Ли Якокка живая легенда американского менеджмента

Возведение Колдуэлла в ранг второго лица в компании привело к тому, что моя борьба с Генри приобрела открытый характер. До этого она велась партизанскими методами. Но теперь Генри осмелел. Вся реорганизация структуры высшего управления явилась не больше чем декоративным и дорогостоящим способом урезать мои полномочия в светски приемлемой форме. Не выступил против меня прямо, Генри сумел поставить Колдуэлла надо мной.

Это была настоящая пощечина. Каждый раз, когда устраивался официальный обед, Генри восседал во главе первого стола, Колдуэлл — во главе второго, а меня низвели до третьего. Это было публичное унижение, как если бы меня поставили в положение заключенного, вывезенного на всеобщее обозрение в центре города.

Он наплевал мне в душу. Он наплевал в душу моей жене и моим детям. Они понимали, что я оказался в тяжелом положении, но во все детали я их не посвящал. Я не хотел волновать их. Я истязал себя, но не сдавался. Возможно, с моей стороны это было проявлением гордости, быть может, даже глупости, но я не намеревался уползти из фирмы с поджатым хвостом.

Высшее управление компании превратилось в чудовище о трех головах. Это было просто смехотворно, что Колдуэлл, прежде работавший в моем подчинении, внезапно оказался выше меня без всякого видимого основания, разве лишь по злому умыслу. Наедине я сказал Генри, что его новая структура является большой ошибкой. Однако, по своему обыкновению, он попытался успокоить меня банальностями вроде: «Не тревожьтесь, в конце концов все уладится».

Хотя внутри у меня все кипело, на людях я защищал новую структуру. Людей, работавших со мной, я заверял, что новая административная организация вполне хороша.

Нет ничего удивительного в том, что введенная структура высшего управления долго не просуществовала. Уже в июне 1978 года, через четырнадцать месяцев после ее утверждения, Генри провозгласил еще одно изменение в высшем руководстве. Вместо трех наша команда теперь состояла уже из четырех участников. Новым оказался Уильям Клей Форд, младший брат Генри. Билла (Уильяма) ввели в ее состав, чтобы сохранить в ней присутствие семьи Форд на случай болезни или смерти Генри.

Теперь меня спустили на четвертое место в иерархии власти. Более того, я уже оказался подотчетен не Генри, а Филу Колдуэллу, для которого был учрежден пост заместителя главного директора-распорядителя. Мое унижение было полным, Генри даже не потрудился поставить меня в известность об этой новой реорганизации почти до самого момента ее публичного объявления.

Когда он наконец сообщил мне об этом, я ему сказал: «Полагаю, что вы совершаете большую ошибку». «Это решение мое и совета директоров»,— оборвал он меня.

Он применял тактику «нарезки салями» тонкими ломтиками, так сказать, тактику мелких укусов. Меня методически препарировали. Каждый день я обнаруживал, что мое тело лишилось еще одной части. Я дал понять, что впредь не намерен с этим мириться.

Через четыре дня, 12 июня, Генри провел встречу с девятью нашими внешними членами правления и сообщил им, что намерен меня уволить. На сей раз они заняли твердую оборону и заявили ему: «Нет, Генри, вы делаете ошибку. Давайте спустим это на тормозах. Мы переговорим с Ли. Мы все уладим. Пойдите и извинитесь перед ним».

Генри в тот день сказал Франклину Мэрфи: «Сегодня мой совет директоров выступил против меня».

Назавтра Генри пришел ко мне в кабинет, причем это случилось лишь в третий раз за восемь лет. «Давайте пойдем на мировую»,— обратился он ко мне.

Совет директоров решил, чтобы я вместе с одним из его членов попытался преодолеть возникшие трудности. На протяжении следующих двух недель я встречался с

Джозефом Каллмэном, председателем нью-йоркской компании «Филип Моррис», и Джорджем Бепистом, президентом бостонской фирмы «Стэйт стрит инвестмент корпорейшн». Эти встречи не составляли никакой тайны. Идея таких встреч принадлежала им. Для встречи с каждым из них я летал на самолете компании «Форд» и представлял для оплаты соответствующие счета, так что они просто регистрировались.

