Композиция речи

КОМПОЗИЦИЯ РЕЧИ

I. Речь Сократа  после обвинения, предшествующего  приговору 

Вступление. Против Сократа обвинители говорили красноречиво, но ошибочно и клеветнически; он же будет говорить попросту и без  всяких прикрас, но только одну правду, так, как он ее говорил всегда и  раньше в своих спорах с разными  противниками (17а – 18а).

Два рода обвинителей. Прежние обвинители более страшны, потому что они неизвестны и обвинения  их слишком глубокие, хотя и клеветнические. Теперешние же обвинители – Анит, Мелет и Ликон – менее страшны и более ограниченны (18а – 18е).

Критика прежних  обвинителей. Клевета – утверждение, будто Сократ занимался тем, чтó находится под землей, и тем, чтó на небе, т.е. натурфилософией или астрономией, хотя в самой науке Сократ не находит ничего плохого. Клевета и обвинение в том, будто он считает себя обладателем какой-то особой мудрости, ибо хотя дельфийский бог и объявил Сократа мудрейшим из людей, но эта его мудрость, как он сам убедился, расспрашивая людей, признаваемых мудрыми, заключается только в том, что он признает отсутствие у себя какой бы то ни было мудрости. За это и озлобились на него все, кого считают мудрым и кто сам себя считает таковым (19а – 24а).

Критика новых  обвинителей. а) Невозможно доказать, что  Сократ развращал юношество, ибо  иначе вышло бы, что развращал  только он, а, например, законы, суд, или  судьи, а также Народное собрание или сам обвинитель его, Мелет, никого никогда не развращали. Кроме того, если Сократ кого-нибудь и развращал, то еще надо доказать, что это  развращение было намеренным; а невольное  развращение не подлежит суду и могло  бы быть прекращено при помощи частных  увещаний (24b – 26а). б) Невозможно доказать, что Сократ вводил новые божества, ибо Мелет одновременно обвинял его и в безбожии. Если Сократ вводил новые божества, то он во всяком случае не безбожник (26b – 28а).

Общая характеристика, которую Сократ дает самому себе. а) Сократ не боится смерти, но боится лишь малодушия и позора. б) Отсутствие боязни смерти есть только результат  убеждения в том, что Сократ ничего не знает, в частности, об Аиде и сам  считает себя незнающим. в) Если бы даже его и отпустили при условии, что он не станет заниматься философией, то он все равно продолжал бы заниматься ею, пока его не оставило бы дыхание жизни. г) Убийство Сократа будет страшно не для него самого, но для его убийц, потому что после смерти Сократа они едва ли найдут такого человека, который бы постоянно заставлял их стремиться к истине. д) Ради воспитания своих сограждан в истине и добродетели Сократ забросил все свои домашние дела; в то же время он за это воспитание ни от кого не получал денег, почему и оставался всегда бедным. е) Внутренний голос всегда препятствовал Сократу принимать участие в общественных делах, что и сам Сократ считает вполне правильным, ибо, по его мнению, справедливому и честному человеку нельзя ужиться с той бесконечной несправедливостью, которой полны общественные дела. ж) Сократ никогда никого ничему не учил, он лишь не препятствовал ни другим в том, чтобы они задавали ему вопросы, ни себе самому – в том, чтобы задавать такие же вопросы другим или отвечать на них. Это поручено Сократу богом. И нельзя привести ни одного свидетеля, который бы утверждал, что в вопросах и ответах Сократа было что-нибудь дурное или развращающее, в то время как свидетелей, дающих показания противоположного рода, можно было бы привести сколько угодно. з) Сократ считает недостойным себя и судей, да и вообще безбожным делом стараться разжалобить суд, приводя с собою детей или родственников и прибегая к просьбам о помиловании (28b – 35d).

II. Речь Сократа  после общего обвинения 

Сократ говорит  о себе самом. Сократ удивлен, что  выдвинутое против него обвинение поддержано столь незначительным большинством голосов.

Сам Сократ за то, что он совершил, назначил бы себе другое, а именно бесплатное питание в  Пританее.

