Имидж советских вождей

ИМИДЖИ  СОВЕТСКИХ ВОЖДЕЙ

  Вождь — это чисто имиджевая характеристика. Он вбирает в себя все характеристики сразу в самой высшей степени. Это великан среди лилипутов. Соответственно, этот разрыв приводит к тому, что на вожде нельзя разглядеть ни пятнышка, которое бы бросило тень на его репутацию и помыслы. Все прошедшие пред нами в этом столетии "вожди" несли в себе явные признаки харизматического поклонения, в этом случае рациональное понимание любви к вождю возникает лишь в обоснование уже существующего иррационального поклонения. И Ленин, и Сталин, и Гитлер обладают набором приписываемых им характеристик, которые не могут быть представлены в обыкновенном человеке. Вождь - это исключение из правил. Интересно и другое, имиджи вождей брежневского круга несли в себе четкие приметы карикатурности. Это были вожди, которым официально преклонялись, но неофициально их отрицали. Это время возникновения "кухонной политики", которая действовала в противовес политике официальной.

Ленин как вождь был представим системно: и на уровне детства, и на уровне семьи. Его детские годы описывались даже такими корифеями, как М. Зощенко. Он выступал как определенный норматив отсчета.

"Я  себя под Лениным чищу", —  успевали написать все поколения советских поэтов.

  Особо интересный материал для этого типа агиографии дает детская литература. Все мы прошли сквозь рассказы В. Бонч-Бруевича "Ленин и дети" или "Рассказы о Чапаеве" А. Кононова. "Общество чистых тарелок" Бонч-Бруевича вообще может рассматриваться как пример ПР работы среди детей. Ради значков и прочих элементов имиджа дети хотят поступить в это общество и бегут с заявлениями к Владимиру Ильичу. "Владимир Ильич прочел, поправил три ошибки и надписал в углу: "Надо принять". Если не обращать внимание на некоторую бюрократическую окраску, то этим типом повествования вводится прекрасная норма. Но агиографический элемент проскальзывает всюду. Вот окончание рассказа "На елке в школе": "Дружным хором звонких голосов провожали нас дети, просили приезжать к ним еще и еще. Владимир Ильич тепло простился со своими маленькими друзьями и учителями школы. Праздник получился чудесный, и после него дети писали Владимиру Ильичу письма. А он, хотя был очень занят, всегда отвечал им немедленно". Здесь множественный набор отсылок на стереотипы: дружный хор звонких голосов, тепло простился со своими маленькими друзьями, дети писали письма, а Ленин немедленно отвечал на них, несмотря на свою занятость.

  Соответственно  отсылает на иные стереотипы А. Кононов. Одно лишь появление Чапаева заставляет врагов менять свои планы. Например: "Не только наши бойцы узнали Чапаева. И вот, один за другим, белоказаки стали поворачивать коней назад. Напрасно размахивал саблей офицер. Напрасно старался он остановить своих всадников". Имидж Чапаева переносится и в новую войну — с фашистами в Испании. "Знамя развернулось по ветру, и на его шелку показалась голова Чапаева в косматой папахе. По рядам пронеслось: - Чапаев впереди! каждую минуту фашистская пуля могла скосить знаменосца, но он смело бежал впе-

ред... И  бойцы, забыв про смерть, кинулись за ним. Они бежали, не останавливаясь, перепрыгивая через тела убитых товарищей: — Чапаев с нами! Фашисты с ужасом увидели, что ни огонь пулеметов, ни подоспевшее из-за реки подкрепление их не спасут". Но все это возникает из изначально харизматического образа: "Сегодня он из одного котелка с тобой похлебает, под гармонь вместе спляшет, а завтра в бой поведет — греза-командир. И тут уж ему слова напротив не скажешь. Да и что говорить! С ним идешь - не боишься. Знаешь, что у Чапаева все обдумано, все рассчитано да на карте размерено, ошибки у него в бою не бывает". И все повествование носит былинный (и, следовательно, вневременной) характер. Ср. следующее начало: "Однажды Чапаев отправился в разведку". Это чисто фольклорное начало, за которым может следовать либо хвала, либо хула (в современном измерении -анекдот).

