Споры об итогах Петровских преобразований

      «Но все  это  приходилось   делать…  спешно  и  принудительно.  Поэтому

реформа, скромная и ограниченная  по  первоначальному  замыслу,…  постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу».

      «… она усвоила характер и  приемы  насильственного  переворота,  своего

рода  революции».

      «Она была революцией не по  своим  целям  и  результатам,  а  по  своим

приемам и по впечатлениям, какое произвела  на  умы  и  нервы  современников. Это  было  скорее   потрясение,   чем   переворот.   Это   потрясение было непредвиденным следствием реформы, но не было ее обдуманной целью».

      «Совместное действие деспотизма  и свободы, просвещения и рабства  – это политическая квадратура круга, загадка…доселе неразрешенная».

      Теперь обратимся к оценке   Платонова, который также, как  и Ключевский, опубликовал курс лекций  на данную тему.

«Петр  реформировал  общественное  устройство  и  управление   не   по

строгому, заранее  составленному  плану   преобразований,   а   отрывочными постановлениями, отдельными мерами между походами и военными заботами».

      «Народ не мог уловить  в   деятельности  Петра  исторической  традиции,

какую  ловим  теперь  мы,  и  поэтому  считал  реформу  не  национальной   и

приписывал  ее личному капризу своего царя».

      «Если дело Петра не пропало  с  его  кончиной…,  то  причина этого…  в

полном  соответствии реформы с вековыми задачами и потребностями нации».

      «Реформы Петра по своему существу  и результатам не  были  переворотом; Петр не был царем-революционером, как его  иногда  любили  называть.  Прежде всего,   деятельность    Петра    не    была    переворотом    политическим. …Государственное устройство осталось прежним».

      «Деятельность   Петра   не   была    и    общественным    переворотом.

Государственное положение сословий и  их  взаимные  отношения  не  потерпели существенных изменений».

      «В экономической политике Петра,  в  ее  задачах  также   нельзя  видеть

крупного  переворота. Результаты, достигнутые  Петром, не  поставили  народное хозяйство на новое основание».

      «И  в  культурном  отношении  Петр  не  внес  в  русскую  жизнь  новых

откровений».

      «Результаты его деятельности  были велики: он дал своему  народу  полную возможность  материального  и  духовного  общения  со  всем   цивилизованным миром».

      «Встреченный открытой враждой… Петр все время боролся за  то,  во  что верил  и  что  считал  полезным.  В  этом  объяснение  тех  особенностей   в реформационной  деятельности  Петра,  которые  сообщили  его  реформе  черты резкого, насильственного переворота. Однако по существу своему  реформа  эта не была переворотом».

    По мнению Ключевского и Платонова, если в реформах  Петра  и  было  что-то «революционное», то лишь насильственность и беспощадность использованных  им методов.

     На сегодняшний же день  в   науке  преобладающим  является  мнение,  что реформы Петра  не  означали  кардинального  разрыва  с  прошлым,  хотя  и  в двадцатом  веке  отдельные  крупные   историки,   как,   например,   ученики Ключевского – М.М. Богословский  и  М.Н.  Покровский  в  этом  вопросе  были солидарны с Соловьевым. Начиная с середины тридцатых годов для советских историков было  характерно убеждение в том, что сущность петровской России по сравнению с 17  веком не изменилась. Точка зрения Сыромятникова в этом смысле исключение. Но в то  же время и советские и западные историки едины во  мнении,  что  реформы  Петра дали резкий толчок к акселерации важных тенденций  развития  России,  именно эта черта в первую очередь придает петровской эпохе ее особый характер. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Глава 2. Дискуссия о планомерности и систематичности преобразований Петра I, влияние Северной войны на структуру реформ  и  их  последовательность 

