Джеймс У. Поток сознания

окружали каким-то небесным ореолом, становятся с течением

времени в наших глазах самыми

обыкновенными земными существами, картины -

бессодержательными, книги... Но разве в произведениях Гете так

много таинственной глубины? Разве уж так содержательны

сочинения Дж. Ст. Милля, как это нам казалось прежде? Предаваясь

менее наслаждениям, мы все более и более погружаемся в

обыденную работу, все более и более проникаемся сознанием

важности труда на пользу общества и других общественных

обязанностей.

Мне кажется, что анализ цельных, конкретных состояний сознания,

сменяющих друг друга, есть единственный правильный

психологический метод, как бы ни было трудно строго провести его

через все частности исследовании. Если вначале он и покажется

читателю темным, то при дальнейшем изложении его значение

прояснится. Пока замечу только, что, если этот метод правилен,

выставленное мною выше положение о невозможности двух

абсолютно одинаковых идей в сознании также истинно. Это

утверждение более важно в теоретическом отношении, чем кажется

с первого взгляда, ибо, принимая его, мы совершенно расходимся в

основных положениях с психологическими теориями локковской и

гербартовской школ, которые имели когда-то почти безграничное

влияние в Германии и у нас в Америке. Без сомнения, часто удобно

придерживаться своего рода атомизма при объяснении душевных

явлений, рассматривая высшие состояния сознания как агрегаты

неизменяющихся элементарных идей, которые непрерывно сменяют

друг друга. Подобным же образом часто бывает удобно

рассматривать кривые линии как линии, состоящие из весьма малых

прямых, а электричество и нервные токи - как известного рода

жидкости. Но во всех этих случаях мы не должны забывать, что

употребляем символические выражения, которым в природе ничего

не соответствует. Неизменно существующая идея, появляющаяся

время от времени перед нашим сознанием, есть фантастическая

фикция.

В каждом личном сознании процесс мышления заметным

образом непрерывен. Непрерывным рядом я могу назвать только

такой, в котором нет перерывов и делений. Мы можем представить

себе только два рода перерывов в сознании: или временные

пробелы, в течение которых сознание отсутствует, или столь резкую

перемену в содержании познаваемого, что последующее не имеет в

сознании никакого отношения к предшествующему. Положение

"сознание непрерывно" заключает в себе две мысли: 1) мы сознаем

душевные состояния, предшествующие временному пробелу и

следующие за ним как части одной и той же личности; 2) перемены

в качественном содержании сознания никогда не совершаются резко.

Разберем сначала первый, более простой случай. Когда спавшие на

одной кровати Петр и Павел просыпаются и начинают припоминать

{6}

прошлое, каждый из них ставит данную минуту в связь с

собственным прошлым. Подобно тому, как ток анода, зарытого в

землю, - безошибочно находит соответствующий ему катод через все

промежуточные вещества, так настоящее Петра вступает в связь с его

прошедшим и никогда не сплетается по ошибке с прошлым Павла.

Так же мало способно ошибиться сознание Павла. Прошедшее Петра

присваивается только его - настоящим. Он может иметь совершенно

первые сведения о том состоянии дремоты, после которого Павел

погрузился в сон, но это знание, безусловно, отличается от сознания

его собственного прошлого. Собственные состояния сознания Петр

помнит, а Павловы только представляет себе. Припоминание

аналогично непосредственному ощущению: его объект всегда бывает

проникнут живостью и родственностью, которых нет у объекта

простого воображения. Этими качествами живости, родственности

и непосредственности обладает настоящее Петра.

Как настоящее есть часть моей личности, мое, так точно и все

другое, проникающее в мое сознание с живостью и

непосредственностью, - мое, составляет часть моей личности. Далее

мы увидим, в чем именно заключаются те качества, которые мы

называем живостью и родственностью. Но как только прошедшее

состояние сознания представилось нам обладающим этими

качествами, оно тотчас присваивается нашим настоящим и входит в

состав вашей личности. Эта "сплошность" личности и, представляет

то нечто, которое не может быть временным пробелом и которое,

сознавая существование этого временного пробела, все же

продолжает сознавать свою непрерывность с некоторыми частями

прошедшего.

