Реформы А. Косыгина

"Знаешь, ведь мы в Совмине  - простые пешки, даже не имеем  права подписать

незначительное распоряжение. Вся  власть у председателя и его заместителя

Дымшица, который располагает материальными  ресурсами". Реформы Косыгина

буксовали не только из-за интриг в  верхних эшелонах власти. Им активно

сопротивлялись многие министерства. Вот один из ярких примеров на эту  тему,

описанный референтом Косыгина Карпенко. Речь идет о так называемом бунте

сорока министров. "Суть дела заключалась  в том, - пишет Карпенко, - что

реформа резко увеличила цену срыва  договорных обязательств. Предприятие,

скажем, из-за недопоставки чепуховой, копеечной детали могло задержать  выпуск

дорогостоящей продукции, сорвать  задание по ее реализации, а значит, потерять

значительную сумму отчислений в поощрительные фонды. По новым  условиям в

таких случаях можно было через  Госарбитраж взыскать с недобросовестного

партнера не только штраф за недопоставленную продукцию, но и потребовать

возмещения всех потерь и убытков, которые понесло предприятие. Госарбитраж

получил право решать такие споры, даже если они возникли у коллектива с

собственным министерством. Однако охотников  обращаться в Госарбитраж с

подобными жалобами находилось очень  мало - получалось себе дороже. Ведь с

поставщиком, не говоря уж о собственном  министерстве, работать предстояло

многие годы, и портить с ним  отношения было просто опасно. Чтобы  поднять

дисциплину взаимных поставок, Косыгин  пошел на такую меру: было принято

постановление, по которому выполнение плана засчитывалось лишь после

удовлетворения всех заказов потребителей. Против этого и восстали дружно

Госплан и наиболее сильные министерства и авторитетные министры,

утверждавшие, что в таком случае все их предприятия останутся  не только без

премий, но и без зарплаты. В итоге  победа осталась за министрами. И хотя

распоряжение Косыгина официально отменено не было, оно практически  никогда

так и не вступило в действие".

Реформы Косыгина постепенно были свернуты и в силу благоприятной

экономической конъюнктуры для  СССР на нефтяном и газовом рынке. Мировой

энергетический кризис совпал с  бурным развитием в нашей стране нефтяной и

газовой промышленности. Развитые страны были готовы платить за тонну нефти  по

100 долларов, в то время как  ее себестоимость в Самотлоре  составляла около 5

рублей, а общий объем нефтедобычи  СССР быстро довел до 600, а затем  и 650

миллионов тонн. Открытие нефтяных и  газовых месторождений в Западной Сибири

постепенно привело к тому, что  к середине 80-х гг. две трети  общесоюзной

добычи нефти и более 60% добычи газа обеспечивала Западная Сибирь. Этот

мощный прорыв имел свои как позитивные, так и негативные стороны. С одной

стороны, на валюту, вырученную от экспорта нефти и газа, закупалось западное

комплектное оборудование для строительства  новых заводов. На нефтедоллары

было закуплено оборудование для  КамАЗа, Волжского автомобильного завода,

Уфимского мотостроительного завода, выпускавшего двигатели для автомобилей

"Москвич". С другой стороны,  на эти же нефтедоллары закупалось  и

продовольствие, что постепенно привело  к подрыву отечественного

сельскохозяйственного рынка. Впрочем, ставка на массовый импорт

продовольствия была сделана еще  при Хрущеве, однако в 70-е годы этот импорт

не только не был свернут, но и  значительно увеличился. Советский  Союз

становился все более зависимым  от закупок продовольствия за границей. Если в

1973 г. импорт зерна составил 13,2 % от всего его количества, производимого  в

стране, то в 1975 - 23,9%, в 1981 - 41,4%. Причем зерно покупали уже не

только на нефтедоллары, но и на средства, вырученные от продажи золотого

запаса страны. Если в 1967 году (в  разгар косыгинских реформ) на закупку

зерна было затрачено 50,2 тонны золота, то в 1972 году - 458,2 тонны (!) (эти

данные историки А. Коротков и А. Степанов обнаружили в архивах Политбюро  ЦК

КПСС). Это уже были не реформы, а  путь в никуда...

    

Заключение

 

Алексей Косыгин, безусловно, как и  остальные члены Политбюро, несет

ответственность за срыв реформ середины 60-х годов. Может быть, если бы он

чувствовал себя политиком, а не инженером, ему бы удалось использовать свой

гораздо более высокий политический и административный потенциал, чем  у других

членов брежневского Политбюро, для  проведения в жизнь своих идей. Но этого не

случилось не только из-за отсутствия у Косыгина политической воли в середине

70-х годов, но во многом  из-за причин личного свойства. После смерти жены в

1967 году в нем что-то надломилось,  он перенес два инфаркта, попадал  в

автокатастрофы, чуть не утонул, плавая на байдарке. В конце концов его

вынудили подать в отставку. Зять Косыгина Гвишиани вспоминал, что незадолго

до отставки Алексею Николаевичу  позвонил в больницу Черненко. Между  ними

состоялся примечательный диалог:

- Алексей Николаевич, вы все  болеете, есть мнение, что вам  надо подать в

отставку.

- А почему Леонид Ильич мне  об этом не скажет?

- Да он сам болеет...

Вот таким трагикомическим образом  заканчивалась карьера одного из самых

талантливых сталинских выдвиженцев  конца 30-х...