Показной мир длился один месяц. Вечером 12 июля 1978 года Генри устроил обед для внешних членов совета директоров, как он это делал ежемесячно накануне заседания правления. И он снова заявил, что намерен меня уволить. Теперь он выдвинул обвинение, будто я затевал заговор против него, встречаясь с внешними директорами за его спиной, хотя эти директора сами просили меня о встрече с ними. Он заявил также, что между нами всегда существовала психологическая несовместимость.

И на этот раз несколько членов совета возражали ему. Они при этом ссылались на мою лояльность и ценность для компании. Они просили Генри восстановить меня в прежнем положении второго лица в корпорации.

Генри разгневался. Он не привык к противодействию со стороны правления. «Или я, или он,— прорычал он.— Даю вам двадцать минут на окончательное решение». Затем он стремительно выбежал из зала заседания.

До сих пор Генри не осмеливался уволить человека, принесшего ему столько прибыли, явившегося отцом «Мустанга», «Марка» и «Фиесты», обладавшего в фирме такой большой популярностью. Полагаю, что он сам не был уверен, удастся ли ему это осуществить.

Но в конце концов он сорвался и закусил удила. Ход его мыслей, очевидно, был таков: «У меня на мои попытки убрать его ушло три, целых три года, а этот тип все еще здесь!» Когда же ему не удалось заставить меня самого уйти из фирмы, он наконец-то решился лично перейти в наступление и захватить мои позиции. Впоследствии он всегда мог подыскать этому оправдание.

Той же ночью мне позвонил Кит Крейн. Это был издатель «Отомоутив ньюс» - отраслевого еженедельника автоиндустрии. «Это правда?» — спросил он.

Мне сразу стало ясно, что он имел в виду. Крейн был близким другом Эдсела, сына Генри, и у меня блеснула догадка, что Генри надоумил Эдсела дать просочиться информации через Крейна. Таким образом, весть о моем же увольнении должна была дойти до меня косвенно, через прессу.

В этом был весь Генри. Он хотел, чтобы решение о моем увольнении стало мне известно не от него непосредственно, а со стороны. Генри был мастером действовать чужими руками. И в данном случае «король» решил не пачкать руки в делах большой государственной важности.

На следующее утро я, как обычно, отправился на работу. В офисе не чувствовалось никаких признаков дурных перемен. Ко времени ленча я уже начал подумывать, не был ли Кит Крейн введен в заблуждение. Но около трех часов дня секретарь Генри пригласил меня к нему в кабинет. «Вот оно»,— подумалось мне.

Когда я вступил в святая святых, Генри и его брат Билл сидели за мраморным столом совещаний, и на их лицах было выражение, означавшее: «чем-то воняет». Вид у них был напряженный и нервозный. Странно, по мне стало легко на душе. Я уже был предупрежден. Я знал, что мне предстоит. Эта встреча лишь должна была официально подтвердить предрешенное.

Для меня явилось неожиданностью лишь то, что при объявлении об увольнении присутствовал Билл, но в этом заключался определенный смысл. Его присутствие представляло способ дать мне понять, что решение принято не одним Генри, а семьей. Билл был держателем крупнейшего в компании пакета акций, а поэтому его присутствие здесь носило также оттенок определенной политики. Если Билл соглашался с решением своего брата, у меня уже не оставалось выхода.

К тому же Генри требовался свидетель. Обычно он предоставлял делать за себя грязную работу другим, особенно мне, и вместо него объявлять людям об увольнении. Но на сей раз он действовал лично. Вероятно, пребывание Билла в кабинете облегчало ему задачу сообщить мне о моем изгнании.

