Ф.Волков и первый русский театр

Но прошли первые спектакли, и радужное настроение начало постепенно рассеиваться. Из восьми предназначенных  к театральной деятельности певчих способными оказалось всего четверо. Под предлогом «неимения места» их пришлось отпустить, и они вынуждены  были бить челом императрице о  «всещедром» ее призрении. Из четверых же других один, по-видимому самый способный,- Петр Сухомлинов незадолго до организации  театра попал под караул. Он украл  из покоев А. Г. Разумовского золотую  табакерку, осыпанную бриллиантами, разломал ее, часть бриллиантов поменял  на клавикорды, несколько других продал «да отдал долгу два рубля, купил двое чулки нитяные, а протчия  на булки, на яблоки» издержал. Кражу  обнаружили, и он не только (как хотел просить о том Разумовского) обратно ко двору не попал, но и не был на первых порах взят в труппу Российского театра.

Таким образом, вначале под руководством Сумарокова актеров оказалось всего семеро: Федор и Григорий Волковы, Дмитревский, Попов, Уманов, Сичкарев и Татищев. Набрать  же новых комедиантов и комедианток  удалось не сразу. Да и на содержание новых актеров понадобились бы дополнительные средства. А денег явно не хватало.

Императрица приказала  выдавать на содержание театра всего 5000 рублей в год. Из них 1000 рублей предназначалась  на жалованье директору, а 250 - надзирателю. Выручка же от продажи билетов  шла в казну. Впрочем, выручка  от спектаклей была небольшая. Театр  на Васильевском острове посещался  плохо. Да и билеты по тем временам были дорогие. Те же, кому они были по карману, предпочитали попадать на придворные зрелища во дворцовых театрах, которыми по-прежнему были заполнены вечера «веселой Елисавет».

Русским актерам  ни о каком соревновании с подвизающимися при дворе иностранными труппами, получавшими плату по 20-25 тысяч  рублей в год, и думать не приходилось. Русский театр не имел даже постоянных музыкантов и вынужден был довольствоваться оркестром, обслуживавшим придворные маскарады.

Положение актеров  тоже было не из лучших. Скудное жалованье, которое они получали, выдавали им с перебоями. Положение в обществе они занимали низкое. Жили в том  же, сыром и темном, головинском  доме. Денег на еду и одежду им не хватало. Тут было на что сетовать Сумарокову.

Прошло всего  четыре месяца после учреждения Российского  театра, а он уже с отчаянием  писал всесильному фавориту Елизаветы  И. И. Шувалову: «...Я сижу, не имея платья актерам, будто бы театра не было... Помилуйте  меня и сделайте конец, милостивый государь, или постарайтесь меня от моего поста  освободить...»

За этим письмом  последовали другие, еще горше  и отчаяннее:

«Никто не может  требовать, чтобы русский театр  основался, ежели толикия трудности  не пресекутся» (29 апреля 1757 года).

«Нет ни одного дня комедии, в которой не только человек не был возмущен в таких  обстоятельствах, ангел бы поколебался... Жаль только тово, что... не можем работать, да и актеров ни актрис сыскать  без указу нельзя, а которые  и определены… отходом мне  стращают» (7 января 1758 года).

«От начала учреждения театра ни одного представления еще  не было, которое бы миновалося без  превеликих трудностей, не приносящих никому плода» (19 мая 1758 года).

При таких «хлопотных и всем бесполезных обстоятельствах», делал удручающий вывод Сумароков, он «лишен всех поэтических мыслей»  и не может «ничего зачать к  удовольствию двора и публики». 

И вероятно, не окажись  в труппе человека уравновешенного, энергичного, не менее Сумарокова любящего театр, но куда более жизнестойкого, умеющего преодолевать препятствия, вряд ли бы Российский театр сумел устоять.

Федор Григорьевич Boлков стал не только исполнителем главных  ролей, но ближайшим помощником директора  Российского театра. Все тяготы, о которых писал Сумароков, ложились прежде всего на него.

В результате неустанных хлопот Сумарокова Российскому театру в 1757 гору было разрешено играть сначала  по четвергам, а потом и в те дни, «когда опер, французских комедий  и интермедий представлено не будет», не только в головкинском доме, но и  на придворной сцене - в принадлежащих  императрице «городовых» зданиях.