(В афинском судопроизводстве процессы разделялись на «ценимые» и «неценимые». «Неценимыми» были те, в которых наказание было предусмотрено действующими законами, а «ценимыми» — те, в которых наказание назначал суд. В таком случае после первой подачи голосов, когда решался вопрос, виновен ли подсудимый, следовало второе голосование (если вердикт был обвинительный) относительно меры наказания или штрафа. Наказание предлагал как обвинитель, так и подсудимый, причём последнему было невыгодно назначать себе слишком малое наказание, потому что тогда судьи могли склониться на сторону наказания, предложенного обвинителем. Пример этого мы имеем в процессе Сократа:

Когда ему предложили назначить штраф, он ни сам не назначил его, ни друзьям не позволил, а, напротив, даже говорил, что назначать себе штраф — это значит признать себя виновным. Потом, когда друзья хотели его похитить из тюрьмы, он не согласился и, кажется даже посмеялся над ними, спросив, знают ли они такое место за пределами Аттики, куда не было бы доступа смерти.

Согласно Платоновой «Апологии», он гордо говорит, что заслуживает не наказания, а высшей чести древних Афин — обеда в пританее за государственный счёт.

Притане́й (греч. πρυτανείον) — в Древней Греции — совещательный орган, в котором заседали пританы, государственный совет, судилище, а также здание, в котором проводились заседания. Изначально — здание, посвященное Гестии, где постоянно поддерживался огонь. В переносном значении пританеем назвали центр, средоточие (центр страны) чего-либо. По древним законам впританее за счет государства получали питание пританы, заслуженные граждане и почетные иностранные гости.

Прита́н, (греч. πρύτανις, «правитель») — в Древней Греции (Афины) член государственного совета из 50 избиравшихся (по 5 от каждой филы) граждан, которые правили в течение 1/10 года в буле и экклезии (экклесии, народном собрании). Реже употреблялось слово пританей, которое применялось как для отдельного притана, так и для совета в целом. Из них жребием избирался главный председатель (эпистат), 9 председателей (проэдров) и 1 секретарь. В некоторых городах-государствах Древней Греции притан — титул верховного правителя, царя.)

С точки зрения Сократа, его наказание не может  состоять ни в тюремном заключении (ибо он не хочет быть чьим-либо рабом), ни в изгнании (ибо он не хочет  быть в жалком и гонимом состоянии), ни в наложении штрафа (ибо у  него нет никаких денег), ни в отдаче его на поруки состоятельным ученикам, которые внесли бы за него залог (ибо  он в силу веления бога и ради человеческой пользы все равно никогда не прекратит своих исследований добродетели и наставления в ней всех людей).

Этого никогда  не поймут его обвинители и судьи, ибо они ни в чем не верят  ему.

III. Речь Сократа  после смертного приговора 

Те, кто голосовал  за смертную казнь Сократа, причинили  зло не ему, потому что он, как  старый человек, и без того скоро  должен был бы умереть, но себе самим, потому что их все будут обвинять, а Сократа будут считать мудрецом.

Пусть не думают, что у Сократа не хватило слов для защиты: у него не хватило  бесстыдства и дерзости для унижения перед не понимающими его судьями. От смерти легко уйти и на войне, и на суде, если только унизиться до полного морального падения. Но Сократ себе этого не позволит.

Осудившие Сократа  очень быстро будут отмщены теми обличителями, которых он же сам  и сдерживал раньше.

Обращаясь к  тем из голосовавших, кто хотел  его оправдать, Сократ говорит, что  внутренний голос, всегда останавливающий  его перед совершением проступков, на этот раз все время молчал и  не требовал принимать каких-либо мер  для избежания смерти, которая в данном случае есть благо.

Действительно, смерть – не зло, ибо если она  есть полное уничтожение человека, то это было бы для Сократа только приобретением, а если она есть, как  говорят, переход в Аид, то и это  для него приобретение, ибо он найдет там праведных судей, а не тех, которые его сейчас осудили; он будет  общаться с такими же, как он, несправедливо осужденными; он будет проводить там жизнь, исследуя добродетель и мудрость людей. И наконец, он будет уже окончательно бессмертен. Поэтому и его сторонники тоже пусть не боятся смерти.

Что же касается обвинителей, то Сократ просит их наказывать его детей (если они будут иметь  слишком высокое мнение о себе и отличаться корыстолюбием), принимая такие же меры, какие сам Сократ принимал в отношении своих обвинителей, т.е. меры убеждения.

Заключение. Сократ идет на смерть, а его обвинители будут жить, но не ясно, что из этого  лучше и что хуже.

КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ  К ДИАЛОГУ

В художественном отношении "Апология", несомненно, заслуживает высокой оценки. Перед  нами предстает образ величавого и непреклонного мыслителя, осужденного  на смерть из-за обвинений, которые  нельзя назвать иначе как жалкими. Речи обвинителей Сократа на суде до нас не дошли. Но ясно, что обвинения  эти состояли только из общих фраз. Если бы два главных обвинения, предъявленные  Сократу, – в развращении молодежи и в безбожии – были хотя бы в  какой-то мере конкретными и опирающимися на факты, в речи Сократа, несомненно, была бы сокрушительная критика такого рода обвинений. Позиция Сократа  на суде по необходимости оказалась  для него не очень выгодной, поскольку  на общие фразы можно отвечать лишь общими же фразами.

Оценивая "Апологию" с художественной точки зрения, может  быть, стоило бы еще отметить несколько  необычный для традиционного  образа Сократа гордый и самоуверенный  тон его выступления. Если исходить из того, как рисуют Сократа Ксенофонт, сам Платон в других произведениях, да и вообще вся античная традиция, – это был мягкий и обходительный человек, иной раз, может быть, несколько юродствующий, всегда ироничный и насмешливый, но зато всегда добродушнейший и скромнейший. Совсем другое мы видим в платоновской "Апологии". Хотя Сократ здесь и заявляет, что он ничего не знает, ведет он себя, однако, как человек, прекрасно знающий, что такое философия, как человек, уверенный в невежестве и моральной низкопробности своих судей, даже как человек, достаточно гордый и самоуверенный, который не прочь несколько бравировать своей философской свободой, своим бесстрашием перед судом и обществом и своей уверенностью в наличии у него особого вещего голоса его гения (δαίμων), всегда отвращающего его от недостойных поступков. Учитывая эту самоуверенность Сократа в платоновской "Апологии", некоторые исследователи в прошлом даже сомневались в подлинности этого произведения.

Однако в настоящее  время подлинность "Апологии" едва ли кем-нибудь серьезно отрицается. Самоуверенный же тон Сократа  в этом сочинении Платона вполне объясним официальной обстановкой  суда, где ему пришлось волей-неволей  защищаться. В такой обстановке Сократу  никогда не приходилось выступать, почему для него и оказалось необходимым  сменить свое обычное добродушие и благожелательность на более твердый  и самоуверенный тон.

Что же касается чисто логического аспекта "Апологии", то здесь автор ее далеко не везде  на высоте. Да это и понятно. Ужас изображаемой у Платона катастрофы не давал Сократу возможности  особенно следить за логикой своей  аргументации. Ведь здесь речь шла  не просто о каких-то академических  дебатах на абстрактно-философскую  тему. Здесь происходила великая  борьба исторических сил разных эпох. А такая жизненная борьба уже  мало считается с логической аргументацией.

Так, у Сократа  одним из основных аргументов против какого-либо утверждения часто выступает  здесь только отрицание этого  последнего. Обвинители Сократа утверждали, что он занимается натурфилософией. Сократ же говорит, что он ею не занимался. Это едва ли можно считать логическим аргументом, поскольку простое отрицание  факта еще не есть доказательство его отсутствия. Толкование своей  мудрости как знания самого факта  отсутствия всякого знания тоже носит  в "Апологии" скорее констатирующий, чем аргументирующий, характер. В ответ на обвинение в развращении молодежи платоновский Сократ довольно беспомощно говорит своим обвинителям: а сами вы никого не развращали? Это, конечно, тоже не логическая аргументация, а скорее чисто жизненная реакция.

Отвечая на обвинение  в безбожии, платоновский Сократ тоже рассуждает весьма формально: если я  безбожник, значит, я не вводил новые  божества; а если я вводил новые  божества, значит, я не безбожник. Такое  умозаключение правильно только формально. По существу же древние натурфилософы, объяснявшие мироздание не мифологически, но посредством материальных стихий, несомненно, были безбожниками с традиционно-мифологической точки зрения, хотя их материальные стихии наделялись всякими атрибутами всемогущества, вездесущия, вечности и  даже одушевленности. Если бы, например, Сократ действительно признавал  божествами облака (как мы читаем в  известной комедии Аристофана "Облака"), то это, конечно, с традиционно-мифологической точки зрения было бы самым настоящим  безбожием. Платоновский Сократ, однако, не входит в существо вопроса, а ограничивается указанием на логическую несовместимость веры и неверия вообще.