Эволюция процессов

Торговля древнее  государства 

В конце концов, человеческий род сумел заселить большую часть  земли достаточно плотно, что дало возможность поддерживать жизнь  значительного числа людей даже в тех регионах, где нельзя было производить на месте никаких  предметов жизненной необходимости. Человечество, как один растянувшийся  колосс, распространилось по Земле  вплоть до отдаленнейших ее уголков  и научилось повсюду добывать различные компоненты, необходимые  для пропитания целого. Поистине, в  скором времени даже в Антарктиде тысячи горняков смогут, наверное, добывать достаточные средства к существованию. Наблюдателю из космоса заселенность земной поверхности и все большие  изменения ее облика могут показаться явлениями органического роста. На деле же все не так: это происходило  благодаря тому, что индивиды следовали  традиционным обычаям и правилам, а не повиновались требованиям инстинктов. 

Отдельные торговцы и посредники редко бывают полностью  осведомлены о том, какие конкретные индивидуальные потребности они  обслуживают (точно так же, как  это редко бывало известно и их предшественникам). Да им и ни к чему подобное знание. Многие из этих индивидуальных потребностей еще и не существуют, они возникнут в столь отдаленном будущем, что сейчас никто не в  состоянии предвидеть даже общие  их контуры. 

Чем больше знакомишься  с экономической историей, тем  более ошибочным начинает казаться представление, будто высокоорганизованное государство было кульминацией в  развитии древней цивилизации. В  исторических исследованиях роль, которую  играли правительства, сильно преувеличивается: по вполне понятным причинам, мы гораздо  больше знаем о действиях организованного  государства, чем о том, что было достигнуто в результате спонтанной координации усилий индивидов. Примером иллюзии, обусловленной характером сохранившихся документов и памятников, может служить история (надеюсь, апокрифическая) об одном археологе, который, опираясь на тот факт, что  самые древние из дошедших до нас  сведений о конкретных ценах высечены на каменных столбах, заключил, что  цены всегда устанавливались правительствами. Однако это не идет ни в какое  сравнение с рассуждением, встреченным  мною в одной широко известной  работе: раз при раскопках вавилонских  городов не было обнаружено открытых площадей, значит, в то время там  не могло быть никаких постоянных рынков -- как будто в жарких странах  такие рынки устраивали на открытом месте! 

Правительства чаще препятствовали дальней торговле, чем  выступали с инициативой ее развития. Те правительства, что предоставляли  индивидам, занимавшимся торговлей, большую  независимость и обеспечивали их безопасность, в результате этих мер  получали выгоды от обогащения информацией  и роста населения. Однако когда  правительства осознавали степень  зависимости своего народа от ввоза  определенных видов сырья и жизненно важных продуктов питания, они сами пытались обеспечить их поставки тем  или иным способом. Например, некоторые  правительства древности, когда  им становилось известно из опыта  торговой деятельности индивидов о  самом существовании необходимых  населению ресурсов, старались захватить  эти ресурсы, организуя военные  и колонизаторские экспедиции. Афиняне  были не первыми и, разумеется, не последними среди предпринимавших такие  попытки. Но было бы абсурдным заключать из этого -- как сделали некоторые современные исследователи (Polanyi, 1945, 1977), -- что в период наивысшего процветания и роста Афин их торговлей управляли в "административном порядке", регулировали ее посредством правительственных договоров и вели по твердым ценам. 

Скорее складывается впечатление, что всевластные правительства, вновь и вновь наносившие сильнейший урон спонтанному прогрессу, уже  в древности привели процесс  культурной эволюции к краху. Примером тому может служить правление  в Византии в период Восточной  Римской империи (Rostovtzeff, 1930; Einaudi, 1948). В истории Китая также было немало случаев, когда правительство  пыталось навязать столь совершенный  порядок, что дальнейшие нововведения становились невозможными (Needham, 1954). Эта страна намного обогнала Европу в своем техническом и научном  развитии. Ограничимся лишь одним  примером: она обладала десятью нефтяными  скважинами, действовавшими на одном  из притоков реки По, уже в XII веке. И, безусловно, манипулятивной власти собственных  правительств она обязана стагнацией, сменившей прогресс предшествующего  периода. К отставанию от Европы высокоразвитую цивилизацию Китая привели его  правительства, так сильно зажимавшие общество в тиски, что ничему новому не оставалось простора для развития. В то же время Европа, как указывается  в предыдущей главе, очевидно, обязана  своим необыкновенным продвижением вперед воцарившейся в ней в средние  века политической анархии (Baechler, 1975: 77). 