    Вторая из наиболее  отчетливо поставленных проблем в  общей  дискуссии  о реформах Петра содержит в себе  вопрос: в какой мере  для реформаторской деятельности были характерны планомерность и систематичность? У Соловьева  реформы  представлены  в  виде  строго  последовательного  ряда звеньев, составляющих всесторонне  продуманную и    предварительно спланированную программу преобразований,  имеющую  в  своей  основе  жесткую систему четко сформулированных  целевых  установок:  «В  этой  системе  даже войне отведено заранее определенное место в числе средств реализации  общего плана».³ В  этом  отношении  труд  Соловьева испытал влияние предшествовавшей его написанию историографии и публицистики. Его основные идеи  могут  во  многих случаях быть прослежены до работ непосредственно послепетровской эпохи. Задолго до Соловьева всеобщим стало мнение,  что  деятельность  Петра  и  ее результаты были порождением почти сверхчеловеческого разума:  осуществлением дьявольского плана или проявлением высшей мудрости,  реформатор традиционно характеризовался как «антихрист» (раскольниками)   или   «человек,   Богу подобный» (М.В. Ломоносовым). Но не все историки  придерживаются  столь  лестного  для Петра взгляда на реформы. Точка зрения относительно очевидной  бесплановости  и непоследовательности преобразований Петра разделяется В.О. Ключевским, который подчеркивает, что движущей силой преобразований   была война. Ключевский считает, что структура реформ  и  их  последовательность были всецело обусловлены потребностями,  навязанными войной,  которая,  по  его мнению, тоже  велась  довольно  бестолково.  В противоположность Соловьеву Ключевский отрицает, что Петр уже в ранний период своей жизни ощущал  себя призванным преобразовать  Россию; лишь в последнее десятилетие   своего царствования Петр, по мнению Ключевского, стал осознавать что создал  что-то новое, одновременно и его  внутренняя  политика  стала  утрачивать  черты скоропалительности и незавершенности решений.  Этот взгляд  положил начало ряду других точек зрения, более  сосредотачивающихся  на  различных нюансах реформ.

    В советской  историографии   по  вопросу  планомерности   реформ  тоже  не существовало единого взгляда. Как правило предполагался более глубокий смысл преобразований, нежели только повышение   эффективности   военных действий. С другой стороны, распространенным было мнение, что ход войны имел решающее влияние на характер и направленность петровских  преобразований.  Отмечалось и то, что реформы приобретали все более отчетливый характер планомерности и последовательности по  мере  неуклонно  возраставшего  перевеса  России  над Швецией в Северной Войне. Для авторов таких  исследований  характерным  является  стремление  провести границу между первой «лихорадочной» фазой войны,  когда  внутренние  реформы имели хаотичный  и  незапланированный  характер,  и  последним  десятилетием жизни  Петра, когда правительство располагало   достаточным   количеством времени для обдумывания более перспективных  решений. К этому периоду и относятся самые эффективные и существенные преобразования. 
 
 
 
 

Глава 3. Споры об исторической сущности петровских реформ 

Существует  еще одна тема, вызывающая сильные разногласия – это  историческая  сущность реформ. В основе понимания этой  проблемы  лежат  либо  воззрения, основанные на марксистских взглядах,  то  есть  считающие,  что политика государственной власти основана и обусловлена социально – экономической системой,  либо  позиция,  согласно  которой   реформы –  это  выражение единоличной воли монарха. Эта точка зрения  типична  для  «государственной» исторической школы в дореволюционной России. Первый из этого множества взглядов – мнение  о личном  стремлении монарха европеизировать Россию. Историки,  придерживающиеся  этой   точки зрения считают именно «европеизацию» главной целью Петра. По мнению Соловьева встреча с европейской цивилизацией была  естественным  и неизбежным  событием  на  пути  развития  русского   народа.   Но   Соловьев рассматривает европеизацию не как самоцель, а  как  средство,  прежде  всего стимулирующее экономическое развитие страны. Теория  европеизации  не  встретила,  естественно,  одобрения  у  историков, стремящихся  подчеркнуть  преемственность  эпохи  Петра   по   отношению   к предшествовавшему периоду.

