  моста и прожил здесь более 30 лет. Дни Тропинина были заполнены  художническими трудами — портреты он писал без устали, и с каждым новым портретом слава его  становилась все громче. Заказы сыпались на живописца один за другим. Дом его вскоре стал известен всей Москве, в нем перебывало множество знаменитостей. Особенно близко сошелся Тропинин с Брюлловым. Тот, после всеевропейского триумфа своей «Помпеи», по повелению императора вернулся в Россию и в декабре 1835 года объявился в Москве. «Брюллов, — свидетельствовал Н. Рамазанов, — пораженный в старце необыкновенной ясностью ума, свежей памятью всего былого, теплотою чувств, живительным взглядом на искусство и удивительным о нем разговором, полюбил Тропинина всей душой и редкий день не навещал его». Симпатия была взаимной.

В 1856 году умерла Анна Ивановна Тропинина, с которой  художник душа в душу прожил полвека. Печаль его было велика. В том  же году он переехал на жительство в собственный домик в Замоскворечье. Сын художника, пытаясь хоть как-то смягчить горе отца, приложил огромные усилия для того, чтобы в новом доме тому было хорошо и уютно. Посетители нахвалиться не могли на обилие цветов, на щебечущих канареек, на обстановку. В ответ Тропинин лишь взмахивал рукой: «Ах, не говорите этого... Старуха моя умерла, да и дверей тех нет...» — вспоминая легендарные двери своей квартиры на Ленивке, сверху донизу исписанные автографами — их оставляли те, кто не заставал художника дома. «Был Брюллов». «Был Витали». «Был Булахов». «Снова был Брюллов».

Умер  Тропинин 3 мая (15 мая по новому стилю) 1857 года. Похоронили его на Ваганьковском  кладбище.

Женские образы в работах  Тропинина

Особенно  ярко они дают о себе знать в  женских образах, созданных художником.   

Все его героини -очень разные, но есть нечто, что  позволяет объединить эти картины в важнейший раздел тропининского художественного мира. Это нечто - то или иное выражение национального идеала женской красоты, тонко почувствованного художником. При этом он нигде не угодничает, не льстит модели.   

Это доказывают два женских портрета Тропинина, которые мы воспроизводим на этой странице, - на обоих изображены представительницы одного социального слоя. Это - купеческие жены. Московские купцы, недавние выходцы из народа, приобретшие к 1830-м годам определенный «просвещенный» лоск, были постоянными заказчиками художника. «, с его чувственной, почти осязательной радостью от прикосновения к красивым вещам, представляет героиню врусском национальном костюме, тем самым приближаясь к жанровому портрету, хотя мотивировка подобного изображения довольно прозаична - при Николае I мода на все русское настойчиво внедрялась сверху. «Портрет Е. В. Мазуриной», 1844 решен в ином ключе - его цель: скупыми средствами создать образ волевой женщины, привыкшей быть хозяйкой жизни, направлять и управлять.

Крестьянский  мир в работах  Тропинина

Между тем, тропининские «крестьяне» опровергают этот взгляд. Отметим сразу, что и в этой области интерес художника к  представителям «низкого звания» формировался во многом благодаря наставлениям профессора С. Щукина, в своем портретном классе без устали задававшего ученические темы вроде «Русская крестьянская свадьба» или «Ворожба на картах».   

Но и сама жизнь Тропинина, запертого в  украинском имении графа И. Маркова, особых альтернатив не предлагала - за исключением прямой «живописной» работы на своих хозяев по их заказам (а точнее, приказам), ему, за неимением другой «натуры», оставалось изображать лишь крестьян. Таким образом, Тропинин встал у истоков «народного» искусства в каком-то отношении поневоле. Впрочем, писал он крестьян с удовольствием, находя особо теплые нотки для подобных работ - таких, как «», 1820-е  или «Старик, обстругивающий костыль», 1830-е .   

Кстати, датировки  этих произведений недвусмысленно указывают  на то, что интерес к крестьянскому  миру художник сохранил и на свободе.