Автор работы: Пользователь скрыл имя, 10 Апреля 2012 в 17:12, доклад
Термин «прагматика» (от греч. - дело, действие) был введен в научный обиход Чарльзом Пирсом в XIX в., а его основные параметры применительно к философии прагматизма сформулировал в 1920-е гг. Чарльз Моррис, один из основателей семиотики. Как известно, Моррис разделил семиотику на семантику (учение об отношении знаков к объектам действительности), синтактику (учение об отношениях между знаками) и прагматику (учение об отношении знаков к их интерпретаторам, т.е. к тем, кто пользуется знаковыми системами).
ПРАГМАТИКА И ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ
Термин «прагматика» (от греч. - дело, действие) был введен в научный обиход Чарльзом Пирсом в XIX в., а его основные параметры применительно к философии прагматизма сформулировал в 1920-е гг. Чарльз Моррис, один из основателей семиотики. Как известно, Моррис разделил семиотику на семантику (учение об отношении знаков к объектам действительности), синтактику (учение об отношениях между знаками) и прагматику (учение об отношении знаков к их интерпретаторам, т.е. к тем, кто пользуется знаковыми системами). Таким образом, прагматика изучает поведение знаков в реальных процессах коммуникации. В качестве основной предшественницы прагматики Моррис называл риторику.
Интерес к прагматике вспыхнул в 70-е годы под влиянием теории речевых актов Остина и Серля, после десятилетий господства структурализма. Как известно, структурная лингвистика считала нерелевантными для языкознания все явления, внешние по отношению к языку и связанные с психологическими, стилистическими и собственно коммуникативными аспектами речи. Требование различительное (дифференциальные признаки) стало ведущим для структурной лингвистики, которая была сосредоточена на моделировании языка как самодостаточной системы инвариантных единиц - фонем и морфем, образуемых дифференциальными признаками. Структуралисты, как правило, приравнивали семантику к энциклопедическим знаниям, которые не относятся к языку и лежат за пределами компетенции языкознания, а прагматику не упоминали вообще. Обращение к внеязыковой действительности, к процессам общения и его участникам считалось противным духу семиотики. Теоретическая лингвистика становилась все более абстрактной и замкнутой дисциплиной. Язык жестко членился на уровни, каждый из которых, в свою очередь, рассматривался как жесткая замкнутая система. Естественный язык сближался с искусственными знаковыми системами, принимаемыми за его упрощенную модель. Однако эта модель постепенно исчерпала себя, и расстояние между языком и жизнью стало сокращаться. Прежде всего были восстановлены связи между языком как объектом лингвистических исследований и отображенной в нем действительностью. Началась эпоха семантики, вслед за которой возник острый интерес к прагматике. Если структурализм стремился освободить язык от внешних контактов, то в последующий период изоляция была нарушена, а отношения жизни и языка стали восприниматься как взаимовлияние. Более того, речевая деятельность начала рассматриваться как одна из форм жизни. Было вновь заново осознано, что не только язык рисует картину мира (гипотеза лингвистической относительности Сэпира-Уорфа), но и жизнь дает ключ к пониманию многих явлений языка и речи. Это направление и стало определяющим для лингвистической прагматики.
Интерес к прагматике не случайно возник в ходе интенсивных семантических исследований. Появилась необходимость разгрузить семантический анализ от контекстно обусловленных частей значения слов и высказываний. Так, дейктические местоимения и наречия (этот, там), частицы (даже, наверное, еще, только, ведь), перформативные глаголы (клянусь, отрицаю, утверждаю, проклинаю), оценочные слова и обороты {хорошо, я рада, мне жаль) могут рассматриваться только в определенном речевом контексте, как имплицитном, так и эксплицитном. Контекст же взаимодействует с речевым актом, и подобное взаимодействие является стержнем прагматических исследований, а формулирование правил этого взаимодействия - их основную задачу.
