Латинский язык

практического порядка, нужда  в технической, сельскохозяйственной,

медицинской или юридической  книге, и направленность художественного

интереса, и религиозные  соображения; большую роль играли потребности  школы,

обучавшей литературному языку и литературному искусству на выдающихся

образцах различных литературных жанров. Необходимо, однако, зафиксировать

итоги этого отбора.

Исследователь латинского языка  не может не учитывать, что, хотя в его

распоряжении   имеется   большое   количество литературных памятников,

они   все   же составляют лишь незначительную часть литературной продукции

 Рима.  От  многих  видных писателей ничего не  осталось,  кроме ничтожных

отрывков;   творчество    других   авторов    представлено   лишь

отдельными произведениями; лишь в исключительных случаях (например

Теренций,  Вергилий,   Гораций)  мы имеем, повидимому, полное   собрание

сочинений.   При   этих условиях многие серьезные вопросы  истории языка

лишь с трудом могут   быть поставлены,   например   вопрос   о   роли

отдельных писателей в   развитии   литературного   языка.   Почти

невозможно следить за обогащением словаря, за  выпадением устаревших слов

из языка; слишком многое зависит здесь  от случайных обстоятельств,    от

засвидетельствованности   или   незасвпдетельствованности    слова   в

дошедших    до    нас    памятниках. В смысле обследованности лексики

сохранившихся источников латинист находится в очень благоприятном

положении, которому  могут позавидовать   работники в   области   любого

другого языка.  Почти   ко   всем   значительным   текстам  имеются полные

словари; полный   словарь   латинского   языка (еще не законченный),

„Thesaurus   linguae    Latinae",    содержит    под каждым словом все

контексты,   в   которых   это слово встречается в римских   памятниках   с

  древнейшей   поры   до   II   в. н. э., а выборочно  — и материал из более

  поздних античных писателей;   но, несмотря на   полноту охвата  наличных

источников,  самый характер   их   зачастую   не   позволяет  выйти за

пределы    суммарных    характеристик    отдельных     периодов.

Необходимо,    однако,    заметить,    что    весь    этот    огромный

накопленный    лексикологический    материал    еще    почти   не

использован   и   что   в   этом     отношении    предстоит    большая

работа.

Далее,  имеющиеся памятники  очень неравномерно распределены   по

отдельным   периодам.    Особенно    пострадал   от античного отбора

архаический период, а также  время становления   классического    языка.

От   всей   литературы   до-цицероновского времени уцелели в качестве

полных произведений только комедии   Плавта  и Теренция и

сельскохозяйственный трактат  Катона  Старшего.   Для   так   называемых

„золотого" и „серебряного" веков (I в. до н.  э. и I в. н. э.) материал

поступает гораздо   более   обильно и компактными массами, причем

художественная литература (в  античном   смысле,  т.  е.  включая

историографию,   красноречие   и   художественные   формы  философского

изложения) преобладает   над научной и технической. Со II в. н. э. картина

снова меняется, и среди  сохранившихся    довольно    многочисленных

памятников   ученая   и специальная   литература   преобладает   над

художественной, а   затем   присоединяется   и   новая   религиозная

литература, христианская.   При   этом иногда   получаются серьезные

пробелы в документации, из которых   наиболее   чувствительным является

отсутствие    перехода     от    „архаического"    языка Теренция   и

Катона   к    „классическому"    языку    Цицерона, неожиданно

вырастающему    перед    нами    во   всей   полноте своих лексических   и

  грамматических   качеств   в   результате почти    полного    отсутствия

  памятников     второй    половины II в. и  начала I в. до н. э.

Утрата    почти    всей    архаической    римской    литературы отнюдь   не

  компенсируется   наличием   фрагментов,   т.   е. цитат   из   утраченных

  произведений,   которые   мы   находим у   различных   римских

писателей;   так,   римские   грамматики (стр. 18 ел.) выбирали редкие

слова и необычные   формы из произведений старинных  авторов и приводили

соответствующие цитаты, обычно очень краткие. Сами по себе  эти  материалы

представляют значительную ценность, обогащая наши сведения о  латинской

лексике или морфологии,  но  установка грамматиков на собирание одних лишь

отклонений от „классической"   нормы   скорее   способна   затемнить

вопрос   о   роли того или иного писателя   в   создании этой нормы и о

характерных особенностях   его   языка в целом. Более показательными в этом

отношении нередко оказываются  другие цитаты, более   обширные   по

величине,   которые   приводятся   по  тем или иным поводам Цицероном и

другими авторами (например Геллием,  без специальной „грамматической"

цели. Большое количество фрагментов имеется лишь от писателей  эпохи

республики. Не дошедшие до нас  произведения позднейшего времени  цитируются

гораздо реже.Архаическая литература пострадала больше, чем литература какого-либо

другого периода, не только с  точки зрения состава памятников, но и в смысле

сохранности текста, который  легко подвергался модернизации. Правда, в этом

отношении судьба различных памятников была неодинакова. Так, комедии

Теренция, издававшиеся, вероятно, уже самим автором в виде отдельных книг и

рано ставшие предметом  заботы римских грамматиков, дошли  в относительно

сохранной форме. Иначе обстоит  дело с текстом Плавта, нашего важнейшего

источника для знакомства с архаической латынью на рубеже III и II вв. до н.э.

Praesagibat mi animus frustra me ire quom exibam domo-(Aul., 178).

'Предвещала мне душа, когда  я выходил из дому, что я  напрасно иду'.

