Геополитическая концепция евразийства

Для  того  чтобы  национализм  данной  этнической  группы  не  выродился  в  чистый  сепаратизм, писал Трубецкой   , он должен сочетаться с утверждением  суперобщности,  в которую он  входит  как субкультура.  Чтобы культура  народа,  воспринимающего чужую культуру,  сохраняла собственную  автономность  и  самобытность, она не должна быть смесью культур, что происходит при механическом  заимствовании.  Во  избежание  этого  всякая  культура  должна  руководствоваться  стремлением к самопознанию. 

Уже  в  концепции  географического  детерминизма,  обосновывающего  идею  России- Евразии,  взаимодействию  различных  культурных  комплексов  отдавалась  генерирующая  роль.  Особенности  евразийской  культуры  осмысливаются  ее  идеологами  как  черты  материковой,  континентальной  культуры  в  противовес  океанической,  атлантической  культуре  Европы,  Америки  и  британско-атлантической  модели.  Теоретики  евразийства  тонко ощущали обусловленность культурных  моделей конкретными географическими особенностями. 

Согласно их концепции, географическая ориентированность евразийской  культуры —  континентальная, материковая, «степная»; те или иные культурные символы  несут на себе  явный  отпечаток  ощущения  континента  в  противовес  европейскому  ощущению  моря.  Ограниченное с севера тундрой, а с юга труднодоступной горной полосой территориальное пространство Евразии мало  соприкасалось с Мировым океаном,  и для нее исключалось активное участие в океаническом региональном хозяйстве, что характерно для Европы, в особенности для «царицы морей» — Британии. 

Определенная  культурная  диффузия  предполагала  наличие  пограничных  зон  со  смешанной  культурой. Культурное единство Евразии, проявляющееся в ее географической  и этнографической территориально-континентальной целостности (огромные субэтнические  группы  ариев  и тюрков),  позволяет ограничить  и выделить  особый  этнический  тип,  сближающийся на своей периферии с азиатским и европейским типами, но являющийся как бы промежуточным между ними.    

 Особое  место  России  в  регионе  славянских  культур   подчеркивалось  указанием  на  то  обстоятельство,  что  единственным  звеном,  связывающим  славянскую  и  русскую  культуры, является, по сути, лишь язык. Другие особенности  призрачны, включая и такой   мощный культурогенный фактор, как религия. В общеславянском мире Россия оказалась едва  ли  не  единственной  хранительницей  православия по  восточному,  греческому,  образцу.

Самобытность  русской  культуры  не  в  ее  панславянской  задаче,  но  прежде  всего  в  преодолении  пространства — русская  культурно-историческая  модель  уже  своей  географической  и  геополитической  детерминированностью  призвана  осуществлять  великий  культурно-исторический  синтез,  быть  уравновешивающим, консолидирующим  началом двух культурно-исторических векторов. 

Не  столько  славянский,  сколько  туранский  элемент играл существенную  роль  в формировании  российской  концепции культуры,  как понимали  ее  евразийцы.  Общекультурной  переориентации  на  Запад способствовало  лишь  внутреннее  расслоение  евразийско-русской культуры («верхи»—«низы»). Исходную же, узловую роль всегда играл в  ней туранский элемент. Он стал характерной чертой русского этнопсихического сознания,  ознаменовав собой присущий  ей «материковый  размах» («степь» как знаковый  символ  культуры,  воплощающий в себе  ценностную  модель — «русскую  широту»).  Русская культура  постоянно ощущала в себе  эти старые  кочевнические инстинкты.  Они присутствовали  даже  в сложившихся типах личностной  ориентации ( тип « странника»,  «калик перехожих», «вольных гулящих людишек» и т. п.).

Культурная  матрица  Евразии  включала  в  себя  целый  ряд  пластов,  слоев — это  и  варяжский, и славянский, и византийский, и татарский элементы. Культура не сосредоточивается не в городских  центрах, это  не  «лесная»  и  не « речная»  культура.  Дух  « степи»  все  время  витает над ней»,— писал Флоровский.

Здесь наметилась главная  линия отхода евразийства от славянофильской идеологической  традиции — не славянский мир, а мир туранский должен стать этно-географической средой  нового  социума. Туранский элемент играл существенную  роль в евразийской концепции культуры.  Его влияние,  благоприятно  сказавшееся на  культурных  элементах государственного  и геополитического  строительства,  способствовало  специфической интерпретации генеральной идеи  евразийской культуры — православия.  Культурная  и национальная идея Москвы как наследницы Византии и оплота христианства в борьбе с восточным язычеством  и западной  еретической культурой выразилась  в генеральной государственной концепции Московского государства: «Мы есть  третий  Рим,  два Рима  падоша, а четвертому не быть».

