Древние мифы и современный человек

  Битва героя с драконом — более активный вид этого мифа, отчетливее показывающий архетипическую тему триумфа эго над регрессивными тенденциями. Для большинства людей темная или негативная сторона их личности остается подсознательной. Герой, напротив, должен понимать, что Тень существует и что он может черпать в ней силу. Чтобы стать достаточно грозным и победить дракона, он сперва должен прийти к согласию со своими деструктивными силами. Другими словами, прежде чем эго сможет восторжествовать, оно должно подчинить себе Тень и ассимилировать ее.

  Эта тема, кстати, просматривается в  хорошо известном литературном герое — гетевском Фаусте. Принимая пари Мефистофеля, Фауст попадает под воздействие персонажа "тени", которого Гете описывает как "часть той силы, что, желая зла, творит благое". Как и человек, чей сон я описывал, Фауст не смог испытать всю полноту жизни на значительном отрезке детства и юности. Поэтому его можно назвать оторванным от реальной жизни и незаконченным человеком, растерявшим себя в бесплодной погоне за метафизическими целями, так и не ставшими явью. Он не был еще готов принять жизнь такой, какая она есть: и в ее хорошем, и в плохом.

  Похоже, что "молодой человек в черном" во сне моего пациента олицетворяет как раз эту, теневую, сторону подсознательного. Подобное напоминание о теневых аспектах личности, их мощном потенциале и роли в подготовке героя к жизненным баталиям составляет суть перехода от начальной тематики сна к теме жертвующего собой героя: симпатичного юноши, распластавшегося на алтаре. Герой такого типа соответствует обычно поздней юности. В это время человек обретает жизненные идеалы и чувствует, как их сила преображает не только его самого, но его отношения с другими людьми. Можно сказать, это время расцвета молодости, когда мы привлекательны, полны энергии и идеализма. Почему же мы тогда так склонны к жертве?

  Причина, видимо, та же, что заставила Близнецов  из мифа виннебаго отказаться от своей мощи под угрозой уничтожения. Идеализм юности, способный "завести" нас, непременно ведет к чрезмерной самоуверенности: наше Я может в экзальтированном состоянии ощущать свое богоподобие, но только ценой самообмана, опасного бедой. (В этом смысл истории об Икаре, юноше, поднявшемся к небесам на хрупких, изобретенных человеком крыльях — но слишком близко к солнцу, что привело к его роковой гибели). И все-таки юношеское эго должно пройти через этот риск, ибо если молодой человек не ставит перед собой сложных задач, он не сможет преодолеть преграды, разделяющей юность и зрелость.

  До  сих пор я говорил о выводах, которые мой пациент мог извлечь  из своих снов на уровне личных ассоциаций. Однако в сновидении имеется другой архетипический уровень — тайна  приносимой человеком жертвы. Именно загадочность этого действия диктует его проявление в ритуальной форме, символика которой уводит нас далеко назад в прошлое человечества. В распростертом на алтаре юноше видна связь с обрядом даже более древним, чем те, что вершились на жертвенных плитах святилища в Стоунхедже. Можно представить, что это ежегодный ритуал, не раз проводившийся на первобытных жертвенниках, посвященный солнцестоянию и означающий одновременно смерть и возрождение мифологического героя.

  Ритуал  проникнут скорбью, но в то же время  и особого рода радостью, отражающей внутреннее понимание того, что смерть ведет еще и к новой жизни. Будь то эпическая проза индейцев виннебаго или плач по умершему Бальдру в норвежских сагах, поэзия Уолта Уитмена, оплакивающего Авраама Линкольна, или приснившийся ритуал, благодаря которому человек возвращается к надеждам или страхам молодости, — тема одна и та же: драма нового рождения через смерть.

  Концовка  сна выглядит забавным эпилогом, в  котором сновидец наконец вовлекается  в действие сновидения. Он находится вместе с другими людьми на платформе, с которой нужно спуститься, но не хочет спускаться по лестнице, боясь нападения. Однако пример женщины, с которой ничего при спуске не случилось, ободряет его, и он спускается тоже. Поскольку, как выяснилось из ассоциаций пациента, все представление, свидетелем которого он стал, было частью ощущаемого им процесса внутренних перемен, то подобная концовка навеяна, по-видимому, мыслями о сложностях возвращения к повседневной реальности. Его страх перед силачами говорит о его опасениях, что архетип Плута может проявиться в коллективной форме.

