Историческая мысль и историческая наука до возникновения марксизма

ИСТОРИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ  И ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА ДО ВОЗНИКНОВЕНИЯ  МАРКСИЗМА 

В первой половине XIX в. историческая мысль и историческая наука развивались  в новых, отличных от «века Просвещения» условиях. Великая французская революция  смела «старый порядок» во Франции; прямо или косвенно она нанесла также сильные удары по феодализму в других европейских странах. Начавшаяся еще в конце XVIII в. в Англии, а позднее и в ряде других стран, промышленная революция впервые создала адекватную капитализму техническую базу. Поэтому в первой половине XIX в., несмотря на временное политическое торжество феодально-дворянской реакции в Европе, развитие капиталистических отношений повсюду шло нараставшими темпами.

Вместе с тем и в первой половине XIX в. в Европе и Америке  сохранялась почва для буржуазных преобразований и буржуазных революций. Во многих странах еще были сильны феодальные порядки, господствовали абсолютистские и полуабсолютистские режимы. Даже в наиболее развитых из них — Англии, Франции и США — буржуазия как класс в целом еще не добилась полного политического господства.

Поскольку в тех или иных странах  не были полностью решены задачи буржуазных преобразований и шла борьба за их осуществление, буржуазия оставалась силой общественного прогресса. Однако устрашающий, «якобинский» опыт Французской революции и появление пролетариата вели к тому, что буржуазия утрачивала былую революционность. Преобладающей формой ее политической теории и практики стал буржуазный либерализм различных оттенков.

Более радикально выступали в социально-политической борьбе мелкобуржуазные слои населения. Враждебные феодально-сословным, полицейски-бюрократическим порядкам, они страдали также от последствий ускорившейся капиталистической эволюции. Эти слои являлись питательной почвой радикально-демократических течений в политическом движении и общественной мысли.

Наконец, по мере того как шло формирование рабочего класса, в общественной мысли  все более явственно начинал  звучать голос пролетариата, хотя и ослабленный утопическим характером домарксовых социалистических учений.

В этих новых исторических условиях в основном — хотя и далеко не полностью — исчерпало себя просветительское течение общественной мысли. С началом  века в европейской культуре постепенно утвердилось новое, очень широкое  и противоречивое по содержанию идейное и художественное течение — романтизм. Романтизм проник во все сферы художественного творчества, оказал сильное влияние на общественную мысль и науки об обществе. В этом идейном потоке сформировалось и романтическое направление в историографии, занимавшее преобладающие позиции до середины XIX в.

Наряду с романтическим течением в историографии в его «классической» форме существовали течения и  школы, развивавшие некоторые традиции Просвещения. Разумеется, они не могли  не воспринять то новое, что давал романтизм, но его влияние в данном случае оказывалось ограниченным.

Кризис просветительской рационалистической историко-социо-логической мысли и  становление новых течений были теснейшим образом связаны с  воздействием Французской революции. Она вызвала не только острейшую идейную борьбу, но и напряженную работу общественной, в том числе историко-социологической, мысли. Противники революции и ее сторонники должны были так или иначе уяснить ее причины, результаты, место в истории. Поставив эти насущнейшие для того времени вопросы, революция также обогатила общественную мысль реальным историческим опытом. На глазах одного поколения рушились многовековые монархии, в стремительном темпе возвышались и терпели поражение политические партии, сменялись политические формы и границы государств. Историки первых десятилетий XIX в. остро ощущали громадную значимость этого нового всемирно-исторического опыта, которым не располагали просветители XVIII в. «Любой из нас, людей XIX века, — писал один из крупнейших французских либеральных историков того времени Огюстен Тьерри, — больше знает, чем Велли, Мабли и даже сам Вольтер, о восстаниях и завоеваниях, распаде империй, падении и реставрации династий, демократических революциях и сменяющей их реакции»'.