Представления и здесь были платными, публичными. Об этом извещало объявление, помещенное в тот год в «Санкт-Петербургских  ведомостях»: «По четверткам будут  на Большом театре, что у летнего  дому, представляемы русские трагедии и комедии, и будут зачинаться всегда неотменно в шесть часов  пополудни. Цена та ж, которая была прежде».

Русская труппа смогла вздохнуть свободнее. Представления  давались в благоустроенных театрах, на оживленной Адмиралтейской стороне. Сборы разрешено было не отчислять  в казну, а собирать в собственную  пользу.

Но тут начались для Сумарокова и возглавлявшего труппу Волкова новые огорчения. Дни, отданные для представлений  русских актеров, часто оказывались  занятыми иностранными. Костюмов для  представлений недоставало.

Федор Григорьевич  Волков не был ни дворянином, ни офицером, не почитался он и как стихотворец. Но именно он не дал распасться только что учрежденной русской труппе, уверенно ведя ее за собой.

Вскоре пополнилась труппа женщинами – первыми русскими актрисами: Аграфеной Мусиной-Пушкиной (ставшей женой Ивана Дмитревского), Марией Волковой (женой брата Федора Григорьевича - Григория), Елизаветой Билау, Анной Тихоновой. Кое-кто из певчих отсеялся. Но вся труппа стараниями Волкова и Дмитревского (вначале исполнявшего главные женские роли, а затем ставшего основным партнером Федора Григорьевича в мужских) за два года значительно расширилась.

Получила она  и новое сценическое помещение  в придворном театре при деревянном Зимнем дворце, стремительно выросшем на углу набережной реки Мойки и  Невской першпективы, куда в ожидании еще одной перестройки Зимнего  дворца на Неве переехала Елизавета.

По единодушному мнению современников, деревянный дворец был поистине одним из шедевров Растрелли. Главный фасад его выходил  на Мойку и тянулся от Невского проспекта до нынешнего Кирпичного переулка, в котором возвели дворцовые  пристройки, пересекавшие нынешнюю улицу  Герцена. Среди этих построек и был  сооружен специальный театр. Согласно записи дежурного камер-фурьера, в  нем 5 мая 1757 года состоялось представление  «для народа вольной трагедии русской  за деньги».

Российская труппа выступала перед публикой разноликой. Часть ее с жадным вниманием и  сочувственным откликом внимала  пылким монологам трагедий и насмешливым  намекам комедий. Другая - с наивным  любопытством привыкала к непривычному сценическому действу. Третья удостаивала  своим посещением театральные «забавы» с высокомерным недоверием. И все  же уроки, которые получали зрители, приносили свои плоды.

Репертуар театра был серьезный. Ставили главным  образом трагедии Сумарокова: «Хорев», «Синав И Трувор», «Гамлет», «Семира», «Димиза», «Пустынник». Играли и комедии: переводные - Мольера («Скапионовы обманы», «Тартюф», «Мещанин во дворянстве», «Жорж  Данден» и другие), Гольберга («Гордость  и бедность»), Данкура, Руссо и  русские - Сумарокова. Публика Петербурга приобщалась к тому, что позднее  назовут классикой.

Но до чего же обидно мало дошло до нас непосредственных сведений о первом великом актере Российского театра! Обычная судьба подвижника сцены. После него не остается «вещественных» доказательств. Творения его остаются лишь в памяти людской, неверной и зыбкой, да в кратких  описаниях - непосредственных откликах на представления, неизбежно субъективных, порой легендарных.

                                               Маскарад. 
 
Перенесемся мысленно в московскую зиму начала 1763 года. Чтобы придать размах предстоящей церемонии своей коронации, императрица Екатерина решила устроить в Москве небывалый уличный карнавал под названием «Торжествующая Минерва». Подразумевая под этим образом, естественно, себя. Организация празднества была поручена Федору Волкову. Театральными подмостками для него стала вся Москва. 
 
«Торжествующая Минерва» была задумана и осуществлена Волковым как высокая трагедия и высокая комедия одновременно. Маскарад надо было читать, как читают книгу, разгадывать, как разгадывают загадку. Это было грандиозное, громадное полотно современной Волкову и его эпохе жизни. 
 
Вот как описывали этот день очевидцы: «Народ оповестили заранее, чтобы шел на Басманные, Мясницкую и Покровку, где в машкерадном действе узрят люди русские всю гнусность пороков и усмотрят признаки добродетели. На афише обещано, что после явления „торжествующей Минервы“ будут „разные игралища“, комедии кукольные, гокус-покус и разные телодвижения». 
 