  Во  сне спасение приходит в виде приставной лестницы, символизирующей, скорее всего, рациональный ум, и в лице женщины, помогающей сновидцу спуститься. Ее появление  в заключительном эпизоде сна указывает на психическую потребность включить женское начало в качестве дополнения ко всем видам действий, в которых делается упор на мужское начало.

  Сказанное выше, как и то, что я использовал  миф виннебаго для наглядного объяснения конкретного сновидения, вовсе не означает, что для истолкования снов следует обязательно найти исчерпывающие, но абсолютно не естественные параллели между их содержанием и сюжетами из истории мифологии. Каждый сон по своему своеобразен, и форма, которую он принимает для человека, в точности соответствует его собственной ситуации. Я стремился показать, каким образом подсознание черпает архетипический материал и видоизменяет его структуру сообразно потребностям сновидца. И в этом конкретном сне не следует искать того же, что виннебаго описывали в циклах Красного Рога или Близнецов: связь с ними скорее сущностная, поскольку их основная тема — тема жертвенности.

  В качестве общего правила можно сказать, что необходимость в героических  символах возникает, когда эго нуждается в укреплении — например, когда рассудочное мышление не справляется с какой-то задачей, и ему требуется опора на источники силы, находящиеся в подсознательной части разума. Например, в сновидении, проанализированном выше, не упоминалась одна из важнейших сторон мифа о типичном герое — его способность спасать или защищать прекрасных женщин от страшной опасности. (Скорбящая дева — популярная тема мифов средневековой Европы). Это один из путей обращения снов или мифов к "аниме" — женскому началу в мужской психике, которое Гете называл "Вечной женственностью".

  Природа и функции этого женского начала будут обсуждены далее в этой книге д-ром фон Франц. Но его  связь с персонажем героя можно  проиллюстрировать здесь сном, пришедшим к другому пациенту — человеку зрелого возраста. Начало сна было следующим:

  "Я  вернулся из длительного путешествия  по Индии. Меня и моего друга  снаряжала в путешествие одна  женщина, которую я, вернувшись, упрекнул за то, что она не  дала нам с собой черных  непромокаемых шляп от дождя. Из-за этого недосмотра мы постоянно промокали под ливнями".

  Такое вступление, как выяснилось впоследствии, было связано с юностью пациента. Тогда он пристрастился вместе с  другом из колледжа к "героическим" походам по опасным горным местам. (Поскольку ему никогда не приходилось бывать в Индии и учитывая его ассоциации, вызванные сном, я заключил, что это путешествие во сне означает исследование нового региона — но не географического, а находящегося в сфере подсознательного).

  В своем сне пациент чувствует, что женщина, олицетворяющая, по всей видимости, его аниму, не смогла как следует собрать его к этой экспедиции. Отсутствие шляпы для защиты от дождя указывает на чувство незащищенности его разума от беспокоящих воздействий новых и далеко не всегда приятных впечатлений. Он полагает, что женщина должна была снабдить его шляпой, подобно матери, обеспечивавшей его одеждой. Этот эпизод напоминает его юные годы, когда он бесцельно бродил то тут, то там, поддерживаемый греющей сердце мыслью о том, что в случае чего мать (изначальный образ женственности) защитит его от любых опасностей. Став старше, он понял, что это были детские иллюзии, и теперь винит в неудачах свою аниму, а не мать.

  В следующей части сна пациент  участвует с группой людей  в прогулке. Он устает и возвращается в ресторан на открытом воздухе, где обнаруживает плащ и защитную шляпу, которых ему раньше так не хватало. Сев отдохнуть, он обращает внимание на объявление, в котором говорится, что ученик из местной средней школы будет играть роль Персея в спектакле. Затем появляется и сам этот ученик, причем оказывается, что он вовсе не мальчик, а рослый молодой человек. На нем серый костюм и черная шляпа, он присаживается побеседовать с другим молодым человеком, в черном костюме. Сразу же после этой сцены сновидец ощущает прилив энергии и чувствует, что вновь может присоединиться к своей группе. Затем они все поднимаются на новый холм. Оттуда открывается вид на конечный пункт их похода — красивый портовый городок. Он чувствует себя приободренным и помолодевшим от этого зрелища.