Ясно, что значения так называемых дескриптивных слов (описывающих внеязыковые объекты, ориентированных на денотат) тяготеют к семантике (зеленая лампа), а недескриптивные значения - к прагматике. Чтобы правильно употребить слова лампа или зеленый, необходимо правильно угадать внеязыковые объекты, в то время как для корректного использования слов типа ты, далее, здесь, ведь, еще, только и т.п. сведения о прагматическом окружении очень важны.
С другой стороны, инструментальный подход к языку как к средству общения, получил новое теоретическое оформление в концепции Л.Витгенштейна (посмертно изданная книга «Философские исследования»). Речь, по его мнению, неотделима от форм жизни. В ситуации военных действий легко вообразить себе язык, состоящий только из приказов и рапортов. Жизнь дает возможность функционировать бесчисленному множеству других «языков». «Представить себе язык - значит представить себе некоторую форму жизни». Речь входит в состав человеческой деятельности. На приказ, предупреждение, угрозу и т.п. человек может прямо реагировать действием. Соединение речи и действия Витгентшейн условно назвал языковыми играми. Как и Соссюр, он сравнивал язык с шахматами, однако если для Соссюра главным в этой аналогии был тот факт, что материальное воплощение фигур безразлично к их игровой ценности, то Витгенштейн подчеркивал целеустремленность и регламентированность языка, его подчиненность правилам и конвенциям употребления. Иными словами, Соссюр раскрывал сущность языка, а Витгенштейн - принципы его функционирования. Для Соссюра важна фигура, для Витгенштейна - ход.
Из концепции языка как условной, игровой формы жизни вытекало понимание значения как регламентированного и целенаправленного употребления слова и высказывания. Витгенштейн дает следующее определение значения: «Для большого класса случаев использования слова значения - хотя и не для всех - это слово можно истолковать так: значение слова есть его употребление в языке. И значение имени иногда объясняют, указывая на его носителя».
Точно также значение высказывания стало считаться неотделимым от прагматической ситуации, а значение многих слов начали определять через указание на коммуникативные цели речевого акта.
Представим себе, что имеется некая фраза: M. вошел в комнату. Мы прекрасно понимаем ее смысл, то есть мы можем представить себе эту ситуацию. Но какова конкретная роль этой ситуации, каково ее значение в ряду соседних высказываний, можно сказать, только зная контекст этих высказываний. Этот контекст можно назвать в духе теории речевых актов речевой ситуацией или, пользуясь терминологией М. М. Бахтина, "речевым жанром". Предположим, что "М вошел в комнату" произносится в контексте детективной истории. Тогда эта фраза может означать, например: "Приготовиться!" -если этого М. ждут в его комнате наемные убийцы. А в контексте бытового дискурса, например праздничного застолья, эта фраза может означать, что этого человека долго ждали к столу, он опаздывал и наконец-то пришел. В ситуации бытовой мелодрамы это может означать, что пришел любимый человек, или наоборот, ненавистный муж -прагматическое значение всегда будет меняться.
Очень показателен в этом смысле легендарный спор двух великих философов-аналитиков - Витгенштейн и Мура - о том, что означает выражение "Я знаю, что..." Суть спора в двух словах заключалась в том, что выражение "Я знаю, что это дерево" искусственно, не несет никакой информации и в лучшем случае означает просто "Это дерево" Но вот в спор вмешался аналитик младшего поколения Норман Малкольм и, анализируя спор своих учителей, пришел к выводу, что они спорят не о том, так как выражение "Я знаю, что..." означает в конкретных ситуациях совершенно различные вещи. Например, в ситуации, когда дочь играет на пианино, а мать напоминает ей, что пора делать уроки, и дочь отвечает: "Я знаю, что надо делать уроки", это означает: "Не приставай ко мне"; когда слепого усаживают на стул и говорят ему "вот стул" и он отвечает: "Я знаю, что это стул", он хочет сказать: "Не беспокойтесь, пожалуйста". И так далее.