На целые две версты растянулась многотысячная процессия пересмешников, дударей, комиков. Первой протащилась хромающая на костылях Правда, затасканная по судам. За Правдой ехали сытые и веселые судьи-взяткобравцы. Важные бюрократы пронесли знамена с надписями: «Сей день принять не могу — зайди завтрева!» Невежество ехало на осле, фурии на верблюдах... Глупость, пьянство, жестокосердие — для всех нашел точные театрализованные образы Федор Волков. Но маскарад не только обличал. 
Человек с окном в груди — таким увидел Волков человека идеального мира, с открытым и искренним характером. 
 
«Торжествующая Минерва» завершалась картинами Золотого века. Маскарад славил труд простых людей — вольный труд на вольной земле. На колесницах был представлен Парнас с музами, Аполлон, науки и художества.... А рядом выступал Мир, сжигающий военные орудия. Замечены были здесь и одинокие герои — задумчивый и горестный Диоген в бочке, со свечой в руках, Демокрит с глобусом. Колесницу Добродетели окружали маститые старцы в белоснежной одежде с лаврами на головах. Герои, прославленные историей, ехали на белых конях, за ними шли философы, законодатели... 
Распоряжаясь всем этим грандиозным действом, в легкой шубейке с непокрытой головой, Федор Волков не замечал стужи. В тот день он смертельно простудился и спустя несколько недель умер. Ему только что исполнилось 34 года. 
Последними словами, которые он произнес слабеющим голосом, были: «Не буду больше ставить трагедии. Хочу чего-нибудь бодрого и веселого. Улыбальной комедии. Слезы дешевы...» 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Портрет Ф.Волкова

Но на пустом месте не создается легенд. Подтверждения  легендам нередко мы находим в  непосредственных документах, сохраненных  в веках чьей-то заботливой рукой. Немало помогают представить духовный облик ушедших людей и портретные зарисовки художников, увековечивших  черты своих современников.

Взглянем на портрет Федора Волкова, созданный  его современником - живописцем Антоном  Лосенко.

Да, в этом портрете есть и символика, и условные приемы искусства классицизма. Поза Федора Григорьевича нарочито эффектна, складки  на одежде подчеркнуто декоративны. При всем том изображение заставляет вглядываться все пристальнее и  пристальнее...

Открытое лицо, честное, задумчивое, с едва заметной умной и грустной улы6кой. Мужественное и доброе, простое и благородное. Как ни странно, подчеркнутая индивидуальность лица не вступает в контраст с декоративной эффектностью одежды и позы. Простота уживается с парадностью, правдивость - с условностью.

Высокий, умный  лоб. Открытый взгляд больших и красивых карих глаз. Тонко очерченный рот  и резкие складки около губ, берущие  начало от чуть утолщенного носа. Странная смесь чего-то изысканного, по-женски мягкого с энергичным и сильным. Удлиненные пальцы и полные плечи. Волевая, чуть заметная ямочка на подбородке.

Нет, не случайно вложил художник в мощные руки кинжал и трагическую театральную маску. Это не просто атрибуты классицизма  и не обыденные предметы бутафории  в руках актера, как уверяли  некоторые искусствоведы, говоря о  том, что на портрете Лосенко Федор  Григорьевич написан в роли сумароковского Синава.

Художник создал обобщенный образ актера - борца, гражданина, человека, отдавшего жизнь благородному делу просвещения своего народа - «новому  источнику образования», как говорил  Белинский. Условные средства классицизма, которыми пользовался живописец, сделали  изображение нарочито приподнятым, откровенно возвышенным. Но не таким  ли, поставленным на героические котурны, было актерское искусство Федора Волкова?

Каждый подлинный  художник стремится к жизненной  правде. Каждый век правду искусства  видит по-своему. Лосенко, Волков и  Сумароков жили во времена господства в России классицизма. Отказываясь  от бытовых деталей, они стремились к укрупненному, облагороженному  изображению. От их творчества неотделима ясная аллегория, прозрачный злободневный намек, обращение к образам русской  истории и древней мифологии  как способам характеристики окружавших их людей и происходивших на их глазах событий. Но средствами далекого от нас искусства они добивались активного воздействия на своих  современников, а порой и глубокого  проникновения в сущность изображаемых ими явлений.