  Создатели воображаемых миров периода разрушающегося социализма акцентировали уже совершенно иной набор характеристик человеческого толка, что в обрамлении вождя создавало невиданное ощущение человечности. Этот же набор характеристик затем начал пародироваться в анекдотах. На официальном уровне Ленин оставался тем образом, в тени которого находились все поколения советских вождей. А. Миг-ранян считает Ленина в достаточной степени харизматическим лидером.

"В.И.Ленин,  независимо от занимаемой им  должности, был народным лидером и обладал личной харизмой в традиционном смысле этого слова. Наиболее ярко плебисци-тарно-харизматический характер власти В.И.Ленина проявился на конкретном примере обсуждения условий подписания Брестского мира, когда большинство членов ЦК выступало против, а Ленин, убежденный в правоте своей точки зрения и в том, что народные массы пойдут за ним, что он выражает их желание и волю, пригрозил, что выйдет из ЦК и обратится непосредственно к партии. Такое поведение 

идеально  соответствует природе плебисцитарно-харизмати-ческого лидера. В идеале власть и сила подобных лидеров зависят от влияния их идей, а не от каких-то репрессивных институтов, стоящих за ними и заставляющих массы подчиняться их воле"¹.

  Сталин  не обладал необходимым набором  человеческих характеристик, запущенных в массовое сознание. С одной стороны, в контексте его жизни эти характеристики не имели смысла, его контекст требовал сурового портрета. С другой, он не успел пройти тот объем "лавирования действительности", который прошел Ленин после своей смерти. А.К.Михальская так описывает риторику Сталина:

  "Оставаясь  внешне риторикой борьбы, тем  не менее демонстрирует, как и индивидуальный речевой стиль Сталина, так и то, что борьба для него закончена: он абсолютный иерарх и учитель, он обладатель речи и истины, и выше нет никого. Отсюда спокойствие и даже умиротворяющее воздействие его речей. В конце своей жизни Сталин доходит до абсолютного предела - до полного отказа от публичного слова. Оно уже не нужно: все решено"².

  Нам представляется важной еще одна особенность  Сталина. Он моделирует диалогическую структуру речи, реально находясь в монологической ситуации того, кого запрещено опровергать. Как заметила Светлана Аллилуева о другом деятеле эпохи: "Спорить с Берия было никому невозможно"³. Сталин пытается говорить под Ленина, считая себя оратором. Он отвечает на письма. Он занимается и языкознанием, и биологией. Как и в случае Ленина перед нами вроде бы вновь проходит вариант Леонардо да Винчи. И это "вроде" и должно заполняться до предела достоверности с помощью репрессивных мер. Для того чтобы быть как Ленин, ему пришлось уничтожить всех соратников того периода. И он стал как Ленин. Для того чтобы быть универсалистом, знатоком биологии-языкознания, приходилось вносить атмосферу монологизма

в диалогическую  ситуацию, тем самым превращая  ее в свою противоположность.

  При этом А.Михальская несправедливо критикует шутки Сталина как производящие впечатление грубости и примитивности⁴, забывая при этом, что выступление перед массовой аудиторией отличается от печатной речи. Когда оратор ощущает, как ему внимает толпа, от этого управления толпой он также расслабляется и порождает те или иные высказывания, которые, возможно, и не сказал бы в иной ситуации. Но наэлектризованная толпа реагирует совсем по-другому: достаточно засмеяться одному. И он увлечет за собой весь зал. Так что примитивность шуток Сталина в этом контексте понятна и оправданна.

  Речи  Сталина производят впечатление  именно "живых" текстов, построенных на апелляции к толпе. При этом некоторые эти отрывки (что интересно) стали расхожими цитатами уже в период развенчивания культа личности. Например, следующее:

  Чем объяснить, что, несмотря на это, все  еще продолжается разнузданная травля тов. Бухарина? Чего, собственно, хотят от Бухарина? Они требуют крови тов. Бухарина. Именно этого требует тов. Зиновьев, заостряя вопрос в заключительном слове на Бухарине. Крови Бухарина требуете? Не дадим вам его крови, так и знайте. (Аплодисменты. Крики: "Правильно!".)"⁵.

  Это речь "своего среди своих". Что  подтверждают типичные варианты реакций  по заключению подобных речей: Бурные, продолжительные аплодисменты; все делегаты встают; овация. При этом диалог поддерживается только в односторонней форме. Это диалог подтверждающий типа криков "Правильно", остальные варианты пресекаются. Например, такая попытка вставить свое слово:

"Рязанов.  Не стало, а было. (Голос с места: "Не мешайте, т. Рязанов") Я не мешаю"⁶.  

