Принятие веры: проблема выбора и его последствия

    Но  Николай II и дворцовая камарилья  во главе с Распутиным непримиримостью  к буржуазной оппозиции, нежеланием поступиться хотя бы частицей власти наглухо заблокировали возможность каких-либо реформ. Февральский взрыв стал исторической неизбежностью. А с ним и альтернатива: или социалистическая революция, или буржуазно-реформистское преобразование, очищающее социальные и экономические структуры страны от остатков феодализма и утверждающее буржуазно-демократический строй.

    Итак, почему же не состоялся в 1917 г. буржуазно-реформистский  путь развития? Почему Россия, не завершив еще буржуазной эволюции к зрелому  и свободному от остатков феодализма капитализму, не закрепив демократического строя, круто повернула, причем раньше передовых стран Запада, на новый, социалистический путь?

    Февральская революция, свергнув царизм, превратила Россию по политическому строю в  одну из передовых демократических  стран мира и тем не менее не разрешила давно назревших задач. В самом деле, и при новом, буржуазном правительстве продолжалась тяжелейшая, ненавистная народу война. Оставался нерешенным вопрос о земле, обостряя вековой конфликт между многомиллионным крестьянством и горсткой помещиков. Рабочий класс подвергался варварской эксплуатации, а его основные требования (о введении 8-часового рабочего дня, о повышении заработной платы и т. п.) осуществлялись правительством и капиталистами при сильнейшем напоре снизу. День ото дня усиливалась хозяйственная разруха. Крайне острыми были и противоречия между чаяниями народов национальных районов России и великодержавно-шовинистической политикой русской буржуазии. Народные массы, организовавшись вокруг возникших по всей стране Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, стремились к удовлетворению своих требований и установлению подлинного народовластия. Буржуазия, напротив, жаждала скорейшего восстановления «порядка» и «твердой власти».

    «На бирже знали, — писал позднее  крупный деятель московской торгово-промышленной буржуазии П. А. Бурышкин, — что революция только начинается, а до чего она дойдет — неизвестно».

    Придя к власти, буржуазия хотела либо оттянуть разрешение неотложных задач, либо пойти на реформы, но такие, которые  не затрагивали бы коренных интересов и привилегий капиталистов и помещиков. В отличие, например, от французской буржуазии в 1793 г., русская не смогла пожертвовать отжившим свой век помещичьим землевладением и потому лишилась поддержки крестьянства. Точно так же правящая буржуазия не хотела отказаться и от продолжения войны, в сущности, из-за химерических планов империалистических захватов. Совсем не случайно лидер кадетов П. Н. Милюков, в бытность его министром иностранных дел в первом Временном правительстве, получил прозвище Милюков-Дарданелльский.

    Временное правительство, называвшееся временным  именно потому, что управляло страной  до Учредительного собрания, всячески саботировало его созыв: буржуазия  резонно опасалась, что в обстановке демократической революции это собрание окажется слишком левым. Поэтому, по словам одного из кадетских деятелей, следовало вести дело так, чтобы Россия пришла к Учредительному собранию «измученная и обессиленная, растерявшая по пути значительную часть революционных иллюзий».

    В отношении социальных реформ буржуазия заняла однозначную позицию: «сначала успокоение, а потом реформы». Она близоруко рассчитывала, как выразился один из ее авторитетнейших представителей, П. П. Рябушинский, что «все обойдется и русский народ никого не обидит». Не обошлось! Прав был Джон Рид, когда в своей знаменитой книге «Десять дней, которые потрясли мир» отметил: «...буржуазии следовало бы лучше знать свою Россию». История свидетельствует, что за незнание страны и народа, игнорирование его нужд правителям рано или поздно приходится расплачиваться...

    До  осени 1917 г. в народном движении главенствовали демократические партии — меньшевики и эсеры, с 5 мая они входили  во Временное правительство, то есть стали наряду с кадетами правящими  и правительственными партиями. Их целью было решить назревшие задачи реформистскими методами, вывести страну из кризиса и обеспечить ее развитие по буржуазно-демократическому пути. Меньшевики были убеждены, что Россия в силу ее отсталости еще не созрела для социализма, и считали, что «пределом возможных завоеваний... является полная демократизация страны на базе буржуазно-хозяйственных отношений».

    На  повестку дня выдвигаются новые  альтернативы. Русская буржуазия, давно  уже жаждавшая военной диктатуры, осенью 1917 г. окончательно отказывается от буржуазной демократии и, следовательно, от всяких реформистских идей. Позднее, находясь в эмиграции, это признал лидер кадетской партии П. Н. Милюков. Он писал, что в стране тогда создалось «парадоксальное положение»: буржуазная республика защищалась «одними социалистами умеренных течений», утратив в то же время «последнюю поддержку буржуазии». Вот политический портрет резко поправевшего к осени 1917 г. русского либерализма, нарисованный не большевистским, а левоменьшевистским публицистом: «Выглянула на свет божий никому до сих пор неведомая ипостась либерала: искаженное бессмысленной злобой лицо без всяких признаков не только «благородства» или «культуры», но и какой-либо вообще мысли на челе; широко отверстые уста, брызжущие ядовитой слюной, извергающие целые потоки базарной ругани, самой нелепой лжи и клеветы, требующие жестокой расправы с волнующимися крестьянами, рабочими, солдатами и в особенности с агитаторами, злонамеренности которых приписываются все беды переживаемой нами «анархии». Буржуазия взяла курс на подготовку контрреволюционного мятежа — «второй корниловщины».

    Теперь  народным массам фактически приходилось  выбирать не между властью Советов  и буржуазной демократией (в лице резко поправевшего и ненавистного Временного правительства), как в первые четыре месяца революции, а между властью Советов и диктатурой контрреволюционной военщины. Суть сложившейся в канун Октября альтернативной ситуации вождь большевиков выразил так: «Выхода нет, объективно нет, не может быть, кроме диктатуры корниловцев или диктатуры пролетариата» (Полн. собр. соч. Т. 34. С. 406). Исторически бесспорно, что если бы большевики промедлили со взятием власти и не упредили контрреволюцию, то слабое правительство Керенского сменила бы военная клика. Наступили бы десятилетия жесточайшего белогвардейского террора (вероятно, не уступающего сталинскому), социального, экономического и культурного регресса.

    Одновременно  осенью 1917 г. грозные очертания приобрела  и новая альтернатива: возможность  анархистского бунта — «бессмысленного и беспощадного», говоря словами А. С. Пушкина. О нарастании анархистского движения в стране с тревогой сообщали все левые газеты и со злорадством — правые. Стихийный бунт был чреват гибелью культуры и в конечном счете также обернулся бы иностранным вмешательством и торжеством контрреволюционной диктатуры. Одной из причин, почему Ленин торопил большевиков со взятием власти, были опасения, что стихийный взрыв анархии опередит все расчеты и планы.

    Императив истории оказался таким: Россия, чтобы остаться Россией, должна стать социалистической.

    Буржуазные  историки в рассуждениях о нашей  революции обходят главное —  степень вероятности реформистской  альтернативы. Мы, напротив, считаем  необходимым подчеркнуть, что в  условиях российской действительности 1917 г. она была невелика (неизмеримо меньше откровенно контрреволюционной).

    Никому  не возбраняется вздыхать по несостоявшимся буржуазным альтернативам Октября. Но реалии таковы: перевес сил был  на стороне революционного народа, и он решил вопрос о выборе пути в свою пользу, избрав социализм. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Контрольная работа 

По истории 
 
 
 
 

Группа  ГМУ 41-оз 

Сдала    Романова О.Н. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

2011 г