Предмет философии и его историческая эволюция. Структура и функции философии

Развитие материализма можно проследить во всей истории  западной мысли от самого её возникновения  и встретить повсюду в истории  философии. В том числе, и в  истории восточной философии (Китай, Корея, Япония, Индия).

В античности еще  Фалес Милетский считал, что все  возникает из воды и в неё превращается.Анаксимен полагал, что все возникает из воздуха. Гераклит считал, что все возникает из огня. Наиболее последовательно проводили материалистическую линию Левкипп, Демокрит, Эпикур и Лукреций Кар. Для античного материализма, особенно для Эпикура, характерен упор на личное самосовершенствование человека: освобождение его от страха перед богами, от всех страстей и приобретение способности быть счастливым в любых обстоятельствах. По мнению, некоторых исследователей глубокие исторические корни имеет материалистическая традиция в Китае. Видным представителем этой традиции считается философ Ван Чун.

В современном  смысле материализм зарождается начиная с работ Томаса Гоббса. Бурного расцвета материализм достигает в эпоху французского Просвещения (Ж. Ламетри, П. Гольбах, Д. Дидро), но он в этот период остаётся механистическим и редукционистским (то есть склонён отрицать специфику сложного, сводя его к простому). Английскую материалистическую мысль в это время представляют такие мыслители как Джон Толанд, Антони Коллинз, Давид Гартли и Джозеф Пристли. Определяющее влияние на европейскую философию материализм приобретает в XIX веке (К. Маркс, Ф. Энгельс, Л. А. Фейербах, Д. Ф. Штраус, Я. Молешотт, К. Фогт, Л. Бюхнер, Э. Геккель, Е. Дюринг).

Соединение гегелевской  диалектики и материализма началось почти одновременно в России (А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский и другие) и в Западной Европе (Маркс, Энгельс). Диалектический материализм Маркса и Энгельса, в отличие от всех остальных видов материализма, не сводит материю только к веществу. Материя охватывает и физические поля, и происходящие процессы. С  учётом накопленных естествознанием  знаний, Ленин дал новое определение: материя — это «…философская  категория для обозначения объективной  реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них» (Ленин В. И. Полное собрание сочинений, том 18, стр. 131).

Долгое время  считалось, что ход истории обусловлен лишь субъективной волей и поступками руководителей и не имеет отдельной  самостоятельной объективной направленности. Гегель в своей работе «Философия истории» предположил, что в основе исторического процесса лежит саморазвивающееся  идеальное начало, высшая идея, которая  становится объективной необходимостью для всех остальных. Исторический материализм  окончательно отбросил опору на идеализм. Маркс считал, что причиной и движущей силой исторического развития являются внутренние противоречия в производственной сфере, которые с развитием общества приобретают форму классовой борьбы. Эта причина объективна и, фактически, не зависит от конкретных людей, участвующих в исторических процессах. Естественнонаучный материализм. Как особый вид материализма выделяют естественнонаучный материализм, получивший распространение в естествознании XIX—XX вв.

Философия Ф. Ницше

Философское учение Ф. Ницше (1844-1900) непоследовательно и противоречиво, но оно едино по духу, тенденции  и цели. Оно не исчерпывается рамками  философии жизни. Его основные работы: «Так говорил Заратустра» (1885), «По  ту сторону добра и зла» (1886) и  другие. Ранний Ницше находился под  влиянием Шопенгауэра, но в отличие  от последнего вопросам бытия и познания уделял гораздо меньшее внимание. Его творчество в основном посвящено  критике европейской культуры и  проблемам морали. Нерациональная воля, «жизнь» в ее противоположности  научному разуму образует исходную реальность. Мир есть мир нашей жизни. Независимый  от нас мир не существует. Мир  рассматривается в процессе непрерывного становления, это мир постоянной борьбы за существование, столкновения воль. Ницше, как и другие философы-современники, биологизирует мир, который для него в основе – «органический мир». Становление его - проявление воли к власти, которая и порождает относительно устойчивый порядок действительности, так как большая воля побеждает меньшую. В отличие от Шопенгауэра Ницше исходит из плюрализма воль, их борьба формирует действительность. «Воля» понимается конкретнее – как воля к власти. Наконец, он отстаивает необходимость укрепления воли, критикуя Шопенгауэра за его стремление  успокоить последнюю. Необходимо стремиться не к небытию, а к полноте жизни – таков принцип философии Ф. Ницше. Он критически относится к идее развития: есть лишь становление и «вечное возвращение». Периодически наступает эпоха нигилизма, воцаряется хаос, отсутствует смысл. Возникает необходимость воли, появляется примирение с самим собой и мир снова повторяет сам себя. Вечное возвращение – судьба мира, на ее основе складывается «любовь к року». Познание мира недоступно логике, обобщающей науке, познание - средство овладения миром, а не получения знания о мире. Истина – лишь «полезное заблуждение». В процессе познания мы не проникаем в сущность мира, а лишь даем интерпретацию мира, воля к власти проявляется в создании своего «мира» человеческим субъектом.