Слепота философа 

Сколь мало богатство  ведущих торговых центров Древней  Греции, особенно Афин и позднее  Коринфа, было связано с сознательно  проводимой правительственной политикой, и сколь слабым было осознание  истинных источников их процветания, проще  всего, пожалуй, показать на примере  Аристотеля, который совершенно не понимал передового рыночного порядка, при котором жил. Иногда его называют первым в истории экономистом, но в своих рассуждениях он подразумевал под oikonomia (экономия), всего лишь домоводство  или, в крайнем случае, управление индивидуальным хозяйством, таким как  ферма. К приобретательской деятельности на рынке, изучение которой он называл chrematistika (хрематистика), Аристотель питал  только презрение. И хотя жизнь афинян того времени зависела от торговли зерном с далекими странами, идеалом  порядка для него оставалась autarkos (автаркия), т. е. самообеспечение. Аристотеля провозглашают также и биологом, но он не имел ни малейшего представления  о двух важнейших аспектах формирования любой сложной структуры, а именно: эволюции и самоорганизации порядка. Как пишет об этом Эрнст Майр (1982:306), "идея о том, что Вселенная могла  развиться из первичного хаоса, или  идея о том, что высшие организмы  могли произойти от низших, была совершенно чужда мышлению Аристотеля. Повторим, Аристотель был противником  идеи эволюции в любом ее виде". Похоже, он не уловил смысла понятия "природа" (или physis), обозначавшего процесс  роста (см. приложение А), и был, кажется, не знаком с некоторыми различениями самоорганизующихся порядков, известными еще философам-досократикам. Примером может служить различие между  стихийно возникшим cosmos (космосом) и  сознательно созданным порядком (скажем, в армии), который жившие до Аристотеля философы называли taxis (таксис) (Hayek, 1973:37). Для Аристотеля же любого рода порядок, оформляющий человеческую деятельность, представлял собой taxis, т. е. продукт преднамеренной организации индивидуальных действий со стороны созидающего порядок разума. Как мы могли убедиться выше (см. гл. 1), Аристотель по данному поводу выразился однозначно: создать порядок можно только на легко обозримом пространстве, достаточно ограниченном, чтобы каждый мог слышать крик глашатая (eusynoptos, Politeia, 1326b и 1327а). "Чрезмерно большое количество [людей] не допускает порядка", -- заявлял Аристотель (1326а). 

По мнению Аристотеля, только хорошо известные потребности  живущего сейчас населения могли  служить естественным или законным основанием для экономической деятельности. Он думал, будто человечество и даже сама природа всегда существовали в  своих нынешних формах. Такой статичный  взгляд на вещи не оставлял места понятию  эволюции и не позволил Аристотелю даже поставить вопрос о том, как  возникли существующие институты. По всей видимости, ему никогда не приходило  в голову, что большинство современных  ему общин и, безусловно, большинство  его сограждан-афинян не смогли бы появиться  на свет, если бы их предки довольствовались удовлетворением известных им текущих  потребностей. Ему была чужда идея об экспериментальном характере  процесса приспособления к непредвиденным изменениям через соблюдение абстрактных  правил поведения, которые, если они  оказывались удачными, могли вести  к росту населения и формированию устойчивых схем поведения. В итоге  Аристотель дал также и в этике  образец подхода, ставшего общепринятым, подхода, при котором ключ к пониманию  полезности исторически сложившихся  правил поведения остается не найденным, подхода, при котором никогда  не возникает и мысли проанализировать с экономической точки зрения пользу от этих правил, т. к. теоретик просто не замечает проблем, решение которых, быть может, содержится в этих правилах. 