    Важное место в спорах о  сущности реформ занимает гипотеза  о  приоритете внешнеполитических  целей над внутренними.  Гипотеза  эта была  выдвинута впервые Милюковым и Ключевским. Убежденность в ее непогрешимости привела Ключевского к выводу,  что реформы имеют различную степень важности:  он  считал  военную реформу начальным этапом преобразовательной деятельности  Петра,  а реорганизацию  финансовой системы  - конечной его целью. Остальные же реформы являлись либо  следствием преобразований в военном деле, либо предпосылками для достижения  упомянутой конечной   цели.   Самостоятельное   значение   Ключевский   придавал   лишь экономической политике. Последняя точка зрения на эту проблему – «идеалистическая». Наиболее ярко она сформулирована Богословским – реформы он характеризует как  практическую реализацию воспринятых монархом принципов   государственности. Но тут возникает вопрос о «принципах  государственности» в понимании   царя. Богословский считает,  что идеалом Петра Первого было   абсолютистское государство,  так называемое  «регулярное   государство»,   которое   своим всеобъемлющим бдительным попечением (полицейской деятельностью)  стремилось регулировать все стороны общественной  и  частной  жизни  в  соответствии  с принципами разума и на пользу «общего блага». Богословский особенно выделяет идеологический аспект европеизации.  Он,  как и Соловьев,  видит    во   введении   принципа   разумности,   рационализма радикальный разрыв с прошлым.  Его понимание реформаторской  деятельности Петра, которое можно назвать «просвещенный абсолютизм»,  нашло множество приверженцев среди западных историков,  которые  склонны  подчеркивать,  что Петр не являлся  выдающимся  теоретиком,  и  что  преобразователь  во  время своего  зарубежного  путешествия   принимал   во   внимание   прежде   всего практические результаты современной ему политической науки. Некоторые из приверженцев  этой  точки  зрения  утверждают,  что  петровская государственная практика отнюдь не была типичной  для своего  времени,  как это доказывает Богословский. В России при Петре Великом попытки воплотить в  жизнь политические  идеи  эпохи были  гораздо более последовательными и далекоидущими, чем на Западе. По мнению таких историков русский абсолютизм во всем, что касается его роли   и воздействия на жизнь русского общества занимал совершенно  иную  позицию, чем абсолютизм  большинства  стран  Европы.  В  то  время,  как  в   Европе правительственную  и  административную   структуру   государства   определял общественный строй, в России имел место обратный случай – здесь  государство и проводимая им   политика формировали социальную структуру. В этой связи нужно отметить и то,  что в дискуссии о сущности  русского абсолютизма, завязавшейся в советской историографии, нашлись сторонники  той точки зрения, что  государственная  власть  в  России  занимала  значительно более сильную позицию по отношению к обществу, чем европейские режимы.  Но эта точка зрения  в советской историографии доминирующей  не  являлась. Советские историки, которые стремились дать петровскому государству и его политике  свою  характеристику,  как   правило   уделяли   особое   внимание экономическим и социальным преобразованиям;  при этом  отношения классов служили отправной точкой. Единственное в чем здесь были расхождения – это  в понимании характера классовой борьбы и соотношения противоборствующих сил  в этот период.

    Первым, кто попытался определить  сущность реформ  Петра  с  марксистских позиций  был  Покровский.  Он характеризует эту эпоху как раннюю   фазу зарождения капитализма, когда  торговый  капитал  начинает  создавать  новую экономическую основу русского общества. Как следствие перемещения экономической инициативы к купцам, власть  перешла от дворянства  к  буржуазии  (т.е.  к  этим  самым  купцам).  Наступила  так называемая   «весна   капитализма».   Купцам   необходим   был   эффективный государственный аппарат, который мог бы служить их целям как в России так и за рубежом. Именно по этому, по  мнению  Покровского,  административные  реформы  Петра, войны и экономическая политика в целом,  объединяются  интересами  торгового капитала.

     Некоторые  историки,  придавая  торговому  капиталу  большое  значение, связывают его с интересами дворянства. И  хотя  тезис  о  доминирующей  роли торгового капитала был отвергнут в советской историографии,  можно  говорить о том, что мнение относительно классовой  основы  государства  оставалось  в советской  историографии  с   середины   30-х   до   середины   60-х   годов господствующим. В этот период общепризнанной  была  точка  зрения,  согласно которой  петровское   государство   считалось   «национальным   государством помещиков» или «диктатурой дворянства». Его политика выражала  прежде  всего интересы феодалов  -  крепостников,  хотя  внимание  уделялось и интересам набирающей силу буржуазии. В результате проводимого в этом направлении анализа  политической  идеологии и социальной позиции государства,  утвердилось  мнение,  что  сущность  идеи «общего блага»  демагогична,  ей  прикрывались  интересы  правящего  класса. Хотя это положение  разделяет  большинство  историков,  есть  и  исключения. Например, Сыромятников,  в  своей  книге  о  петровском  государстве  и  его идеологии, полностью присоединяются  к  данной  Богословским  характеристике государства Петра как типично абсолютистского государства той  эпохи.  Новым в полемике о российском  самодержавии  стала  его  интерпретация  классового фундамента  этого  государства,   которая   базировалась   на   марксистских определениях предпосылок  Европейского  Абсолютизма.  Сыромятников  считает, что неограниченные полномочия Петра основывались  на  реальной  ситуации,  а именно: противоборствующие классы (дворянство и буржуазия) достигли  в  этот период такого равенства экономических и политических сил, которое  позволило государственной власти  добиться  известной независимости по  отношению к   обоим   классам, стать своего рода посредником между ними. Благодаря временному состоянию равновесия в борьбе классов,  государственная власть стала относительно  автономным  фактором  исторического развития,  и получила возможность извлекать выгоду из  усиливающихся  противоречий  между дворянством и буржуазией. То, что государство стояло таким образом в известном смысле над классовой борьбой, ни в коем случае не означало, что оно было полностью беспристрастно. Углубленное исследование экономической и социальной политики Петра Великого привело Сыромятникова к выводу, что преобразовательная  деятельность царя имела в целом антифеодальную направленность, «проявившуюся, например, в мероприятиях, проведенных в интересах крепнущей буржуазии, а также  в стремлении ограничить крепостное право»⁴. Эта характеристика реформ, данная  Сыромятниковым,  не нашла значительного отклика у советских историков. Вообще советская историография  не  приняла и критиковала его выводы (но не фактологию) за то, что они были  очень  близки к отвергнутым ранее положениям   Покровского. К тому же многие историки не разделяют мнение о равновесии сил в петровский период, не все признают едва  народившуюся  в  XVIII  веке  буржуазию реальным экономическим и политическим фактором,  способным противостоять поместному дворянству. Подтвердилось это и в ходе дискуссий, шедших в отечественной историографии в 70-х годах, в  результате  которых  было  достигнуто  относительно  полное единство мнений относительно неприменимости тезиса о   «нейтральности»  власти и равновесии классов применительно к специфическим российским условиям.