Таким образом, сознание всегда является для себя чем-то цельным,

не раздробленным на части. Такие выражения, как "цепь (или ряд)

психических явлений", не дают нам представления о сознании, какое

мы получаем от него непосредственно. В сознании нет связок, оно

течет непрерывно. Всего естественнее к нему применить метафору

"река" или "поток". Говоря о нем ниже, будем придерживаться

термина "поток сознания" (мысли или субъективной жизни).

Второй случай. Даже в границах того же самого сознания и между

мыслями, принадлежащими тому же субъекту, есть род связности и

бессвязности, к которому предшествующее замечание не имеет

никакого отношения. Я здесь имею в виду резкие перемены в

сознании, вызываемые качественными контрастами в следующих

друг за другом частях потока мысли. Если выражения "цепь (или ряд)

психических явлений" не могут быть применены к данному случаю,

то как объяснить вообще их возникновение в языке? Разве

оглушительный взрыв не разделяет на две части сознание, на

которое он воздействует? Нет, ибо сознавание грома сливается с

сознаванием предшествующей тишины, которое продолжается: ведь,

слыша шум от взрыва, мы слышим не просто грохот, а грохот,

внезапно нарушающий молчание и контрастирующий с ним.

Наше ощущение грохота при таких условиях совершенно отличается

от впечатления, вызванного тем же самым грохотом в непрерывном

ряду других подобных шумов. Мы знаем, что шум и тишина взаимно

уничтожают и исключают друг друга, но ощущение грохота есть в то

же время сознание того, что в этот миг прекратилась тишина, и едва

ли можно найти в конкретном реальном сознании человека

{7}

ощущение, настолько ограниченное настоящим, что в нем не

нашлось бы ни малейшего намека на то, что ему предшествовало.

Устойчивые и изменчивые состояния сознания. Если мы бросим

общий взгляд на удивительный поток нашего сознания, то, прежде

всего, нас поразит различная скорость течения в отдельных частях.

Сознание подобно жизни птицы, которая то сидит на месте, то

летает. Ритм языка отметил эту черту сознания тем, что каждую

мысль облек в форму предложения, а предложение развил в форму

периода. Остановочные пункты в сознании обыкновенно бывают

заняты чувственными впечатлениями, особенность которых

заключается в том, что они могут, не изменяясь, созерцаться умом

неопределенное время; переходные промежутки заняты мыслями об

отношениях статических и динамических, которые мы по большей

части устанавливаем между объектами, воспринятыми в состоянии

относительного покоя.

Назовем остановочные пункты устойчивыми частями, а переходные

промежутки изменчивыми частями потока сознания. Тогда мы

заметим, что наше мышление постоянно стремится от одной

устойчивой части, только что покинутой, к другой, и можно сказать,

что главное назначение переходных частей сознания в том, чтобы

направлять нас от одного прочного, устойчивого вывода к другому.

При самонаблюдении очень трудно подметить переходные

моменты. Ведь если они - только переходная ступень к

определенному выводу, то, фиксируя на них наше внимание до

наступления вывода, мы этим самым уничтожаем их. Пока мы ждем

наступления вывода, последний сообщает переходным моментам

такую силу и устойчивость; что совершенно поглощает их своим

блеском. Пусть кто-нибудь попытается захватить вниманием на

полдороге переходный момент в процессе мышлении, и он убедится,

как трудно вести самонаблюдение при изменчивых состояниях

сознания. Мысль несется стремглав, так что почти всегда приводит

нас к выводу раньше, чем мы успеваем захватить ее.

Если же мы и успеваем захватить ее, она мигом видоизменяется.

Снежный кристалл, схваченный теплой рукой, мигом превращается

в водяную каплю; подобным же образом, желая уловить переходное

состояние сознания, мы вместо того находим в нем нечто вполне

устойчивое - обыкновенно это бывает последнее мысленно

произнесенное нами слово, взятое само по себе, независимо от

своего смысла в контексте, который совершенно ускользает от нас.

В подобных случаях попытка к самонаблюдению бесплодна - это

всю равно, что схватывать руками волчок, чтобы уловить его

движение, или быстро завертывать газовый рожок, чтобы

посмотреть, как выглядят предметы в темноте. Требование указать

эти переходные состояния сознания, требование, которое наверняка

будет предъявлено иными психологами, отстаивающими

существование подобных состояний, так же неосновательно, как

аргумент против защитников реальности движения, приводившийся

Зеноном, который требовал, чтобы они показали ему, в каком месте

покоится стрела во время полета, и из их неспособности дать

быстрый ответ на такой нелепый вопрос заключал о

несостоятельности их основного положения.