Осмысление исторического опыта революции и последующей реакции побуждало публицистов, философов, историков разных направлений к пересмотру целого ряда характерных для «века Просвещения» методов объяснения общества и его истории. Французская революция, явившись практической проверкой общественных идей просветителей, во многом наглядно показала их жизненность и силу. Революция проходила под их знаменем. 3 ходе ее просветительские идеи воплотились в конституционных и правовых документах, которые стали образцом для последующих буржуазных преобразований во многих странах мира. Но практика революции наглядно обнаружила и ограниченность общественных идей Просвещения. Она выявила историческую ограниченность их реального социального содержания — обещанное буржуазным Просвещением гуманистическое царство разума, торжества свободы и всеобщего счастья оказалось лишь эгоистическим царством буржуазии. История дала совсем не тот результат, который был предписан рационалистическими построениями просветительской мысли. Но тем самым раскрывалась и познавательная ограниченность социологического метода просветителей. Наглядно обнаруживалась слабость механистического, чуждого историзму представления об обществе как простой сумме индивидов, которая может быть произвольно изменена согласно рационально составленному плану законодателя.

Буржуазно ограниченные результаты революции, возвышение на развалинах феодализма и патриархальных устоев хищной, алчной, беззастенчивой буржуазии основательно подорвали выдвинутую просветителями оптимистическую теорию прогресса, буржуазную по сути, но окрашенную ими в тона общечеловеческого гуманизма.

Необходимо также иметь в  виду и данный революцией урок классовой  борьбы. Ожесточенная, не прикрытая  религиозной идейной оболочкой  борьба между феодальной аристократией и третьим сословием во главе с буржуазией, а на высшем этапе революции — между имущими верхами общества и беднотой с небывалой до той поры отчетливостью показала значение классовой. борьбы в обществе.

Наконец, общественная мысль того времени должна была учитывать в своих построениях и такое новое явление принципиальной важности, как развернувшаяся сначала в Англии, а затем и на континенте промышленная революция и вызванные ею технический переворот и громадные социальные сдвиги. В наиболее полной мере воздействие этих процессов скажется на историографии в 50—60-е годы, но уже и в первой половине XIX в. новый исторический опыт попал в сферу внимания философов и историков.

Все эти обстоятельства сыграли  определяющую роль в возникновении  новых явлений в исторической мысли и в формировании романтического течения в историографии.

По своим социальным истокам  это течение, как и романтизм  в целом, было крайне неоднородным. С одной стороны, в нем нашла  отражение непримиримая враждебность идеологов дворянства и консервативной буржуазии к Французской революции и идейно ее породившему Просвещению. На этой основе сформировалось реакционно-романтическое направление. С другой стороны, романтизм стал одной из теоретических форм, в которой выразился протест разбуженных революцией народных масс, их разочарование буржуазной узостью результатов революции, последствиями капиталистического прогресса. Эти настроения питали мелкобуржуазную, радикально-демократическую струю. Романтические идеи были использованы также буржуазно-либеральной историографией первой половины XIX в., которая хотела дать историческое обоснование политических притязаний буржуазии.

Эта крайняя неоднородность романтического течения в историографии очень  затрудняет всякую попытку дать ему  всеохватывающую характеристику. Тем не менее представляется возможным выделить некоторые наиболее общие черты романтической историографии, отличавшие ее от просветительской.

Главной позитивной чертой романтической  историографии был прежде всего  историзм и тесно с ним связанное представление об «органическом», т. е. независимом от сознательной воли отдельных людей, развитии исторического процесса2. Историзм, который стал вообще отличительным признаком научного мышления XIX в., требовал генетического анализа общественных явлений — конкретного изучения этапов их развития с момента зарождения. Определенная тенденция к историзму была присуща и исторической мысли просветителей, но она сильно ослаблялась абстрактно-рационалистическим, механистическим методом мышления Просвещения в целом. В результате целые эпохи в истории человечества, прежде всего период средних веков, оказывались лишенными позитивного исторического содержания. Романтическая историография пересмотрела эту оценку средневековья. Для нее вообще характерен особенно пристальный интерес именно к истории данного периода, а для многих ее представителей — и реакционная его идеализация.