Критикуя современную  ему культуру, Ницше отмечает особое историческое место своей эпохи. Это эпоха, когда «Бог умер», и  Ницше провозглашает новую эру  прихода сверхчеловека. Его Заратустра – пророк этой идеи. Современный  человек слаб, он есть «нечто, что  нужно преодолеть». Христианская религия  как религия сострадания –  религия слабых, она ослабляет волю к власти. Отсюда антихристианство Ницше (при высокой оценке личности Иисуса). Христианская церковь, считает он, все перевернула («любую истину превратила в ложь»). Необходима «переоценка ценностей». Переоценке подлежит и традиционная мораль. Современная мораль – эта мораль слабых, «рабов», это орудие их господства над сильными. Один из виновников морального переворота - Сократ, и поэтому Ницше идеализирует досократиков, у которых мораль не была еще извращена. Ницше превозносит аристократическую мораль, которой присущи отвага, щедрость, индивидуализм. В ее основе - связь человека с землей, радость любви, здравый рассудок. Это и есть мораль сверхчеловека, сильного, свободного человека, который освобождается от иллюзий и реализует высокий уровень «воли к власти», возвращаясь «к невинной совести хищного зверя». Декларируемый Ницше «аморализм» и связан с заменой «морали рабов» на «мораль господ». Новая мораль, по сути, - новая интерпретация мира. Философия Ницше нередко получала неоднозначные оценки: ее пытались использовать идеологи фашизма, в ней видели идеологию империалистической буржуазии. В то же время она оказала влияние на ряд течений в современной философии и культуре.

3. Задача

Определите  социально-философскую оценку истории  человечества, выраженную вследующем высказывании Н.Я. Данилевского: « Мы возвели Европу в сан нашей МарьиАлексеевны, верховной решительницы достоинства наших поступков...»:

-европоцентризм;

-евразийство;

-сбциоцентризм.

Высказывание Н.Я. Данилевского определяет европоцентризм.

По образованию Данилевский  был ботаником, по роду деятельности – статистиком. Причем отличным. Он совершил пятнадцать экспедиций и умер в последней из них в Грузии, занимаясь подсчетами рыбных запасов. Все остальные его работы называются достаточно научно, как, например, «Климат Вологодской губернии» или двухтомный «Дарвинизм», где он в пух и прах разнес теорию естественного отбора знаменитого англичанина. Вряд ли эти опусы кто-то сегодня вспомнил бы, не будь другой, главной книги Данилевского с завлекательным названием «Россия и Европа».

Ее он, кстати, написал  на территории нынешней Украины –  в Крыму, где купил небольшое  имение Мшатка на Южном берегу. Это сегодня цены на землю в районе ЮБК зашкаливают, а тогда усадьба стоила сущие копейки. Она состояла из огромного сада и развалин барского дома, который французы сожгли в Крымскую войну. Тут, на юге, сидя среди руин на фоне роскошной крымской природы, Данилевский и начал свой знаменитый труд о необходимости завоевания Россией Константинополя. Он требовал, ни более ни менее, как водружения православного креста на захваченной турками святой Софии: «Каким дух занимающим восторгом наполнило бы наши сердца сияние нами воздвигнутого креста на куполе святой Софии!»

Константинополь для Данилевского – это «цель стремлений русского народа с самой зари его государственности, идеал просвещения, славы, роскоши  и величия для наших предков, центр православия, яблоко раздора  между нами и Европой»...

То ли автор уловил дух  эпохи – оформил на бумаге мысли, буквально носившиеся в воздухе, то ли бросил в почву готовое прорасти зерно, но его книга стала таким  же определяющим русскую политику империи  трех последних Романовых идеологическим текстом, как «Капитал» для марксистов или «Майн Кампф» для Третьего рейха – поистине, Евангелием панславизма.

Данилевский принадлежал  к тому первому поколению европейски образованных русских людей, которые  разочаровались в Европе. Их прадедушки при Петре I у Европы учились, их дедушки  и бабушки подражали парижским  модам и радостно подхватывали любой  интеллектуальный вирус, порожденный  европейским климатом: масонство  – в Лондоне, вольтерьянство –  в Париже, католический мистицизм  – в Риме. Их отцы, вернувшись из заграничных походов против Наполеона, привезли в своих офицерских ранцах и гусарских ташках декабризм. А  дети уже слишком хорошо познали  Запад, чтобы ему доверять.

Современниками Данилевского были Лев Толстой, которого тошнило  от доморощенного русского «европейства», великий евроскептик Федор Достоевский, высмеивавший в своих романах «новых людей», отравленных европейскими «измами», и сибарит Константин Леонтьев – русский дипломат, считавший, что современная ему Россия так хороша, что ее нужно не развивать, а только «заморозить» – чтобы не разлагалась.

Все они были детьми Крымской войны, наглядно показавшей России, что  Европа – это не только Вольтер  и просвещение, но, прежде всего, пушки, солдаты и паровые корабли, рыскающие  у русских берегов. Варварская бомбардировка  англичанами Одессы, разрушенный  дотла Севастополь, предательство  Австрии, которую всего за несколько  лет до этого Николай I спас от венгерской революции и полного развала, доказало им, что причины европейской  русофобии не в том, что русские  – варвары, а в том, что эти  «варвары» способны в одиночку сражаться  со всей Европой.

