Государство и церковь

    Но, видимо, в руководстве партии и государства не была в полной мере осознана необходимость придания государственно-церковным отношениям качественно нового характера, да к тому же эти проблемы были оттеснены на второстепенный план обостряющимися социально-экономическими проблемами в стране, взаимоотношениями внутри партийно-государственной «верхушки». А потому потенциальные возможности по конструктивному развитию государственно-церковных отношений реализованы не были.

    Не  был сформирован общесоюзный  орган, ведавший «церковной политикой». Хотя Президиуму ЦИКа СССР и было предоставлено право принимать обязательные для республик решения по принципиальным вопросам деятельности религиозных объединений и духовенства, но на практике оно реализовывалось очень редко.

    Отсутствие  союзного закона о религиозных организациях приводило к тому, что одни и те же вопросы — о порядке и условиях регистрации обществ и групп, закрытии культовых зданий, налогообложении духовенства, совершении богослужений, обрядов и церемоний, осуществлении религиозной пропаганды и т. д.— разрешались в республиках не только различными ведомствами, но и по-разному. Отсутствовал и общесоюзный учет религиозных объединений, что не позволяло правительству объективно оценивать масштабы и значимость процессов среди верующих и духовенства, затрудняло выработку долговременной «церковной политики».

    В РСФСР, после упразднения V (ранее VIII) отдела Народного комиссариата юстиции, государственную политику в «церковном вопросе» определяли ВЦИК (прежде всего его Президиум и Секретариат) и Совнарком (в лице Объединенного государственного политического управления и Наркомата внутренних дел).

    ВЦИК  разрабатывал и принимал законодательные  акты, инструкции и циркуляры, бывшие руководством к действию для местных органов власти, выносил окончательные решения по таким вопросам, как регистрация и снятие с регистрации обществ и групп, закрытие и дальнейшее использование молитвенных зданий и культового имущества, и некоторым другим.

    На  НКВД в отношении религиозных  организаций возлагались обязанности: общий надзор за их деятельностью, регистрация (в том числе и уставов) и учет; контроль за исполнением декрета об отделении церкви от государства; выдача разрешений на проведение съездов; пресечение нарушений законодательства о религиозных культах. ОГПУ контролировало политическую сторону деятельности духовенства и органов церковного управления. Следует добавить, что в осуществлении решений ВЦИКа важную роль играли и другие наркоматы: юстиции, финансов, просвещения.

    Содержание  и характер «церковной политики» впрямую зависели от соотношения основных сил — ВЦИК, НКВД и ОГПУ. Для 1924—1927 гг. характерно примерное равновесие между этими организациями и степень их влияния на «церковную политику».

    Но  постепенно практическое осуществление  «церковной политики» сосредоточивалось в руках ОГПУ и НКВД Одновременно вначале происходит едва заметная, а затем все более очевидная переориентация в области регулирования жизнедеятельности религиозных организаций в обществе «строящегося социализма» на меры административно-командные, направленные на ограничение их деятельности и вытеснение на периферию общественной жизни, замыкание рамками отправления богослужения, обрядов и церемоний Инструкциями ВЦИКа «воспрещалось» на молитвенных собраниях «сектантов» обсуждение экономических, политических и культурно-просветительных вопросов, а также «учреждение» детских, юношеских и женских кружков при религиозных организациях. Устанавливались ограничения, а затем и полный запрет на хозяйственную, благотворительную деятельность.

    В начале 1927 г. НКВД предлагает в развитие декрета об отделении церкви от государства разработать новую инструкцию по его применению. Но вскоре этого показалось недостаточно, и принимается решение выработать законопроект, регулирующий деятельность религиозных организаций в РСФСР, но который, будучи принят ЦИКом и СНК СССР, послужил бы образцом для других республик и лег бы в основу общесоюзной «церковной политики». В работе над ним, продолжавшейся до 1929 г., приняли участие Антирелигиозная Комиссия ЦК РКП (б), НКВД, НКЮ, ОГПУ.

    Проект  получил название «Положение о культах  и культовом имуществе», включая  в себя 33 статьи, определявшие порядок организации «групп верующих» и их права, правила пользования культовыми зданиями и имуществом, проведения религиозных шествий, церемоний и обрядов; условия строительства новых молитвенных зданий и проведения церковных сборов.