Торжество историзма в общественной мысли вело в первой половине XIX в. к возрастанию общественной роли и влияния исторической науки, которая  стала «наукой века». «Именно история, — с гордостью писал О. Тьерри, — наложит свой отпечаток на XIX век ... она даст ему имя, как философия дала свое имя XVIII веку»3. В этот период повсюду в Европе (отчасти и в США) создавались исторические общества, журналы, музеи, совершенствовалось хранение архивных документов, предпринимались фундаментальные издания источников. Интерес к истории охватывал значительные круги образованного общества. Сочинения историков широко читались и обсуждались в прессе; лучшие из них выдерживали по нескольку изданий подряд. Лекции выдающихся историков (например, Ф. Гизо, Ф. Шлоссера, Т. Н. Грановского) собирали большие отзывчивые аудитории. Знамением времени была популярность исторических романов. Интерес к романам Вальтера Скотта, которые оказали влияние не только на литературу, но и на историографию, стал общественным явлением. К историческим сюжетам обращались крупнейшие писатели того времени: В. Гюго, О. Бальзак, А. С. Пушкин и др.

Характерной чертой романтической  историографии было также представление о том, что «органическое» развитие исторического процесса раскрывается не в деятельности отдельных личностей и не в глобальном развитии всего человечества, а в конкретной истории отдельных народов и стран. Особенности последней романтическая историография, идеалистическая по философской основе, связывала с чертами присущего якобы каждой нации «народного духа» (Volksgeist — по терминологии немецких историков, особенно приверженных к этой идее). Сообразно с ним происходит развитие национальной культуры и национального государства. Сама идея «духа народа» (l'esprit du peuple) была выдвинута еще просветителями (Монтескье, Вольтер), но наполнялась иным содержанием и в рамках рационалистической методологии не получила широкой разработки.

Стремясь преодолеть абстрактно-рационалистический подход к истории, романтическая историография придавала большое значение отображению своеобразных черт каждой исторической эпохи в ее национальной и географической определенности. Историки-романтики хотели воссоздать неповторимые особенности духовного склада людей прошлого, их быта, одежды и т. д. Отсюда выдвигавшийся некоторыми историками первой половины XIX в. принцип «вживания», «вчувствования» в изучаемую эпоху, «сопереживания» с нею, присущая романтической исторической литературе живость и красочность изложения, стилизация (нередко в ущерб исторической точности).

Все эти новые черты, внесенные  романтизмом в историографию, по-разному  отражались в творчестве историков  различных стран и направлений.

В сложной и противоречивой картине исторической науки в Европе и США представляется возможным выделить некоторые общие, имевшие международный характер направления.

Реакционно-романтическое направление  в историографии восходит к реакционным  публицистам и писателям конца XVIII — начала XIX в. (Э. Берк — в Англии, Новалис, Л. Тик, Ф. Шле-гель — в Германии, Ф. де Шатобриан, Ж. де Местр, Л. де Бо-нальд — во Франции).

Реакционные романтики развернули широкое наступление против Французской  революции и идейного наследия Просвещения. Они ополчились на одно из его главных достижений — секуляризацию общественной, в том числе исторической, мысли, пытаясь возродить провиденциалистские концепции. Убеждению просветителей в безграничных возможностях разума, рационального научного познания представители реакционного романтизма противопоставили мистицизм, тезис о примате веры, а также интуиции, чувства над разумом. В противовес резко критической оценке просветителями средневековья и религиозного фанатизма реакционные романтики идеализировали средние века как период патриархальной социальной гармонии и благодетельного духовного господства католической церкви. Ожесточенной критике подверглась разработанная просветителями концепция человеческой личности и прав человека, идеи общественного договора и народного суверенитета.

Реакционным романтикам удалось подметить  некоторые действительные слабости рационалистических представлений  об обществе и его истории: механистическое  понимание общества как простого конгломерата индивидов, неисторичное представление о возможности перестройки общественных учреждений в духе «естественного права» путем свободного творчества мудрого законодателя. Однако то понимание историзма и «органического» развития, которое реакционные романтики противопоставляли просветительскому рационализму, было крайне односторонним, подчиненным задаче исторически обосновать политическую реакцию. Они не только отвергали революцию, считая ее бесплодной и вредоносной аномалией в «органическом» естественном ходе истории, — в сущности они отказывали в исторической правомерности всякому прогрессивному движению, посягающему на освященные традицией и давностью общественные установления. В духе политической реакции трактовались и понятия «народного духа» и «народа» как особой коллективной индивидуальности, которую реакционные романтики усердно противопоставляли просветительскому индивидуализму. «Народ» выступал в их сочинениях косной, неподвижной, не расчлененной на классы массой, «народный дух» — якобы истинный двигатель истории — трактовался как некая изначально данная, мистическая, иррациональная сущность.