Политические взгляды Хомейни и их влияние на исламскую революцию

     Не  меньшее значение Хомейни придавал уничтожению иностранного, и особенно американского, влияния, искоренению последствий проникновения в страну буржуазной «массовой культуры», способствующей распространению «западной вседозволенности» и упадку традиционных моральных устоев. Но, поскольку опасность для мусульман исходит не только от «материалистического Запада», но и «атеистического Востока», в борьбе против одной из сверхдержав не следует, как полагал аятолла, опираться на поддержку другой. Спасение мусульман — в самоизоляции от «мировых сил высокомерия», в опоре на собственные «ноги», а главное, в следовании своему, исламскому, пути развития. Этот путь, когда на то будет воля аллаха, восторжествует не только в мусульманском, но и во всем остальном мире.¹⁵

     Таким образом, политическое кредо Хомейни  сводилось к двум главным целям: создание «исламского государства» и уничтожение влияния западной буржуазной культуры. Достижение этих целей, считал он, само собой приведет к «исламскому бесклассовому обществу», «обществу всеобщей исламской справедливости». Для этого нужна не классовая борьба, а нравственное усовершенствование людей путем восстановления в отношениях между ними исламских моральных норм. «При исламском правлении,— говорил Хомейни,— никогда не будет такой глубокой пропасти между слоями общества и жизнь почти всех будет на одном и том же экономическом уровне». Это простое, мелкобуржуазное по характеру кредо высказывалось на языке религиозного пророчества.

     Политический  радикализм (более того — в известном смысле революционность) в сочетании с социальным консерватизмом, сдобренным изрядной порцией морально-этических абстракций, стал могучим источником такого авторитета и влияния, каким до Хомейни, кажется, никто и никогда не пользовался в Иране. Вокруг пего на общей идейной платформе объединились десятки миллионов людей из самых различных социальных слоев. «Аятолла Хомейни стал центральной фигурой революции, ее символом, вождем, в частности, и потому, что он оказался приемлемой фигурой и для тех, кто желал глубоких социальных преобразованиями для тех, кто не желал идти дальше свержения шаха». Выдвинутый им лозунг «справедливого исламского строя» был привлекателен всеобъемлющим характером, благодаря чему каждый мог видеть в нем воплощение собственных представлений об обществе равенства и справедливости.¹⁶

     С осени 1978 г. резиденция Хомейпи в  Нофль-ле-Шато стала местом паломничества  представителей самых различных течений антишахской оппозиции. Встречи с аятоллой обычно заканчивались официальным признанием его руководящей роли в борьбе против шахской тирании и согласием с принятой им стратегией. Превратившись к концу 1978 г., из бесплотного символа революции в ее реального вождя, Хомейни молчаливо согласился на то, чтобы его величали имамом — беспрецедентный случай в истории иранского шиизма. Ближайшее окружение Хомейни в эмиграции составляли относительно молодые представители «исламской интеллигенции», получившие образование на Западе и долгое время готовившие себя там к участию в будущем «исламском государственном правлении». Среди них — Ибрагим Язди, Садек Готбзаде, Абольхасан Банисадр и др. Эти и другие «мирские муллы», как их называла западная печать, многое сделали для придания аятолле вполне респектабельного облика в глазах мировой общественности.¹⁷

     В многочисленных интервью конца 1978 —  начала 1979 г. Хомейни говорил, что «исламское правительство» будет уделять первостепенное внимание сельскому хозяйству, чтобы возродить роль Ирана как экспортера продовольственных товаров после полутора десятилетий их ввоза. Проблемы механизации сельскохозяйственного труда найдут отражение и в новой программе индустриализации и модернизации, которая отвергнет путь сборки промышленных предприятий из импортного оборудования и нацелит страну на самостоятельное развитие. Важнейшая задача — покончить с зависимостью Ирана от продажи нефти и растратой полученных доходов на приобретение американского вооружения». В политическом плане были даны обещания, что никто из представителей духовенства не займет официальных постов, они будут только направлять правительство, а немусульманские национальные и религиозные меньшинства, женщины, левые организации, не занимающиеся подрывной антигосударственной деятельностью, и другие партии и группы получат свободу мысли и слова.¹⁸

     Подобные  заявления способствовали еще большему сплочению под зеленым знаменем ислама различных политических течений антишахской оппозиции. Но решающую роль в данном случае играли активные революционные действия широких трудящихся масс, безоговорочно поддерживавших бескомпромиссную позицию Хомейни в отношении шахского режима и его объективно антиимпериалистическую программу. Это сказывалось и на позициях левых сил - коммунистов, революционных демократов и леворадикальных организаций. Бывшие ранее главным объектом шахских репрессий, они в ходе революционной борьбы начали выходить из подполья, восстанавливать свои ряды, залечивать полученные раны.

