Определение права

1. Определение права

 

Право — сложное общественное явление, обладающее многообразными свойствами и признаками. Не все эти признаки подлежат включению в общее определение  права. Общее определение должно содержать в себе указание лишь на такие моменты, которые характеризуют  право со стороны его сущности и специфической для него формы, а также с точки зрения функций, которые право выполняет среди  других общественных явлений. Начнем с  вопроса о сущности права. Известно, что буржуазное право Маркс и  Энгельс рассматривали как возведенную  в закон волю буржуазии[1]. Эта  формула с соответствующими изменениями  применима к любому праву вообще: всякое право представляет собою  не что иное, как возведенную в  закон волю господствующего класса.

 

Воля — категория психологическая  независимо от того, идет ли речь о воле индивида, коллектива, класса или общества в целом. Поэтому и выражение  воли класса, стоящего у власти, немыслимо  помимо и вне конкретных психических актов, совершаемых теми представителями господствующего класса (коллегиально или индивидуально), которые осуществляют правотворческую деятельность в данном государстве. Но

 

46

 

тем не менее такие конкретные психические акты должны рассматриваться как волевые действия не отдельных лиц, сколь бы многочисленны они ни были, а господствующего класса в целом.

 

Объясняется это не только организационной зависимостью указанных  лиц от класса, представителями которого они являются. Ведь такая зависимость  бывает не только непосредственной, но и косвенной, как это, например, имеет  место при монархической форме  государственного правления. Суть дела заключается не в этом, а прежде всего в том, что процесс формирования воли отнюдь не носит произвольного  характера. Содержание воли и ее направленность всегда детерминированы. Воля господствующего  класса, выражаемая теми его представителями, которые осуществляют правотворческую  деятельность, предопределяется материальными  условиями жизни этого класса[2]. Ими порождаются и общеклассовые  интересы, выражаемые в классовой  воле. Поэтому она всегда соответствует  общеклассовым интересам, хотя и  может иногда расходиться с убеждениями, помыслами и устремлениями отдельных  индивидов, входящих в состав господствующего  класса. Это означает, что воля класса, воплощаемая в нормах права, обладает как психологическим, так и определенным социальным содержанием.

 

Необходимо иметь в  виду, что Маркс и Энгельс говорят  не просто о воле господствующего  класса, а о такой его воле, которая возведена в закон. Но возвести волю в закон — это  значит сделать ее общеобязательной. Совершенно очевидно, что общеобязательную силу воле класса, стоящего у власти, может придать только государство, являющееся органом принуждения в руках данного класса. В этом именно и состоит специфическое качество той воли, которая образует сущность права.

 

Следовательно, со стороны  его сущности право характеризуется  тем, что оно представляет собою  государственную волю господствующего  класса.

 

Иногда спрашивают, с какой  волей имеют дело лица, применяющие  право, — с волей законодателя или

 

47

 

с волей-закона. Постановка подобного вопроса обусловлена тем, что изданный закон действует обычно в продолжение более или менее длительного времени и впоследствии нередко получает распространение на вновь возникшие общественные отношения, которых не мог иметь в виду законодатель в момент принятия данного закона. Чтобы каким-то образом объяснить подобное явление, зачастую говорят, будто воля, возведенная в закон, приобретает самостоятельный характер и по своему содержанию не зависит от воли, явившейся ее источником. Так, Н.Г. Александров различает волю возводимую и волю, возведенную в закон. Он пишет: «Возводимая в закон (и в юридическую норму вообще) воля класса — это воля в собственном, психологическом смысле, заключающаяся в данном случае в определенных психологических актах воли конкретных представителей класса, предлагающих, обсуждающих и принимающих норму.

 

Возведенная же в закон  воля класса (т.е. юридическая норма)—это уже не воля в психологическом смысле, т.е. в смысле психологических актов воли конкретных представителей господствующего класса, а продукт, результат этих актов»[3]. Далее Н.Г. Александров отмечает, что, «будучи превращенной в свой продукт, в юридическую норму, воля, возводившаяся в закон, объективируется, получает самостоятельное существование уже независимо от волеизъявлений, из которых слагалась состоявшаяся правотворческая деятельность. При этом объективная значимость правовой нормы определяется тем, что она выражает объективный интерес господствующего класса, обусловленный его экономическим положением, и тем самым является объективированной волей данного класса»2. Вслед за этим автор формулирует практические выводы, вытекающие из отстаиваемых им взглядов. Он говорит: «Правовая норма, как объективированное волевое решение, предназначенное направлять поведение людей, может регулировать также и те новые отношения, которые не имелись в виду при создании данной нормы, если последняя применительно к регулированию этих новых отношений

 

48

 

также выражает объективный интерес класса, соответствует его воле»[4].

