Лекции по "Методам исследований"

2.  С идеальными  объектами имеет дело и мысленный  эксперимент — специфический  теоретический метод, конструирующий  идеализированные, неосуществимые  ситуации и состояния, исследующий  процессы в «чистом виде». Особенность  этого метода в том, что он, не будучи материальным, но только мысленным представлением операций с представляемыми объектами, позволяет идеализированный объект и процесс сделать наглядными, понятия теории как бы наполнить чувственным содержанием. В мысленном эксперименте участвуют специфические воображаемые объекты, например тележка, движущаяся без сопротивления окружающей среды; ракеты, летящие со скоростью света; лифты, падающие в безвоздушное пространство, и т. п.

  Мысленный  эксперимент предполагает оперирование  с мысленными моделями, представление о которых разработано в концепции В.А. Штоффа. Как и материальные, мысленные модели выполняют одновременно функции упрощения, идеализации, отображения и замещения реального объекта. В истории науки это, например, первоначальные атомные модели вещества, модели атомов и молекул, модели газов, волновая и корпускулярная модели света и другие. Подобные модели применяются и в социальных науках, например модель простого товарного хозяйства и общества, состоящего из собственников средств производства, обменивающих товары в условиях разделения труда, — именно такую модель общества и описывает теория стоимости. Конструируемые учеными абстрактные, идеализированные мысленные модели выступают промежуточным звеном между утверждениями теории и действительностью, с той или иной степенью приближения они дают знания об объекте, поскольку создаются на основе отношения сходства с ним — изоморфизма или гомоморфизм;! (Штофф В.А. Проблемы методологии научного познания. М., 1978. С. 236-237). Очевидно, что такого рода «эксперимент», являясь необходимой теоретической формой научного мышления и способствуя разработке теории, не может, однако, рассматриваться как эмпирическая проверка и метод подтверждение знания, у него другая функция в построении и обосновании теории.

Поясним это  примером. Полученное на эмпирическом уровне вероятностное обобщение  — эмпирический закон не может  стать всеобщим, необходимым знанием  путем дальнейшего увеличения числа  наблюдений, обрабатываемых с помощью  индукции. Необходим переход на теоретический уровень, который осуществляется путем введения абстрактных объектов, таких, как, например, идеальный газ — набор идеально упругих и бесконечно малых соударяющихся частиц, идеальный сосуд, в который заключены эти частицы, идеальный поршень, который сжимает этот газ. В ходе мысленного эксперимента устанавливается, что суммарная сила на единицу площади всех ударов идеально упругих частиц характеризует давление газа, математически выражаемое как рУ=сот1, зафиксированное ранее в опыте. Приведя этот пример, В.С. Степин отмечает, что эта формула в результате «была возведена в ранг теоретического закона и приобрела признаки всеобщности и необходимости» {Степин В.С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. М., 2000. С. 139).

Математическая модель, как правило, имеет вид уравнения или системы уравнений различного типа вместе с необходимыми для ее решения начальными и граничными условиями, значениями коэффициентов уравнений и другими параметрами. В связи с абстрактным характером математической модели возникает проблема интерпретации и конкретизации тех абстрактных объектов, которые фигурируют в ней. Эта ситуация типична для использования при построении теории уже готовой, созданной в теоретической математике абстрактной структуры. В этом случае речь идет о правомерности использования этой гипотетической модели и о способах ее интерпретации. Другой случай: эмпирические исследования конкретной науки ставят задачу создания новой математической модели для решения проблем именно данной науки. Проблемы математических моделей получают новое развитие в связи с компьютеризацией и развитием когнитивных наук.

3.       Рефлексия является основным  методом метатеоретического познания  в науке.

Научно-исследовательская  деятельность, рассматриваемая в  широком культурно-историческом контексте, включает в себя два уровня — предметный, когда активность ученого направлена на познание конкретной совокупности явлений, и рефлексивный, когда познание обращается на самое себя. В первом случае результаты деятельности выражаются в виде массива экспериментальных данных, графиков, формул, цепочки суждений, теорий и т. п., во втором — подвергаются анализу сами эти результаты. Здесь конечная цель — выявить, насколько достоверны, надежны полученные результаты, насколько они обоснованы, точны, истинны. Сосуществование и взаимодействие указанных уровней — важнейшая предпосылка, конституирующая научную рациональность. Диалектика рефлекти-руемого и нерефлектируемого знания с необходимостью обнаруживается и в самом акте рефлексии, ибо «каждая процедура рефлективного анализа предполагает некую нерефлектируемую в данном контексте рамку «неявного» обосновывающего знания»1.