 Россия  и  русская   культура,  унаследовавшая  византийские  культурные  традиции,  по  своему  духу  представлялась  как   культура-наследница,  осваивающая   культурную  традицию,  когда   центр  возникновения  ее  уже  угас.  Это  правопреемство,  инвертированность  культурного вектора в сторону культурного традиционализма как нельзя  лучше совпадали с геоэтнической  концепцией  материковой стабильности  и «срединноземной»  устойчивости.  Византийская  культурная  традиция  организовала  пространственную и временную плоскости русской культуры. Церковная  традиция, идущая от Византии,  традиция  заимствованная,  но в  отличие  от позднейших  петровских  заимствований,  она  нашла  свое  подкрепление  в  самых  нижних  слоях  культурного  массива,  опустив  туда  заимствованные  ценности  и  сформулировав  на  них  свою собственную культурную специфику. 

Следующим  важным  культурным  фактором,  сыгравшим  основополагающую  роль  в  становлении  русской  государственности  и  ее  территориального  геополитического  единства, оказалась, по теории евразийцев, восточная волна, идущая из Монголии. Подъем  Русского  государства  с  середины XV и  до  середины XVII века  характеризовался  подъемом  Москвы  в  качестве  преемницы  и  наследницы  Золотой  Орды — империи  Чингис-хана.  Он  был связан  прежде  всего с утверждением  гегемонии русских на  всем  протяжении  волжского пути — главной водной  артерии Евразии,— с колонизацией  и присоединением Сибири. Обращаясь к теме турана (степные просторы Евразии), П. Н. Савицкий косвенно оправдывает монголо-татарское иго, благодаря которому «Россия обрела свою геополитическую самостоятельность и сохранила свою духовную независимость от агрессивного романо-германского мира». Такое отношение к тюркскому миру было призвано резко отделить Россию-Евразию от Европы и ее судьбы, обосновать этническую уникальность русских. Основной тезис его статьи «Степь и оседлость» – «без татарщины не было бы России» – в дальнейшем приводит автора к чисто геополитическому утверждению:

«Россия –  наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии. В ней сочетаются одновременно историческая “оседлая” и “степная стихия”».

Именно  империя  Чингис-хана  демонстрировала,  очевидно,  большую устойчивость  и реальное единство Евразии. В этом коренится одна из причин  трехсотлетнего господства монголов на территории материковой Евразии ни  одно иго не могло быть трехсотлетним, стало быть, на протяжении этих нескольких  столетий осуществлялся огромный и сложный этнокультурный и геополитический синтез, приведший в итоге к мощному геополитическому взрыву созданию  на  территории  Евразии  территориального  и  государственного  могущества  Русского  государства  и позже  Российской  империи. «Прошлая  разграничительная линия между русской и азиатско-языческой культурами  исчезла:  безболезненно и как-то  незаметно границы русского государства почти совпали с границами монгольской империи».

 Рост и  укрепление  Российской империи завершают  территориальное  объединение   Евразии.  Этот  период  фиксирует   включение  Туркестана  в   состав  России.  Создается   восточно-сибирская  железная  дорога,  соединяющая всю территорию « континента- океана».  Российская  империя стала,  таким образом,  естественным  геополитическим вектором, обеспечивающим большую устойчивость и реальное единство Евразии. Потому  сопоставление России-Евразии с любым из  конфедеративных государств  Европы  неправомерно  по  своей сути. Этот  процесс формирования  континентального  геополитического  пространства продолжался вплоть до революции и был насильственно ею прерван. 

Европейской  концепции  « дуэли  Запада  и  Востока»  евразийская  концепция  противопоставляла  модель « периферия-центр», «периферия-смежно-пограничные  зоны».  В укреплении  и равновесии « срединной земли»  мыслилась им  историческая  геополитическая задача России. Евразийская культура  могла раскрыться  только  на своих собственных путях « особого мира» — разворачиваясь  из  срединной Средней Азии  в приморские  области  Старого  Света,  стремясь  к завершению  такого  большого  континентального  объединения.

Россия-Евразия одновременно осознавала себя и центром материка, и его периферией,  одинаково  ориентируясь  на  материковую  изоляцию  и  материковую  же  интеграцию.  В  концепции «русской  идеи»  как  особого  этнокультурного  феномена  в  его  евразийской  трактовке  можно  видеть  новое  решение  проблемы «Запад—Восток»  как « вселенское- национальное».  Такой поворот мышления явно был направлен на преодоление раскола  как в сознании, так и в социуме. 

Евразийская  мысль  пыталась  осмыслить  выходы  за  пределы  современной  ей  западноевропейской  культуры.  Это  осмысление исходило  прежде  всего из  предложенной  ими новой историософской модели эволюционного развития культур и культурных типов.  Евразийская концепция развития  культуры  основывалась  на  том,  что временная разверстка культуры осуществляется не в линейном направлении, а по замкнутому циклу.  Это отрицание линейности развития тяготело к славянофильской концепции историко-культурных типов, разработанной, в частности, Н. Данилевским. 