    В статьях первой части проекта  закона — «Общие положения» — были изложены основные идеи ленинского декрета об отделении церкви от государства: о праве граждан исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, о равенстве граждан независимо от их отношения к религии, о праве свободного исполнения религиозных обрядов, о недопустимости уклонения от исполнения гражданских обязанностей в связи с религиозными убеждениями и «возможности» изъятия этого положения по решению суда, о национализации церковного имущества и т. п.

    Однако  присутствовали и отклонения от декрета. Например, в статье 6, касающейся «преподавания религиозных верований», из ленинской формулировки была снята заключительная ее часть, гласившая, что «граждане могут обучать и обучаться религии частным образом». Тем самым предполагалось ввести запрет на религиозное обучение (и для взрослых и для детей) в частной, семейной жизни граждан. Кроме того, проект предусматривал возможность существования религиозных организаций лишь в одной форме — в виде групп верующих, чья деятельность связывалась исключительно с культовым зданием и совершением в нем религиозных треб и обрядов. Отныне не допускалась деятельность «церковных и религиозных обществ», ранее действовавших наравне с частными (культурно-просветительными, научными и т. п.) обществами, рамки деятельности которых не ограничивались культовым зданием.

    Вводилось и ограничение на отправление культа и произнесение проповедей, которые отныне были «свободны» лишь в том случае, если имели «исключительно религиозный характер», «не нарушали распоряжения властей» и не были «направлены против основы диктатуры пролетариата».

    Проект  обсуждался в различных центральных  ведомствах, и было признано «нецелесообразным» выносить его на утверждение. В частности, объяснялось это тем, что «рассматриваемый проект не вносит чего-либо нового в основной закон от 23.01.18 г. и не выявляет каких-либо особых положений, требующих своего разрешения в законодательном порядке». Правда, отмечая слабости проекта, НКВД не внес конкретных предложений по его качественному обновлению, а вновь предложил ограничиться принятием ведомственной инструкции в качестве «единого руководства по применению и проведению в жизнь закона (декрета) об отделении церкви от государства и школы от церкви». Общая направленность этой инструкции — введение множества дополнительных, к ранее существовавшим, ограничений, ужесточение контроля за деятельностью религиозных организаций, расширение зоны запретов и вместе с тем сужение поля самостоятельности в действиях верующих и религиозных общин.

    Трудно  сказать, намеренно или нет, не было замечено тех отступлений от ленинского декрета, о которых говорилось выше и которые уже содержали в себе потенциальную возможность «ограничительного уклона» в законодательстве о культах. Так же как и трудно сейчас определить, почему, подвергая критике данный проект, не было указано на его основную, по моему мнению, слабость, на то, что он не мог стать документом, плодотворно развивающим декрет. Составители проекта не смогли (или не захотели) попытаться с учетом новых общественно-политических условий преодолеть ограниченность декрета, связанную с конкретно-историческими условиями, в которых он принимался, и по-новому решить насущные проблемы: о предоставлении религиозным организациям прав юридического лица, формах и пределах религиозной пропаганды и обучения религии, о церковной собственности, о месте религиозных организаций в структуре общества.

    Можно предполагать, что неприемлемой казалась сама попытка принятия закона, ибо к этому времени сформировалось убеждение, что религиозную сферу предпочтительнее регулировать не через закон, а с помощью ведомственных инструкций и циркуляров.

    Обсуждение  проекта союзного закона происходило  на фоне развернувшейся в обществе оживленной дискуссии о перспективах существования религии, о функциях религиозных организации в социалистическом обществе, формах и предназначении «антирелигиозной работы», ее соотношении с общей идеологической работой, партии и воздействии на процессы секуляризации. Предлагаемые решения этих и подобных вопросов несли на себе отпечаток сложной общественно-политической ситуации в стране, когда все более отчетливо проявлялись отход от ленинской концепции строительства социализма, забвение марксистско-ленинских принципов государственно-правового регулирования деятельности религиозных организаций.

    Ситуация  усугубляется, когда в общественное сознание привносится «теория» об обострении классовой борьбы в процессе строительства социализма, размежевавшая советское общество на два непримиримых лагеря — пролетариат и крестьянство, с одной стороны, и «буржуазно-капиталистические слои» - с другой. Религиозные организации объявляются проводниками буржуазного влияния, агентами «кулацко-нэпманской агентуры». Все чаще звучат утверждения, что деятели религиозных организации принимают активное участие в антисоветской работе кулачества, агитируют против сдачи хлеба государству и мероприятий по коллективизации и социалистическому переустройству сельского хозяйства. Раздаются призывы бороться с религией не как с «отвлеченной идеей о Боге», а как с «контрреволюционной силой».