 

Приведенные рассуждения  представляются ошибочными в двух отношениях. С одной стороны, неправильно  утверждение, будто возводимая в  закон воля — это всего лишь психический акт, ибо тогда было бы невозможно понять, почему такой  акт возводится в закон, почему ему  придается общеобязательная сила. Не следует забывать о том, что возводится в закон воля господствующего  класса, в каких бы психических  актах она ни выражалась. Но такая  воля обязательно должна иметь свое классовое содержание и служить  отражением объективного интереса данного  класса. В этом смысле воля, возводимая в закон, ничем не отличается от воли, возведенной в закон. С другой стороны, неправильно также утверждение, что воля, возведенная в закон, лишена какого бы то ни было психологического основания и сводится единственно  к социальной воле. Воля всегда социальна  по своему содержанию. В то же время  воля всегда есть определенный психический  акт. Вне психологического основания  нет вообще никакой воли. Отстаивая  противоположный взгляд, Н.Г. Александров  в лучшем случае может утверждать, что право есть объективированный  интерес класса, а не его воля. Однако, Марке и Энгельс рассматривали право именно как возведенную в закон волю господствующего класса.

 

Ошибочная в теоретическом  отношении, приведенная концепция  в случае ее принятия должна была бы влечь за собою и неправильные практические выводы. В самом деле, если воля законодателя значения не имеет, если для применения нормы права  к новым отношениям достаточно лишь установить соответствие этого действия объективным интересам господствующего  класса, то спрашивается, кто же вправе принять решение по такому вопросу. Решить этот вопрос, по-видимому, могут  лица, применяющие закон по собственному усмотрению. Но тогда идея законности была бы несовместима с самою сущностью права.

 

Когда мы читаем текст изданного  в свое время закона, мы можем  и не знать мотивов, побудивших законодателя к его изданию, если они в самом  законе не

 

49

 

приведены. Но мы точно знаем, что хотел сказать законодатель, издав данный закон, какое правило  он имел в виду установить. В этой его части ранее принятый акт  полностью воспроизводится как  при ознакомлении с текстом закона, так и в процессе применения выраженных в нем норм. Если же в процессе его применения в закон привносится  новый смысл вопреки действующей  системе права, налицо нарушение  законности, обусловленное новой  позицией господствующего эксплуататорского  класса или злоупотреблением должностных  лиц государства, но отнюдь не тем, что  самая сущность права с неизбежностью  порождает подобные явления.

 

Почему же тогда ранее  изданные законы могут быть в известных  пределах применены к вновь возникшим  общественным отношениям? Почему в  некоторых случаях закон, изданный государством одного исторического  типа, продолжает действовать и после  создания государства нового типа, в совершенно новых социальных условиях? Играет ли какую-либо роль воля законодателя как психический акт и при  ситуации подобного рода?

 

Бесспорно играет и притом в высшей степени важную роль.

 

Для того, чтобы закон, изданный государством старого исторического типа, приобрел значение действующего закона в условиях государства нового исторического типа, он должен получить санкцию со стороны нового законодателя, а такая санкция является как социальным, так и психическим актом одновременно. Но дело не только в этом, а главным образом в том, что подобный старый закон, будучи санкционированным новой государственной властью, приобретает и новое смысловое содержание, так как он толкуется и применяется не обособленно и изолированно, а в системе вновь созданного права. Когда, например, в Германской Демократической Республике, являющейся государством социалистического типа, применяется Гражданское уложение 1896 года или Уложение о наказаниях 1871 года, то оба эти уложения приобретают новое социальное качество. Но они приобретают такое качество не в силу их «автоматической трансформации» вслед за изменением социально-экономических отношений и не вслед-

 

50

 

ствие того, что они подвергаются толкованию вопреки их смысловому значению, а потому, что они применяются в системе вновь созданного социалистического права ГДР и ввиду этого наполняются новым смысловым содержанием. Что же касается системы права ГДР, то она воплощает в себе волю рабочего класса и объединяемых им трудящихся ГДР как в социальном, так и в психологическом значении этого слова. Следовательно, органы и лица, применяющие гражданское уложение 1896 года или Уложение о наказаниях 1871 года, имеют дело с волей (в ее социальном и психическом проявлении) не старого, а нового законодателя — социалистического государства — Германской Демократической Республики.