Понятия «эволюционной лестницы», «ступеней развития» с евразийской  точки зрения —  понятия  глубоко  эгоцентричные,  поскольку  предполагают,  что  все  историческое  многообразие  культур  различается  лишь  степенью  развитости  и  вписанности  в единый  культурный  процесс.  При такой жестко  однолинейной  парадигме необходимо  прежде  всего найти начало  и конец эволюционной  лестницы.  И прорвать  такой образовавшийся замкнутый круг можно, только  руководствуясь совершенно вненаучной и иррациональной установкой,— приняв на веру,  что та или иная культура и есть начало или конец этой эволюции. 

В романо-германском мышлении национальная культурная проблема преломляется сквозь  призму однолинейного всемирно-исторического  вектора. «Не пучком лучей и не связкой  параллелей,  а  лишь  одной-единственной  направленностью  судьбы  человечества  как  единого  целого  к  осуществлению  единой  всеобщей  задачи  представляется  временное  развитие  культуры  этому  мышлению»,—  писал  Флоровский.  Культуры  по  очереди,  дополняя  друг  друга,  идут  к конечной  цели,  и последняя начинает  осознавать  себя  призванной  осуществлять  и вечно сохранять свою  верховную роль — таковой и видит себя романо-германская культура. Разгадка мировой тайны, стало быть, уже найдена, и тип искателей истины должен смениться типом распространителей культуры, точнее, исходно заданных ее культурных моделей. Картина будущего проецируется тем самым в прошедшее  либо в форме  предвечного замысла  правящего Разума, либо  в виде  скрытых  потенций  сущего, но разворачивающихся во времени с имманентной необходимостью,  либо в виде  сознательно избранной воли, предопределяющей ей временное культурное пространство.  Такая картина мира  позволяет предполагать  произвольно-волевое моделирование ее  согласно исходно заданной идее и конкретной политической задаче. 

Евразийская  историософская  точка зрения  принципиально иная:  симфоничность  культуры  составляется  из  иерархически  организованного комплекса личностей ( класс,  сословие,  семья,  человек),  сосуществующего  как  единая  метакультурная  целостность,  генетически связанная с другим,  предшествующим  ему комплексом  индивидуаций  прошлого,  организующих  пространственно-временной культурный  тип.  В качестве  сложного организма культура переживает определенные стадии своего развития, но не в рамках  непрерывного  и поступательного эволюционного ряда,  а в кругу законченного  (закрытого) культурного цикла. 

Евразийская  концепция  культуры  предполагала  исследование  не  механических  комбинаций  культурных моделей,  не  поверхностное  описание  тех  или  иных  культурных  форм,  но  прежде  всего  раскрытие  и  понимание  духовно-идеологических  и  ценностно- этнических  основ культуры.  Культура  в их  понимании — это всегда  качественно иное  миросозерцание.  Чтобы понять  глубинный метаязык  культуры,  необходимо  за  внешним фоном искать  духовный  стержень,  мировоззренчески  организующий  те  или иные  культурные  символы и атрибуты  культуры.  В любой культуре всегда  господствует своя  «идея-правительница»,  нормирующая те  или иные  модификации культуры  и ее  семантическую ценность в общем цивилизационном культурном ряду. 

Любая  культура  всегда  имеет  свое  собственное  историческое  культурное  задание,  вот  почему линейный механистический подход не только неэтичен, но и неисторичен. Общая картина всемирно-исторического развития  мировой цивилизации складывается  из  множества культурных  заданий,  возложенных историей  на  каждый  отдельный культурный  тип.  Каждый  такой этнокультурный  тип имеет свою  национальную  идею.  Евразийство  формулирует этические,  географические  и теократические  постулаты,  обосновывающие  национальную  идею.  Каждая  культурная  модель  прежде  всего идеологична. В истории России-Евразии  можно  наблюдать  несколько  таких  идеологических  концепций,  активно  формирующих основные культурные постулаты целой культурно-исторической эпохи. Идея  Москвы  как « третьего  Рима»  сменяется  идеей  соборного  имперского  всеединства —  «самодержавие,  православие,  народность».  Причем  во  всякой  такой  новой  идеологии,—  следуя  евразийской  концепции  пульсирующего  культурного  ритма,  предполагающего  определенную цикличность в развитии культуры,— всегда имеется близость со старыми и  даже очень старыми идеологическими построениями.

 Евразийская  точка   зрения  на  геополитическую   модель  культуры  предполагала,  что  рождение всякой национальной  культуры, одушевленной национальной идеей, происходит  на почве религиозной, сопровождаемое мифом об этом явлении. Мифу же присуща такая  «степень  достоверности,  которой  не  обладает  никакая  другая  форма  свидетельства  об  исторической  реальности,  ибо  миф — это  сама  историческая  реальность,  символически  выражающая  непосредственное  переживание  некоторого «внешнего»  или «внутреннего»  опыта, выражающая творчески, абсолютно наивно, без тени преднамеренности.