    Тем не менее, некоторые  историки,  в  целом  не  соглашаясь с мнением Сыромятникова, разделяют  его  взгляд на петровское единовластие, как относительно независимое от классовых сил. Они обосновывают  независимость самодержавия тезисом о равновесии  в новом варианте.  В то время, как Сыромятников оперирует исключительно категорией социального равновесия двух различных  классов – дворянства и буржуазии, Федосов и Троицкий рассматривают в качестве источника самостоятельности    политической надстройки противоречивость интересов внутри правящего класса. И, если  Петр Первый смог провести в  жизнь столь обширный комплекс реформ вопреки интересам отдельных социальных групп населения, то объяснялось  это  накалом той самой «внутриклассовой борьбы», где с  одной  стороны  выступала  старая аристократия, а с другой – новое, бюрократизированное дворянство. В  то  же  время,  нарождающаяся  буржуазия,  поддерживаемая реформаторской политикой правительства, заявила о себе, хоть и не столь весомо, выступая  в союзе с последней из названных противоборствующих сторон – дворянством.

    Еще одна спорная точка зрения была выдвинута А.Я. Аврехом,  зачинателем дебатов о сущности российского абсолютизма. По его мнению абсолютизм  возник и окончательно укрепился при  Петре  Первом.  Его  становление  и  невиданно прочное положение в России стало возможным благодаря относительно  низкому уровню классовой борьбы в сочетании с застоем в социально-экономическом развитии страны. Абсолютизм следовало бы рассматривать как форму феодального государства, но отличительной чертой России  было стремление проводить вопреки явной слабости буржуазии именно буржуазную политику, и развиваться  в  направлении буржуазной монархии. Естественно, эта теория не могла быть  принята  в  советской  историографии, ибо противоречила некоторым марксистским установкам. Это разрешение проблемы не нашло особого признания и в  ходе  продолжавшейся дискуссии советских историков об абсолютизме. Тем не  менее  Авераха  нельзя назвать нетипичным участником этой полемики,  которая характеризовалась  во первых   явным    стремлением   акцентировать    относительную    автономию государственной власти,  а во  вторых  единодушием  ученых  в  вопросе о невозможности  характеризовать  политическое  развитие  только   посредством простых заключений, без учета особенностей каждого периода истории.

    Вне связи с дискуссией об  абсолютизме историки  обсуждали  проблему личного вклада царя  Петра в реформы. Фигура Петра  давно приковывала внимание многих  авторов, но большинство из  них ограничивалось общими, и преобладающе положительными психологическими портретами противоречивой личности царя (причем такие работы появляются и в западной историографии). Почти  все эти характеристики возникли на основе предположения, что незаурядная  личность Петра наложила отпечаток на всю политическую деятельность правительства и в положительном, и в отрицательном смысле. Хотя подобная оценка достаточно интересна сама по  себе, она лишь изредка находит  подтверждение в серьезных исследованиях,  касающихся  степени и характера влияния Петра на  процесс  преобразований. Чаще   же   ученые довольствуются определениями роли монарха, основанными на представлениях  о наличии или отсутствии рамок, ограничивающих деятельность великих  людей,  и их функции в историческом процессе  (тут  интересно  отметить,  что  попытки воссоздать психологический портрет Петра Первого  делались  даже  на  основе записей его снов.)