В зависимости  от того, на каком этапе находится  развитие той или иной отрасли  знания и какие исследовательские задачи выдвигаются на первый план, в ней доминирует и соответствующий тип рефлексии. Первый тип — это рефлексия над результатами познания, второй тип — анализ познавательных средств и процедур, третий тип — выявление предельных культурно-исторических оснований, философских установок, норм и идеалов исследования.

 Хотя интерес  к рефлексии в истории познания  возник сравнительно давно, ее  методологическая значимость в  полной мере стала осознаваться  лишь в XX веке. К этому были  свои причины. Прежде всего  речь идет о тех изменениях, которые произошли в современной математике, физике, биологии и ряде других наук. Так, начиная с критики Брауном классической математики и логики, стремительно растет интерес к основаниям математики. Решающую роль в стимулировании внутриматематической рефлексии сыграл факт обнаружения парадоксов в теории множеств. Как ответ на эти события возникает несколько программ обоснования математического знания — интуиционизм, формализм и др. Нельзя не отметить в связи с этим фундаментальные результаты, полученные в тридцатые годы К. Геделем, А. Тарским и др., связанные с диалектикой формального и содержательного, рефлективного и нерефлективного в дедуктивных системах.

Следствием  интенсивных исследований по логике и математике явилось более глубокое понимание природы точного знания вообще, его логической структуры. В частности, было установлено четкое различие объектного и метаобъектного уровней теории, формальной системы и интерпретации и т. п. Процесс уточнения логической структуры теории, введение более жестких канонов строгости, тонкий анализ диалектики формального и содержательного в структуре научного знания — все это привело к постановке и обсуждению целого комплекса методологических проблем, связанных с понятием точности и истины, математической и логической строгости. Так, с точки зрения понимания природы рефлексии существенно важно, например, то, что вопрос о формальной истинности, непротиворечивости и полноте достаточно богатой теории не может быть решен без обращения к метатеоретическому уровню.

Методологическая  существенность рефлексии не в меньшей  мере проявилась и в развитии физического  знания. Переход от классического  естествознания к современному привел к изменению самого представления  о том, что значит познать природу, в результате подверглись глубокой трансформации сами наши требования к пониманию и объяснению познаваемой естественными науками реальности. С начала XX века существенно меняются гносеологические идеалы ньютоновской физики, формируются новые методологические принципы, выражающие адекватные сегодняшнему уровню познания нормы обоснованности и организации теоретического знания.

В традиционных гносеологических концепциях человек  как субъект познания рассматривался, как правило, односторонне, он мыслится лишь как носитель нескольких своих способностей, например, дискурсивного мышления. Такой подход — и исторически, и логически — в определенных границах был вполне правомерен. Но рано или поздно возникает необходимость исследования познающего субъекта в более широком контексте, обратиться к рассмотрению других, не менее существенных измерений человека. В эпистемологии XX века понятие субъекта познания подвергается глубокому переосмыслению. Речь идет в первую очередь о таких измерениях субъекта, как контекст культуры (предполагающий учет всего многообразия его сущностных сил, духовно познавательных способностей и культурно-исторических характеристик), топологический контекст (предполагающий учет конкретных условий познания, различных типов познавательных позиций субъекта, а также конкретной природы и специфики объекта познания). Наконец, возникает необходимость исследовать человека с точки зрения его способности к проявлению самых разнообразных форм рефлективной деятельности.

 Включение  в предметное поле анализа  новых контекстов понимания субъекта познания влечет за собой принятие ряда важных допущений. Во-первых, обращаясь к понятию субъекта, мы говорим не просто о разуме или о чувствах, но о духе, подразумевая под последним все многообразие человеческих познавательных способностей, конкретные способы духовного и духовно-практического освоения мира человеком. Познающий субъект — это целостный, конкретно-исторический человек. Именно такое понимание познания, которое предполагает все богатство человеческой субъективности (дедукцию и эксперимент, интуицию и обоснование, критику и проектирование, объяснение и понимание и т. д.) становится сегодня особенно насущным.

Во-вторых, новый  подход вводит в теоретико-познавательный контекст такие формы рефлективного  познания, как ирония, сомнение, критика и др. Современный опыт развития методологического сознания убеждает нас в том, что одна из главных задач теории рефлексии сегодня — исследовать исторически встречавшиеся и функционирующие в реальной практике познания формы рефлективного мышления, их значимость, ценность, роль в познании, их гносеологический статус. Здесь можно вспомнить метод иронии Сократа, принцип сомнения Декарта, диалогизм Галилея, метод проблематизации и критики Канта и т. п. Какие вообще существуют разработанные в истории культуры способы использования форм рефлексии как инструментов духовного освоения природной и социальной реальности? Как они функционируют в реальной истории познания — в науке, философии, искусстве?