  По  контрасту с беспокойным и  неудобным путешествием первого  эпизода, совершаемым в одиночку, сновидец находится здесь в коллективе. Этот контраст знаменует переход от юношеской склонности к уединению и протесту к общительности и большей контактности. Поскольку это предполагает новый уровень взаимоотношений с людьми, можно счесть, что его анима теперь действует успешнее, и это передается находкой шляпы, которую ранее анима забыла ему дать.

  Но  сновидящий утомлен, и сцена в  ресторане отражает его потребность переосмыслить свои прежние взгляды и обновить силы, взглянув на прошлое с новых позиций. Так и происходит. Сперва он видит объявление, сообщающее об исполнении роли молодого героя, Персея, мальчиком из средней школы. Затем он видит мальчика, но уже выросшего, вместе с другом. Их внешность представляет резкий контраст один в светло-сером, другой — в черном. С учетом сказанного ранее, в них можно узнать Близнецов. Это героические фигуры, отражающие противоположность эго и альтер-эго. Впрочем, здесь они появляются гармонично дополняющими друг друга.

  Ассоциации  пациента подтвердили это. Им было отмечено, что фигура в сером олицетворяет приспособленность к жизни в  мирском смысле, тогда как фигура в черном символизирует духовную жизнь, подобно черному облачению священников. А то, что на них были шляпы (а теперь он нашел и свою), указывает на достижение ими относительно зрелого самосознания, нехватку которого он так болезненно переживал в годы ранней юности, когда плутовство (от Плута) нет-нет да и проявлялось в нем, несмотря на идеалистическое представление о себе как об искателе мудрости.

  Его ассоциации по поводу греческого героя  Персея были довольно любопытны и оказались особенно значимы, потому что содержали вопиющую неточность. Выяснилось, что он считал Персея героем, убившим Минотавра и спасшим Ариадну из критского лабиринта. Как только я попросил его написать это имя, ошибка обнаружилась: Тезей, а не Персей, расправился с Минотавром. Эта оговорка приобрела неожиданно особый смысл, как часто бывает с подобными промахами, заставив обратить внимание на то, что объединяет этих двух героев. Им обоим пришлось преодолеть свой страх перед подсознательными демоническими материнскими силами и освободить от их воздействия молодую женщину.

  Персею  пришлось отрубить голову Медузе Горгоне, которая была столь ужасна со своими змеиными волосами, что каждый посмотревший на нее обращался в камень. А затем — победить дракона, охраняющего Андромеду. Тезей же олицетворял молодой патриархальный дух Афин, и ему предстояло противостоять ужасам критского лабиринта с его чудовищным обитателем — Минотавром, символизирующим, вероятно, болезненный упадок матриархального Крита. (В любой культуре лабиринт означает сбивающий с толку и лишенный ориентиров мир матриархального сознания, и пройти его могут лишь подготовленные к особому посвящению — в таинственный мир коллективного подсознательного). Преодолев опасность, Тезей спас Ариадну — скорбящую деву.

  Это спасение символизирует освобождение "анимы" от поглощения образом матери. Только когда этот процесс завершен, мужчина впервые обретает способность по-настоящему воспринимать женщин. То обстоятельство, что моему пациенту не удалось в должной мере отделить аниму от образа матери, бросалось в глаза в другом сне, где он столкнулся с драконом — символом поглощающей его привязанности к матери. Дракон преследовал его, и он оказался уже на волосок от смерти, так как был без оружия.

  Примечательно, что в этот момент во сне появилась  его жена, что каким-то образом повлияло на дракона: он стал меньше и не таким опасным. Такая перемена показывает, что вступление в брак помогло пациенту—хоть и с запозданием — преодолеть привязанность к матери. Другими словами, он должен был суметь высвободить психическую энергию сыновней привязанности к матери, чтобы достигнуть более зрелого отношения к женщине и, в конечном счете, к обществу в целом. Битва героя с драконом символически отражала этот процесс взросления.