 

Рассмотрим теперь тот  случай, когда норма права, установленная  данным государством, применяется его  органами к вновь возникшим отношениям, которые законодатель не мог иметь  в виду в момент издания соответствующего закона. Обратимся к примеру приводимому по этому поводу Н.Г. Александровым: «При принятии ст. 90 Уголовного кодекса РСФСР 1926 года (ст. 90 предусматривала ответственность за самоуправство), разумеется, не имелись в виду такие правонарушения, как самовольная обработка в личных целях земли, принадлежащей колхозу, поскольку такого рода правонарушения появились в более поздние годы. Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 3 апреля 1940 г. разъяснил, что такие действия должны квалифицироваться по ст. 90 УК РСФСР и соответствующим статьям УК других союзных республик»[5]. По мнению автора, приведенный пример иллюстрирует и подтверждает тот взгляд, что практическое значение имеет не воля законодателя, а независящая от нее объективная социальная воля, которая к тому же меняет свое содержание с возникновением новых общественных отношений. Но попробуем подвергнуть этот пример более внимательному рассмотрению. При издании ст. 90 УК законодатель, конечно, не мог иметь в виду тех правонарушений, о которых говорит Н.Г. Александров. Это означает, что такие правонарушения не могли явиться мотивом к изданию данного

 

51

 

закона. Однако в самой  ст. 90 УК вообще не указывались какие-либо мотивы, и поэтому они лишены правового  значения. Закон говорил общим  образом о наказуемости самоуправства, в чем бы оно ни выражалось. Такой  была и социальная, и психическая  воля законодателя. Она и позволяла  применять ст. 90 УК РСФСР 1926 года к  правонарушениям, которых ранее  не было и которые не могли тогда иметься в виду. Напротив, если бы ст. 90 УК была построена по принципу не абстрактной, а казуальной нормы и содержала бы в себе исчерпывающий перечень предусмотренных ею случаев, ее нельзя было бы применять к другим случаям, как бы ни изменились реальные общественные отношения. Таким образом, и здесь имеет место следование воле законодателя, выраженной в законе, но взятой не в изолированном виде, а в связи с системой права в целом.

 

В результате надлежит прийти к выводу, что сущность права образует государственная воля господствующего  класса. Эта воля определяется материальными  условиями существования данного  класса и потому имеет определенное социальное содержание. Вместе с тем, как и всякая воля вообще, она является волей в психологическом значении этого слова. Психический акт, приведший к изданию правовой нормы, воспроизводится в процессе ознакомления с текстом закона и его применения. Но он воспроизводится только в пределах правила поведения, выраженного в норме, а не мотивов ее установления. Наконец, и самое это правило воспроизводится не в изолированном виде, а в системе действующего права.

 

Некоторые авторы, определяя  общее понятие права, считают  возможным ограничиться одним лишь указанием на его сущность. Например, А. И. Денисов, говорит, что «право есть только возведенная в закон воля господствующего класса, воля, содержание которой определяется материальными  условиями существования этого  класса»[6]. Представляется, однако, что  такое определение, будучи бесспорно  правильным, не отвечает задачам, стоящим  именно перед наукой теории государства

 

52

 

и права, которая в отличие от исторического материализма рассматривает государство и право не только в целом, но и в конкретных формах их проявления. Поэтому для того, чтобы правильно выработать общее определение понятия права, отвечающее требованиям данной науки, необходимо вслед за анализом сущности права перейти к рассмотрению специфической формы его выражения.

 

Воля господствующего  класса приобретает общеобязательную силу и тем самым становится правом благодаря тому, что она выражается в законах, декретах, постановлениях и иных нормативных актах, издаваемых органами государства, либо в обычаях, возникающих помимо государства, но санкционируемых им, когда последние  соответствуют воле господствующего  класса. Как бы, однако, ни были разнообразны конкретные формы выражения государственной  классовой воли, все они придают  последней характер юридической  нормы. Если государственная воля господствующего  класса образует сущность права, его  главное содержание, то выражающая данную волю норма есть способ выявления  этой сущности, специфическая и в  то же время существенная форма права.

 

Против такого отношения  к норме возражает Н.Г. Александров[7], но возражает, как нам кажется, без  достаточных к тому оснований. Он заявляет, что «правовая норма... — это не форма права, а самое  право. Формами права являются формы  выражения юридических норм»[8], под  которыми автор понимает нормативные  акты, издаваемые органами государственной  власти. Однако то же самое, что сказано  Н.Г. Александровым относительно нормы, можно было бы сказать и о государственных  нормативных актах. Они тоже представ-