     Могучее, беспрецедентное по охвату широких  слоев населения, ежедневному накалу и самопожертвованию общедемократическое движение заставило шаха уже 16 января 1979 г. покинуть пределы Ирана - как оказалось, навсегда. А спустя две недели Хомейни с триумфом вернулся в страну.¹⁹ Большая часть жизни была уже позади, но самое трудное время только начиналось.

     Отношения между Хомейни и поддерживавшими его народными массами были не столь однозначны, как это могло показаться по внешнему ходу революционных событий. В течение прошедшего года он неоднократно выдвигал лозунги, значительно опережавшие развитие массового движения, которое нуждалось еще в некоторой «раскачке» для того, чтобы их полностью освоить. Наиболее важным среди них было требование безусловного отстранения монарха от власти, выдвинутое в то время, когда широкие народные массы выступали лишь против отдельных проявлений шахского авторитаризма. Теперь ему предстояло не только подтвердить свою роль вождя революция, но и доказать свою способность сохранить контроль над развитием массовой антишахской и антиимпериалистической борьбы.

     По  возвращении в страну перед Хомейни вновь встала задача, над решением которой он вместе со своими помощниками начал работать еще в Нофль-ле-Шато, - как добиться отстранения от власти назначенного шахом правительства Шахура Бахтияра, свернувшего на путь «перехвата» революционных требований и пользующегося поддержкой США, избежав, во-первых, затяжной гражданской воины, в условиях которой левые организации, пока еще слабо связанные с массами, но постоянно призывающие к вооруженной борьбе с шахскими властями, могли резко усилить и укрепить свое влияние; во-вторых, военного переворота, призрак которого уже давно витал над страной.²⁰

     В решении этой головоломки имам исходил из той непреложной для него истины, что наибольшую опасность для удержания революционной власти в «исламских берегах» представляют левые организации, тогда как генералитет, озабоченный прежде всего проблемой собственной безопасности, вынужден будет действовать не только против духовенства, но и против правительства Бахтияра, а в еще большей мере — против лево-демократических сил.

     В политическом курсе имама, бескомпромиссном в отношении шаха, открывается фаза компромиссов по отношению к тем, кто составлял внутреннюю и внешнюю опору монархии, компромиссов, освященных целью  создания   «исламской   республики»,   «исламского правления». В рамках этой политики, Хомейни санкционировал негласные контакты и переговоры с эмиссарами президента США, руководством иранской армии и даже Бахтияром. Главная цель состояла в том, чтобы методами политического давления обеспечить мирный переход власти, в связи с чем представителям США были даны «клятвенные заверения» относительно безопасности американского военного я гражданского персонала в стране и секретной военной техники, а начальнику генштаба вооруженных сил Ирана генералу Аббасу Карабаги — «гарантии неприкосновенности»  высшего офицерства и «заверения» в сохранении целостности армии. Хомейни в интервью американским средствам массовой информации говорил, что «со стороны США было бы ошибкой бояться ухода шаха», что «мы прекратим всякую оппозицию Соединенным Штатам, если их администрация откажется следовать своей нынешней политике», и выражал возмущение по отношению к тем кто, называя его сторонников «коммунистами», «пытается запятнать нашу репутацию». В выступлениях, рассчитанных на Иран, он призывал народ не нападать на «братьев» из армии, а армию — вериться «в объятия народа», утверждая, что «генералы, офицеры, унтер-офицеры — такие же мусульмане, как и другие иранцы».²¹

     Одновременно  все более четко обозначалась и политика Хомейни в отношении левых сил. Его публичные предостережения против всякого организационного сотрудничества  с   «марксистскими   элементами»  на практике выливались в разгоны митингов и демонстраций, организуемых левыми группировками. Вместе с тем приближенные имама по-прежнему давали обещания относительно предоставления этим группировкам свободы мысли и слова в расчете на то, чтобы не допустить преждевременного выхода их действий из общего русла аитишахской борьбы. При этом Хомейни без устали призывал массы сохранять спокойствие и выдержку во время демонстраций и забастовок, категорически отказаться от применения оружия и не поддаваться на «провокации», откуда бы они ни исходили.²²