    В этих условиях в начале 1929 г в директивных органах сформулировалось мнение о необходимости выработки специального партийного постановления по «религиозному вопросу», которое одновременно было бы «руководящим документом» и для государственных органов. Такой подход, по существу, отвергал, делал ненужным союзное законодательство о религиозных культах, хотя и сохранял за республиками право на принятие республиканских законов «о религии и церкви».

    В феврале 1929г. за подписью секретаря  ЦК ВКП (б) Л. Кагановича в республиканские, краевые, областные, губернские и окружные партийные комитеты рассылается письмо ЦК ВКП (б) «О мерах по усилению антирелигиозной работы» (принято 24.01.29 г.). В нем была предпринята попытка проанализировать ситуацию, сложившуюся в стране в религиозной сфере, выявить успехи и неудачи антирелигиозной работы; наметить ближние и перспективные цели и задачи в данной области партийных, государственных, хозяйственных и общественных организаций.

    В письме констатируется, что в стране активно развивается «процесс изживания религиозности», который, однако, «тормозится», во-первых, недостаточным вниманием к этой работе со стороны «партийцев, комсомольцев, членов профсоюза и др. советских организаций», а во-вторых, оживлением деятельности религиозных организаций, их стремлением приспособиться к новым социальным условиям. Обосновывая необходимость преодоления этих «тормозов» в антирелигиозной работе, составители письма обращаются к характеристике политических позиций религиозных организаций. При этом они, исходя из постулата об обострении классовой борьбы в ходе социалистического строительства, зачисляют духовенство, активных рядовых верующих, органы церковного управления и религиозные организации в разряд противников социализма. Им предъявляются обвинения в «мобилизации» реакционных и малосознательных элементов в целях «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии».

    Присутствует  в письме и упоминание о недопустимости применения в отношении религиозных организаций и верующих «административных мер», «поверхностной клерикальной борьбы с попами», но это не более чем проформы ради. И в этом достаточно убедиться, обратившись к тем конкретным задачам, которые ставятся перед партийными, государственными, хозяйственными и общественными организациями.

    Спущенное на места письмо, по сути своей, развязало руки местным работникам, санкционируя «силовое» давление на религиозные организации. И все это под аккомпанемент высказываний о контрреволюционном характере религии и смыкании религиозных организаций с контрреволюционными организациями. И все это утверждалось вопреки заявлениям руководителей религиозных организаций о лояльности к советской власти, которые теперь «подавались» общественному мнению как «прикрытие» их подлинных антисоветских настроений и действий.

    Что касается верующих и их руководителей, то они мгновенно отреагировали  на изменившуюся ситуацию. К примеру, Всесоюзный совет евангельских христиан (Ленинград) писал в феврале 1929 г. в ЦИК СССР: «Мы получаем с мест целый поток писем, телеграмм и сообщений всякого рода, из которых видно, что на наши общины и их членов предпринят определенный нажим административного характера в различных направлениях».

    Популярна стала и практика проведения сходов, собраний, митингов, на которых простым большинством голосов, зачастую в отсутствие «заинтересованной стороны», принимались решения, быть или не быть действующей церкви, мечети, синагоги, молитвенному дому в населенном пункте. Вот типичная для тех лет выписка из протокола рабочего собрания фабрики «Красный Октябрь» (Средневолжская область), состоявшегося 15.03.29 г.: «Слушали: О закрытии церкви. Постановили: ...Считаем, что церковь, как рассадник религиозного дурмана, нам не нужна... Поручаем горсовету и прочим организациям немедленно церковь закрыть, помещение же церковное использовать под школу.

    6 апреля 1929 г. в справке НКВД о религиозной  ситуации в стране, представленной в ЦК ВКП(б), утверждалось, что «религиозники» организуют антисоветские выступления масс, прежде всего крестьянства; оказывают «давление» на низовые местные органы власти при перевыборах в Советы; создают подпольные контрреволюционные организации; распространяют антисоветские листовки, терроризируют активистов-безбожников и поддерживают движение за открытие и постройку церквей.

    Однако  при знакомстве с фактическим  обоснована ем как этого, так и  других документов бросается в глаза случайность фактов, их «мелкость», заданность выводов. Единичные примеры деятельности конкретных священников подаются как явление организованного сопротивления, законные требования верующих об открытии и строительстве церквей, проведении религиозных шествий и т. п. расценивается как антисоветская деятельность.