{8}

Затруднения, связанные с самонаблюдением, приводят к весьма

печальным результатам. Если наблюдение переходных моментов в

потоке сознания и их фиксирование вниманием представляет такие

трудности, то следует предположить, что великое заблуждение всех

философских школ проистекало, с одной стороны, из невозможности

фиксировать изменчивые состояния сознания, с другой - из

чрезмерного преувеличения значения, которое придавалось более

устойчивым состояниям сознания. Исторически это заблуждение

выразилось в двоякой форме. Одних мыслителей оно привело к

сенсуализму. Будучи не в состоянии подыскать устойчивые

ощущения, соответствующие бесчисленному множеству отношений

и форм связи между явлениями чувственного мира, не находя в этих

отношениях отражения душевных состояний, поддающихся

определенному наименованию, эти мыслители начинали по

большей части отрицать вообще всякую реальность подобных

состояний. Многие из них, например Юм, дошли до полного

отрицания реальности большей части отношений как вне сознания,

так и внутри. Простые идеи - ощущения и их воспроизведение,

расположенные одна за другой, как кости в домино, без всякой

реальной связи между собой, - вот в чем состоит вся душевная

жизнь, с точки зрения этой школы, все остальное - одни словесные

заблуждения. Другие мыслители, интеллектуалисты, не в силах

отвергнуть реальность существующих вне области нашего сознания

отношений и в то же время не имея возможности указать на какие-

нибудь устойчивые ощущения, в которых проявлялась бы эта

реальность, также пришли к отрицанию подобных ощущений. Но

отсюда они сделали прямо противоположное заключение.

Отношения эти, по их словам, должны быть познаны в чем-нибудь

таком, что не есть ощущение или какое-либо душевное состояние,

тождественное тем субъективным элементам сознания, из которых

складывается наша душевная жизнь, тождественное и составляющее

с ними одно сплошное целое. Они должны быть познаны чем-то,

лежащим совершенно в иной сфере, актом чистой мысли.

Интеллектом или Разумом, которые пишутся с большой буквы и

должны означать нечто, неизмеримо превосходящее всякие

изменчивые явления нашей чувственности.

С нашей точки зрения, и интеллектуалисты и сенсуалисты не правы.

Если вообще существуют такие явления, как ощущения, то, поскольку

несомненно, что существуют реальные отношения между объектами,

постольку же и даже более несомненно, что существуют ощущения, с

помощью которых познаются эти отношения. Нет союза, предлога,

наречия, приставочной формы или перемены интонации в

человеческой речи, которые не выражали бы того или другого

оттенка или перемены отношения, ощущаемой нами действительно

в данный момент. С объективной точки зрения, перед нами

раскрываются реальные отношения; с субъективной точки зрения, их

устанавливает наш поток сознания, сообщая каждому из них свою

особую внутреннюю окраску. В обоих случаях отношений

бесконечно много, и ни один язык в мире не передает всех

возможных оттенков в этих отношениях.

Как мы говорим об ощущении синевы или холода, так точно мы

имеем право говорить об ощущении "и", ощущении "если", ощущении

"но", ощущении "через". А между тем мы этого не делаем: привычка

признавать субстанцию только за существительными так

укоренилась, что наш язык совершенно отказывается

субстантивировать другие части речи.

{9}

Обратимся снова к аналогии с мозговыми процессами. Мы считаем

мозг органом, в котором внутреннее равновесие находится в

неустойчивом состоянии, так как в каждой части его происходят

непрерывные перемены. Стремление к перемене в одной части

мозга является, без сомнения, более сильным, чем в другой; в одно

время быстрота перемены бывает больше, в другое - меньше. В

равномерно вращающемся калейдоскопе фигуры хотя и принимают

постоянно все новую и новую группировку, но между двумя

группировками бывают мгновения, когда перемещение частиц

происходит очень медленно и как бы совершенно прекращается, а

затем вдруг, как бы по мановению волшебства, мгновенно

образуется новая группировка, и, таким образом, относительно