Поскольку, по мнению Аристотеля, морально оправданными являются только действия, нацеленные на получение  явной выгоды другими людьми, постольку  действия, направленные исключительно  на получение личной выгоды, должны были считаться предосудительными. То, что торговые соображения могли  не влиять на повседневную деятельность большинства людей, не означает, однако, что на протяжении сколько-нибудь длительного  периода времени сама их жизнь  не зависела от функционирования торговли, позволявшей им приобретать предметы первой необходимости. То самое производство ради личной выгоды, которое Аристотель отверг как противоестественное, еще  задолго до его времени превратилось в фундамент расширенного порядка, вышедшего далеко за рамки удовлетворения хорошо известных потребностей других людей. 

Как мы сейчас знаем, в эволюции структуры человеческой деятельности прибыльность служит сигналом, побуждающим человека избирать такой  род занятий, при котором его  усилия оказываются более продуктивными; только более прибыльная деятельность может, как правило, обеспечить пропитание большего числа людей, поскольку  при этом меньше отдается, чем прибывает. Некоторые древние греки, жившие прежде Аристотеля, понимали уже хотя бы это. В самом деле, в V веке до н. э. (т. е. до Аристотеля) первый по-настоящему великий историк начал свою историю  Пелопонесской войны рассуждениями  о том, как у древних людей "существующей теперь торговли тогда еще не было, да и всякого межплеменного общения  на море и на суше", и они "земли свои возделывали настолько лишь, чтобы прокормиться"; "они не имели лишних достатков и не делали древесных насаждений... полагая, что они смогут добыть себе пропитание повсюду, люди с легкостью покидали насиженные места. Поэтому-то у них не было больших городов и значительного благосостояния" (Thucydides, I, 1, 2). Однако Аристотель прошел мимо этого глубокого наблюдения. 

Если бы афиняне  последовали совету Аристотеля -- слепого  во всем, что касалось экономики  и эволюции, -- их город быстро съежился бы до размеров деревни, потому что  его подход к процессу упорядочения человеческой жизни привел его к  теории этики, годной (если вообще годной для чего бы то ни было) разве что  для стационарного государства. Однако его доктрины господствовали в философской и религиозной  мысли на протяжении следующих двух тысяч лет -- при том, что эта  религиозная и философская мысль  развивалась в условиях высокодинамичного, быстро расширяющегося порядка. 

Влияние осуществленной Аристотелем систематизации принципов  морали, характерных для микропорядка, многократно возросло с принятием  в XIII веке учения Аристотеля Фомой Аквинским. Следствием этого стало провозглашение аристотелевской этики фактически официальным учением римско-католической церкви. Негативная оценка торговли церковью в средние века и в начале Нового времени, осуждение взимания процентов  как лихоимства, церковное учение о справедливой цене и презрительное  отношение к прибыли насквозь пропитаны духом аристотелизма. 

Конечно, к XVIII веку влияние  Аристотеля в этих вопросах (как  и в других) ослабело. Давид Юм отмечал, что рынок позволил "оказывать  другому человеку услугу, даже не чувствуя к нему истинного расположения" (1739/1886: II, 289 <Юм, 1965: I, 677>) и даже не зная его, или действовать с выгодой "для всего общества, хотя изобретатели [системы поведения]... и не имели  в виду этой цели" (1739/1886: II, 296 <Юм, 1965: I, 686>) в силу существования порядка, при котором "действовать на благо  общества оказывается в интересах  даже дурного человека". Благодаря  этим прозрениям в человеческое сознание вошло и понятие самоорганизующейся структуры, ставшее с тех пор  основой нашего понимания всех этих сложных порядков, казавшихся прежде чудом, которое мог сотворить  только некий разум, представлявшийся на манер хорошо знакомого человеку его собственного разума, но только наделенного сверхчеловеческими способностями. Тогда же постепенно начало приходить  понимание, каким образом рынок  позволяет каждому для достижения личных целей использовать в установленных  рамках свое индивидуальное знание и  оставаться при этом в практически  полном неведении относительно порядка, в который приходится вписывать  свои действия. 

Тем не менее (и по сути дела вразрез с этим громадным  продвижением вперед) в социальной теории стали господствовать пропитанные  аристотелизмом наивные и младенческие анимистические представления о  мире (Piaget, 1929:359), которые и легли  в основу социалистической мысли.