  Интересно, что в момент произнесения Сталин не прореагировал, но через несколько минут (когда подошел к близкому для ответа материалу, не преминул этим воспользоваться): "Тут была реплика с места, кажется, т. Рязанова, о том, что ограничение допущенное Марксом для Англии и Америки, неправильно не только для нынешних условий, когда Маркс допускал это ограничение. Я не согласен с т. Рязановым. Я думаю, что т. Рязанов ошибается" (Там же. — С. 725). И к концу аргументации вновь:

"Я  думаю, что прав тут Ленин,  а не т. Рязанов.

  Я очень уважаю т. Рязанова, но должен признаться, что еще больше уважаю и продолжаю уважать т. Ленина" (Там же. - С. 726).

  Это динамическое построение, реагирующее  на то, что имеет место в зале. И в ряде случаев, особенно это касается завершающих реплик, зал живет единой жизнью со своим оратором. Например:

  "Пора  понять, что вы не революционеры  и интернационалисты, а болтуны от революции и от интернационализма. (Аплодисменты.)

  Пора  понять, что вы не революционеры  дела, а революционеры крикливых фраз и кинематографической ленты. (Смех;аплодисмент ы.)

  Пора  понять, что вы не революционеры  дела, а кино-революционеры. (Смех;аплодисмент ы.)"⁷

  Очень активно Сталин отсылает к реакции именно смехового характера. Например, на с. 755 встречаются четыре реакции "Смех", то же количество на с. 756 стенографического отчета. Типичный пример завершения:

  "Что  же из этого следует? А то, что у оппозиции, очевидно, уши не в порядке. (Смех)

  Отсюда мой совет: товарищи из оппозиции, лечите своим уши! (Бурные, продолжительные

аплодисменты. Конференция, стоя, про в о ж а е т т.   Сталин а.)"⁸.

  В этот период резко усиливается централизация  власти, что отражается на властных характеристиках порождаемой в этот момент риторики. Так, в 1923 г. принимается постановление ЦК, что все публикации должны проходить через контроль партии и государства⁹. Интересную фразу употребил А. Грачев, рецензируя в "Московских новостях"¹⁰ книгу о Сталине: "Если бы Макиавелли, которого Сталин читал в турухан-ской ссылке, смог написать в XX веке продол жение своего "Государя", он, наверное, назвал бы свой труд "Генеральный, секретарь".

  Особенностью  и Сталина, и других лидеров Советского Союза было то, что русский язык не был для них родным. Грузинский, украинский языки, ставропольский диалект привносили в язык вождя ощущение не того контекста. А.Михальская цитирует близкое восприятие речи Гитлера от директора Берлинского городского архива: "Он говорил со странным акцентом, словно пришелец с баварских гор. И эта окраска голоса сообщала какую-то горнюю отдаленность фюрера от привычного, обыденного, словно он обращался из какого-то иного мира, внушала нечто мистическое"". Нам представляется, что здесь также вмешивается еще один параметр - перед нами радиоречь. В этом случае мы действительно слушаем по-иному: голос кажется оторванным от его носителя. Этого нет в случае газеты, поскольку там размыты индивидуальные характеристики как самого говорящего, так и контекста произнесения речи. Сказанное в скобках "продолжительные аплодисменты" не может сравниться по силе воздействия с реальными аплодисментами.

  А. Антонов-Овсеенко четко называет этот срез действительности "Театром Иосифа Сталина"¹².

  "Кремлевский  лицедей постоянно переигрывал, пользуясь одними и теми же штампами — в слове, мимике, жес- 
 

те, походке, сценический успех у невзыскательной  публики был предопределен" (с 13). Что касается организации пер-формансов, то здесь замечает ААнтоиов-Овсеенко: "Сталин в начале 20-х годов создал свою клаку для заседаний пленумов ЦК, партконференций, съездов. Крикуны могли сорвать выступление любого партийного деятеля" (С. 19). Соответственно проводились с элементами театральности показательные судебные процессы, которые затем были перенесены в страны Восточной Европы. "Опыт в организации показательных процессов был накоплен предостаточный, исполнители — сценаристы, режиссеры, актеры — прибыли из Москвы загодя под масками советников, статистов набрали на месте"¹³.