 Исследование  проблемы рефлексии позволяет  расширить рамки самой категории субъекта, ввести новое предметное поле анализа, существенно обогатить арсенал и проблематику гносеологических изысканий. Так, известно, что традиционная гносеология, исследуя процессы мышления, способы движения научной мысли, оставляла за скобками анализа методологические установки, культурно-исторические основания тех или иных познавательных действий, операций, процедур и методов. Сегодня, однако, стало ясно, что глубоко понять законы движения человеческой мысли, ее механизмы и формы нельзя, если мы отвлекаемся от лежащих в ее основаниях предпосылок.

 Существенное  изменение в понимании природы  субъекта связано также с сознанием  того, что при исследовании процессов  познания теоретик в определенных  случаях не может абстрагироваться  от самой сути субъективного. Разумеется, в качестве предмета анализа субъект может рассматриваться и в его объективных характеристиках (строение органов чувств, информационные основы отражения, правила дедукции и т. п.). Однако в рамках философской теории рефлексии субъект в качестве предмета анализа должен быть взят именно как субъект, а не объект. Перед нами особая познавательная ситуация со своим набором концептуальных средств и способов исследования. Если в первом случае решающее значение имеет такая операция, как объяснение, то во втором на первый план выходит иной познавательный механизм — понимание. «В каких случаях исследователь не может отречься от своей субъективности? В тех, когда его познание направлено не на объект, а на субъект или на любое проявление субъективности — в событии, в поступке, в художественном произведении, в культуре».

В познании человека как единой реальности обнаруживается, таким образом, некий универсальный  по своему историко-культурному значению гносеологический парадокс. Последний  можно сформулировать следующим образом: познать нечто — значит отнестись к нему как к объекту, но если предметом познания становится субъект, то превратить его в объект — значит лишить его всех качеств субъективности, в частности, его способности быть субъектом другого субъекта (равно как и самого себя) должно сохранять субъективные качества последнего — его самосознательность, его свободу, его уникальность и в то же время уметь их адекватно постичь и рационально выразить2.

Рефлексия и  подводит к этому парадоксу, и одновременно указывает некоторые пути к его разрешению. Начать хотя бы с того, что само понимание как особый механизм, бесспорно, включает в себя рефлективную составляющую, способность человека воспринимать себя в соотнесенности с другой субъективностью, а также умение взглянуть на себя «со стороны», критически оценить свои мотивы, действия и т. п. М.М. Бахтин отмечал; что «безоценочное понимание невозможно. Нельзя разделить понимание и оценку; они одновременны и составляют единый целостный акт»3.

Любой пласт методологического знания по отношению к предметному уровню научного знания носит рефлективный характер, ибо в методологическом исследовании речь идет не о предметной эмпирии, а о различного рода ментальных реальностях, о «языке науки», о знании предпосылочного типа. В этом смысле к метанаучной рефлексии можно отнести всякую деятельность (независимо от того, кто ею занимается — специалист частной области или философ), связанную с анализом знания (систематизация имеющихся результатов, критическая переоценка существующих понятий и теорий, анализ структуры и оснований теорий, парадигм и т. п.). Однако в рамках самого методологического знания понятие рефлексии применимо лишь по отношению к определенного рода познавательным ситуациям. Когда специалист конкретной области науки задумывается над точностью, адекватностью концептуальных средств, с помощью которых он фиксирует результаты своих исследований, когда он встает в критическую позицию по отношению к полученным им данным, когда он переключает свое внимание с предметной области на структуру своей теории — во всех этих случаях разумно говорить о методологической саморефлексии ученого. Но если данная проблематика становится предметом анализа методолога, его исследовательская работа уже не может быть названа рефлективной в строгом смысле слова, ибо в этом случае конкретно-научное знание образует предметный, а не рефлективный уровень деятельности. Это видно уже из того, что переход рефлективного уровня в предметный' влечет за собой соответствующее изменение целей и средств исследования. Не дело методолога-философа перепроверять данные наблюдений или сомневаться в логичной корректности некоторого научного текста. Общеметодологический анализ связан с решением вопросов, касающихся предельно общих оснований научного знания: имеет ли семантика теоретических терминов контекстуальную природу или она определяется системой объективных референций? Какая онтология лежит в основе суждений об индивидах и суждений о свойствах? Кроется ли за теоретическими структурами «умопостигаемая реальность» или они представляют собой лишь «конструкции ума», служащие для сокращений при описании чувственных данных? и т. п.