     В ночь с 9 на 10 февраля в столице  неожиданно для Хомойни и его  штаба началось вооруженное восстание, вызванное нападением шахской гвардии «бессмертных» на учебную базу военно-воздушных сил, личный состав которых накануне принимал участие в народных демонстрациях. 10 февраля боевыми отрядами левых организации трудящиеся Тегерана нанесли тяжелое поражение «бессмертным». С утра 11 февраля восстание охватило все население города. Вооружившись в арсеналах, казармах и полицейских участках, повстанцы захватили главные управления полиции и жандармерии, тюрьмы, здания меджлиса, радио и телевидения, шахские дворцы. Положение на улицах города полностью вышло из-под контроля имама, представители которого даже в это время продолжали переговоры с Бахтияром и военным командованием. Посланцы Хомейни сновали в микроавтобусах по городу и кричали в мегафоны: «Имам еще не призвал к джихаду, расходитесь но домам». Но когда военный администратор Тегерана, активный сторонник военного переворота, издал 10 февраля приказ о продлении комендантского часа с 16.30 до 5 часов утра, Хомейни объявил это распоряжение недействительным - никто не должен уходить домой, все должны оставаться на улицах. Правда, в очередном воззвании он не только предостерег армейское командование от насилия в отношении народа, но и еще раз публично подчеркнул свою заинтересованность в «мирном решении иранских проблем». Тем не менее это была прямая моральная поддержка восстания, которое не было санкционировано руководством революции и проходило без его участия. События 11 февраля с еще большей силой выявили способность Хомейни обращать себе на пользу свои же упущения. Утром того дня Высший военный совет Ирана (судя по всему, генерал Карабаги еще за несколько дней до восстания договорился с представителями Хомейни о капитуляции армии) принял решение о «нейтралитете» вооруженных сил в происходящих событиях, о поддержке «требований народа» и отводе войск в казармы. Сам имам выступил с двумя обращениями к народу, призвав его сохранять готовность к возможной защите от «смутьянов», соблюдать «спокойствие и порядок», положить конец «волнениям, мятежам, стычкам», чтобы «враги ислама» не могли объявить народное движение «реакционным и диким».²³

     Утром 12 февраля народные массы во главе с левыми группами и организациями еще были заняты подавлением последних очагов сопротивления npoшахских элементов, а Хомейни и его сподвижники уже держали в своих руках все рычаги правления. Новый премьер объявил о первых и наиболее важных назначениях в правительстве, в которое не вошел ни один представитель левых сил, ни один трудящийся. Хомейни, ставший фактическим правителем Ирана с широчайшими полномочиями, одержал полную и окончательную победу над своим заклятым врагом — шахом Мухаммедом Реза Пехлеви. Задача возвращения революционной волны в «исламские берега» окажется, однако, горздо более сложной и трудной, чем низложение монарха.

     С 1 марта 1979 г., с трудом добившись некоторого успокоения Тегерана, имам покинул огромную, проникнутую западным влиянием и космополитизмом столицу и переехал в Кум, центр религиозной пылкости и воинствующей ортодоксии, аскетизма и благочестия. Здесь, в глубине пыльного и узкого переулка, в небольшой полутораэтажном доме, в комнате, лишенной всякой мебели (лишь постель на полу и книги), которая станет и жилищем и канцелярией, сидя на ковре в окружении ближайших советников, в основном родственников, имам будет принимать посетителей, в том числе официальные иностранные делегации. Жизнь его будет так же проста и скромна, как у пророка: первая молитва до рассвета, чтение Корана, скудный завтрак, работа, дневной сон и т. д. Отныне все дороги должны вести в Кум, место пребывания фактического правителя страны. Сюда каждый четверг будут ездить запросто в маленьком автобусе премьер-министр с членами кабинета, а в остальные дни — другие официальные и неофициальные (но главные) лица. Никаких протоколов, никаких досье. Имам не должен вступать в пространные беседы — он только выносит решение, зачастую    подменяя его притчей, дает указания общего характера, возлагая на исполнителей заботу трактовать их по своему разумению. У имама слишком много больших забот, чтобы заниматься текущими мелочами. В стране появилось множество общественных и политических организаций, ассоциаций, групп (в одном только Тегеране их было больше ста), придерживающихся самых различных взглядов на будущее социальное и политическое устройство,— от крайне правых до крайне левых. Расхождения такого рода разъедали и духовенство, и ближайшее окружение имама, разделяли даже самых близких его советников и помощников.²⁴

     Объединить  все группы духовенства, сплотить все социальные сдои - значит уметь быть по необходимости и либералом, и радикалом, и консерватором, и прогрессистом, и крайне правым, и крайне левым. Каждая ив этих позиций, однако, должна выступать лишь как средство утверждения ислама в общественной, и в первую очередь политической, жизни страны. Именно поэтому Хомейни не может позволить себе открыто поддерживать ни одну из общественных и политических группировок (в том числе самых архиисламских). Предоставив им всем возможность бороться между собой за право интерпретации «курса имама», он обязан становиться на чью-либо сторону только тогда, когда почувствует угрозу институционному равновесию государственного управления. Эта политика «стабилизирующего конфликта» — единственная реальная возможность не только успешно регулировать соотношение центростремительных и центробежных тенденций в рядах исламских политических сил, но и выступать в роли, гарантирующей от каких-либо обвинений в ответственности за действия кабинета министров и всех остальных государственных органов и в то же время способствующей практическому формированию такого курса, который медленно, по верно привел бы к воплощению в жизнь идеи «исламской республики».²⁵