В русле лингвистической
Остановимся на некоторых аспектах прагматических исследований, оказавших наибольшее влияние на лингвистическую мысль.
Постулаты речевого общения
Всякое социальное поведение регулируется некоторым набором правил, причем речевая деятельность не является в этом смысле исключением. Нормы речевого поведения, хотя и входят в систему воспитания, относятся к сфере соглашений по умолчанию между членами общества. Задача прагматики заключается в том, чтобы выявить их и сформулировать. Само существование подобных негласных правил становится заметно тогда, когда они нарушаются. Поэтому их поиск часто сводится к выявлению коммуникативных осечек, неуместности речевых актов, их несовместимости.
Наиболее развернутый и систематизированный опыт формулирования правил (постулатов, максим, принципов) речевого общения принадлежит американскому лингвисту П.Грайсу и Дж. Личу. Рассмотрим эти принципы подробнее.
Главный принцип - принцип кооперации. «Твой коммуникативный вклад на данном шаге диалога должен быть таким, какого требует совместно принятая цель этого диалога». Соблюдение этого принципа подразумевает выполнение четырех более конкретных максим, или постулатов:
Другим важным принципом, относящимся к области речевого этикета, является принцип вежливости, который регулирует отношения между «я» и другими. Этот принцип требует удовлетворения следующих максим:
- максима такта (Соблюдай интересы другого. Не нарушай границ его личной
сферы)
Конечно, изложенные максимы распространяются не только на речевое общение, но и на весь комплекс межличностных отношений. Однако можно заметить, что максимы вежливости вступают между собой в конфликт. Такт и великодушие (1,2) побуждают к отказу от максимы 5 (максима согласия). Если, допустим, речь идет об угощении, то при соблюдении максим 1 и 2 гость останется голодным, а при соблюдении максимы 5 он станет жертвой демьяновой ухи. Гипертрофия вежливости приводит к парадоксам (вспомним Бобчинского и Добчинского).
С другой стороны, в ряде случаев указанные принципы и максимы не соблюдаются. Так, хвастовство в ситуациях действительного преуспевания говорящего нарушает условие скромности, но оно истинно. Если же явно ложные высказывания, например. Солнце вращается вокруг Земли, сопровождается предикатами типа допустим, предположим, представим себе и т.п., то в них и эксплицируется несоответствие содержания предложения действительности. Иногда цели речевого акта бывают несовместимы с искренностью и правдивостью (если адресат нуждается в утешении, поощрении, оправдании).
В основном говорящие нарушают правила коммуникации в поисках косвенного способа выражения некоторого смысла, но при этом они заинтересованы в том, чтобы их послание было принято. Основной принцип интерпретации высказывания заключается в том, что нарушение касается только поверхностного, буквального значения речевого акта, в то время как его глубинное содержание соответствует требованиям принципов и максим общения. Таким образом, адресат исходит из предположения, что максимы речевого общения могут имплицировать передаваемый ему говорящим смысл. Грайс назвал такие импликации импликатурами речевого общения или коммуникативными импликатурами (conversational implicatures). Они отражают коммуникативные установки говорящего. Речевые акты, смысл которых выводится адресатом по правилам импликатур, называются косвенными речевыми актами (см. ниже).
Использование косвенных речевых актов может вытекать из принципа вежливости и в этом смысле отвечать интересам адресата, например: формы выражения просьбы, которые предоставляют адресату удобную возможность отказа (У тебя есть лишние деньги?) -смягчение коммуникативного намерения по Дж. Лакоффу и Д. Гордону. Подобные косвенные речевые акты быстро становятся устойчивыми клише.
С другой стороны, косвенные речевые акты могут использоваться во вред адресату, когда говорящий снимает с себя ответственность за слова или действует предосудительно. Так, в ответ на сообщение о пропаже ценного предмета собеседник может сказать, что в комнату заходил некто, приятель пострадавшего. Такая реплика явно нарушает максиму релевантности (не отклоняйся от темы), если не содержит импликатуру обвинения.