Цицерон приводит этот стих в трактате „De divinatione", I, 34, 65, заменяя

индикатив exibam субъюнктивом exirem в согласии с нормами классического

синтаксиса, расширившего, по сравнению с эпохой Плавта, употребление субъ-

юнктива во временных придаточных предложениях, вводимых союзом cum.

Это—явная модернизация, от которой наше рукописное предание Плавта

свободно.

. . . tempestas quondam fuit Cum inter nos sordebamus alter alteri (True.,

380—381).

'Было некогда время,  когда мы друг к другу питали  отвращение'.

В то время как амвросианский палимпсест (А; ср. стр. 5 ел.) дает индикатив

sordebamus, прочие рукописи (группа Р) имеют чтение sorderemus, т. е.

вводят полагающийся по классической норме субъюнктив. Здесь модернизация

проникла уже в одну из ветвей рукописного предания.

Duorum labori ego hominum parsissem lubens

Mei te rogandi et tis respondendi mihi (Pseud., 5—6).

'Я охотно поберег бы  труд двоих людей, мой — спрашивать тебя, и твой —

отвечать мне'.

Mei — род. падеж личного местоимения ego, и tis •— древняя форма род.

падежа личного местоимения  tu, соответствующая позднейшему tui, служат

приложениями к duorum hominum

Архаическое tis, стилистически оправданное пародийно высоким стилем всего

отрывка, было впоследствии модернизовано. Текст в приведенной форме

восстановлен издателями на основании цитаты у Геллия, где рукописи дают

чтение et tui tis, объединяя старую форму с привычной. В трактате Нония

цитируется et tui, т. е. архаическая форма уже окончательно вытеснена. В

рукописях Плавта искажение продвинулось еще ступенью дальше: etui (A), et

te (P). Модернизация охватила уже все рукописное предание и могла быть

устранена лишь в силу случайности, благодаря цитате у Геллия, которая

показывает нам и путь искажения текста: непонятное tis было объяснено

(„глоссировано") помощью  надписания над ним классической формы tui, которая

в дальнейшем вытеснила первоначальную. Не приходится сомневаться в том, что

дошедший до нас текст  Плавта модернизован и в других местах, где у нас уже

нет средств восстановить его подлинный облик.

Дурная сохранность плавтовского текста связана, невидимому, и с тем

обстоятельством, что комедии  Плавта на первых порах существовали лишь в

форме „сценических экземпляров", допускавших переделку текста при

возобновлении постановки пьесы. Отсюда ряд вставок, сокращений, двойных

редакций, попавших в наши рукописи. Так,

Studeo hercle audire: nam ted ausculto lubens. Agedum: nam satis lubenter

te ausculto loqui.

Второй стих представляет собою не что иное, как измененную редакцию

первого,с устранением архаического винит, падежа ted. При таком характере

традиции текста его модернизация, в особенности фонетическая и

орфографическая, была почти  неизбежной, а у последующих переписчиков она

все более усиливалась. Род. и дат. падежи местоимения qui или quis имеют

обычно в рукописях  форму cuius, cui, хотя для эпохи Плавта мы ожидали бы

написания quoius, quoi; и действительно, в стихе Capt., 887, где по

недоразумению было прочитано  quo iusserat вместо quoius erat, ошибка в

распределении букв между  словами сохранила следы прежнего написания, а в

As., 589, 593 старая форма quoi оказалась переписанной совместно с

позднейшим cui. Совершенно очевидно, что текст Плавта в той форме, какую

дают рукописи, а вслед  за ними и печатные издания, не может  рассматриваться

как незамутненный источник, в частности для выводов историко-фонетического

порядка,   в тех случаях, когда он совпадает   с   позднейшей   нормой,—-

особенно   если его  легко было привести   в   соответствие с   этой нормой,

не нарушая метрического   строения   стиха.   Для   датировки,   например,

таких процессов III—II вв.,  как   монофтонгизация тех или  иных дифтонгов

(стр. 194 ел.), текст Плавта бесполезен. Ясно,  что чем далее архаический

текст отстоял от нормы  „классического"  языка,   тем   более   ему

угрожала опасность модернизации и   вольных   или   невольных   искажений

со стороны переписчиков.  Цитаты из   древнейшего памятника  римской

сакральной поэзии,  гимна  салиев,   непонятные  уже для самих римлян

(Qu'mtil.,   I.   О.,   I, 6, 40:   Saliorum carmina vix sacerdotibus suis

satis intellecta; cp.  Hor. Epist. II, 1, 86—87), дошли до нас по большей

части   в   совершенно   искаженном виде.  В. несколько лучшем положении

находятся древнейшие юридические  тексты, цитаты из законов   12 таблиц (V

в.  до н.  э.)   и   так   называемых   „царских   законов"   (leges

regiae). Знание   12   таблиц   наизусть   входило   в   систему   римского

'   образования  еще   в   I   в.   до   н.   э.   , и текст их, будучи    все    время    на    устах,    менял   свою   форму   вместе сразвитием языка.  Например: I, 3: si morbus aevitasue vitium escit,   qui in   ius   vocabit   iumentum   dato   'если   помехой   [для явкиответчика]   будет   болезнь   или   возраст,   то   тот,   кто зовет в суд,  пусть   предоставит   повозку'.   Слова   qui   in ius vocabit признаются вставкой толкователя, нарушающей стиль древнеримского

законодательства:  для 12 таблиц характерны бессубъектные   конструкции

типа   I,    1:   si   in   ius   vocat, ito 'если зовет в суд, пусть

идет',   и   прямое указание на легко дополняемый   из   контекста субъект,

сделанное к тому   же   в   форме   придаточного   предложения, имеет явно