Вывод, сделанный Данилевским, был логичен и прост. Европа плюет  на нас? Значит, и мы плюнем на Европу. «Мы возвели Европу в сан нашей  общей Марьи Алексеевны, – писал  он, – верховной решительницы достоинства наших поступков. Вместо одобрения народной совести, признали мы нравственным двигателем наших действий трусливый страх перед приговорами Европы, унизительно-тщеславное удовольствие от ее похвал».

«Возьмем определенный, всем известный пример, – продолжал  Данилевский. – Европа обвиняет нас  в честолюбивых видах на Константинополь, и мы стыдимся этого обвинения, как  будто и в самом деле какого-то дурного поступка. Англия завладела  чуть не всеми проливами на земном шаре; а по отношению к нам считается  непозволительным хищничеством добиваться свободного входа в наш собственный  дом, обладание которым при том  сопряжено с лежащей на нас  нравственной обязанностью – выгнать  турок из Славянской и Греческой  земли».

Скромный статистик отлично  разбирался в геополитических вопросах: «Входы и выходы из Балтийского моря не в наших руках и попасть  в наши руки никоим образом не могут. Мы не можем, следовательно, по нашему произволу оказывать влияние  на ход всемирных событий нашею  балтийскою морскою силою»...

Почему, спрашивается? Да потому, что Балтика чуть ли не полгода  скована льдом. На ней можно только обороняться. Но выйти на широкий оперативный простор невозможно по природным причинам. Следовательно, «одно Черное море в состоянии дать России силу и влияние на морях». Но только в том случае, если у Турции будет отнят Константинополь: «Такой укрепленный морской лагерь, единственный в целом мире, и дает России природа в Черном море, с его рядом дефилей – Дарданеллами и Босфором и Керченским проливом, с передовым плацдармом – Мраморным морем; с обширным внутренним пространством, самим Черным морем – как бы рейдом, в котором флот может обучаться и приобретать всю необходимую морскую практику; с цитаделями в Керченской и Севастопольской бухтах; с запасными арсеналами в Николаеве».

Обладание Черноморскими  проливами даст России ключ к господству над Европой, Азией и Африкой: «При удобном случае флот может делать вылазки; разгромлять неприятельские эскадры, которые ему под силу; защищать Адриатическое и Эгейское прибрежье; высылать крейсеров в Средиземное и Красное море; угрожать Суэцкому каналу, Мальте, Тулону; укрываться в случае неудачи или перед превосходными неприятельскими силами в свое недоступное убежище; устраиваться и комплектоваться там на просторе и выступать на новые подвиги при изменившихся благоприятствующих обстоятельствах, всегда располагая выбором удобного времени».

Иными словами, Данилевский  предлагал России занять место уничтоженной турками Византийской империи. Что  останется у евроатлантистов в Евразии из ключевых точек, если Россия выйдет в Босфор и Дарданеллы? Да ничего! Только Гибралтар у британцев. Но обладание им станет бессмысленным, если базирующийся на Константинополь русский флот нанесет удар по Суэцкому каналу и перекроет судоходство в Средиземном море. Данилевский предавал гласности ночные кошмары британского адмиралтейства и предугадывал аналогичный ужас в Вашингтоне уже в наши дни. Царьград – не просто город с громким названием. Это действительно ключ к мировому господству. В ослабевшей руке прозападной Турции этот ржавый ключ ничего не откроет. Только запрет Россию в Черноморской луже. Но стоит вырвать его у старого карлика и тогда перед славянской империей откроются небывалые перспективы.

Следует напомнить, что свой труд Данилевский писал в то время, когда в Европе было только одно независимое славянское государство  – Россия. Все прочие были порабощены либо Австро-Венгрией, либо Турцией, которых  автор «России и Европы» считал живыми мертвецами – потенциальными «вампирами и вурдалаками», которые, «хоть и не легли еще в свои могилы, а сидят между живыми, но давно уже смердят и заражают политическую атмосферу гнилыми миазмами. О, как взыграет славянское сердце, когда Россия, поняв свое историческое призвание, с честью погребет и этих мертвецов, насыплет над ними высокий могильный холм, заострит осиновый кол и забьет его по самую маковку, – чтобы на месте-пусте заиграла широкая, самобытная славянская жизнь!»

Царьград, по мысли автора, должен был стать столицей не России, а всего Всеславянского союза, а  мир – освободиться от ига англосаксов  и перейти под владычество  более молодого суперэтноса – славян. Таким образом, со времени выхода в свет «России и Европы» панславизм превратился в смертельно опасную для Запада идеологию. Ею он остается и до сих пор.

Ведь если чехи, словаки, хорваты, болгары, поляки почувствуют  себя не гражданами Евросоюза, а прежде всего славянами, Западу придет конец. Не Лондон и Нью-Йорк будут править  миром, а Царьград.