То обстоятельство, что здесь присутствовал Билл, облегчало и мое положение. Он меня очень высоко ценил и к тому же был моим добрым другом. Билл прежде уже обещал мне, что когда встанет вопрос об увольнении — а мы оба знали, что этот вопрос встанет,— он будет за меня драться. Мне было ясно, что полностью рассчитывать на его поддержку нельзя, так как Билл никогда в жизни не выступал против Генри. И все же у меня еще слегка теплилась надежда, что он вмешается.

Когда я уселся у стола, Генри стал мямлить и бормотать что-то невнятное. Он никогда лично никому не объявлял об увольнении и теперь не знал, с чего начать. Наконец он промолвил: «Бывают случаи, когда мне приходится поступать по-своему. Я решил реорганизовать компанию. Это — одно из тех решений, которые очень не хочется принимать, но которые в любом случае принимать надо. Мы с вами составляли прекрасную пару.— Я посмотрел на него с недоверием.— Но полагаю, что вам следует уйти. Так будет лучше для компании».

За все сорок пять минут нашей беседы он ни разу не употреблял выражение: «Вы уволены».

«В чем же все-таки дело?» — задал я вопрос. Но Генри не мог мне привести никаких доводов в пользу своего решения. «Это личное,— вымолвил он,— и мне нечего больше вам сказать. Просто это один из таких случаев».

Однако я продолжал настаивать. Я хотел вынудить его сформулировать причину, так как был уверен, что сколько-нибудь убедительных доводов у него нет. В конце концов он пожал плечами и произнес: «Ну, просто случается, что кто-нибудь вам не нравится».

У меня оставалась лишь только одна карта: «Почему здесь присутствует Билл? Я бы хотел знать, что он об этом думает».

«Я уже принял решение»,— сказал Генри. Я почувствовал огорчение, но отнюдь не удивление. Ведь кровь гуще воды, а Билл принадлежал к династии.

«У меня есть определенные права,— заявил я,— и я надеюсь, что из-за этого не возникнет спора». Меня заботил вопрос о пенсии и о причитающихся мне выплатах.

«Это мы можем уладить»,— ответил Генри. Мы договорились, что официально я выхожу в отставку с поста президента компании с 15 октября 1978 года — в день, когда мне исполнится пятьдесят четыре года. Выйди я в отставку раньше этого дня, я лишился бы значительной суммы денег.

До этого момента беседа наша протекала удивительно спокойно. Затем я перехватил инициативу и воспроизвел перечень моих достижений, принесших успех «Форд мотор компани». Я напомнил Генри, что мы только что завершили два самых удачных года в истории фирмы. Мне хотелось втолковать ему, что именно он выбрасывает за борт.

Завершив свою речь, я потребовал: «Посмотрите на меня». На протяжении всей моей речи он избегал встречаться со мной взглядом. Поскольку мне было ясно, что это наш последний разговор, я повысил голос.

«Сейчас вы на вершине успеха,— сказал я.— Мы только что второй год подряд выручили 1,8 миллиарда долларов, а за последние два года — 3,5 миллиарда долларов. Но запомните мои слова, Генри. Вам никогда снова не удастся получить 1,8 миллиарда. И знаете почему? А потому, прежде всего, что вы никакого представления не имеете, каким образом мы этого добились!»

И это была сущая правда. Генри был большой мастер тратить деньги, но никогда не понимал, как они добываются. Он просто сидел в своей «башне из слоновой кости» и приговаривал: «О Боже! Мы делаем деньги!» Он неизменно сидел там и кичился собственной властью, но ведать не ведал, что приводит в движение механизм компании и как он действует.

Уже перед самым завершением встречи Билл предпринял честную попытку изменить мнение брата. Но попытка была и слабая, и запоздалая. Когда мы покидали кабинет Генри, у Билла в глазах стояли слезы. «Этого не должно было произойти,— повторял он,— Генри безжалостен».

Затем он успокоился и выразил удивление: «Вы вели себя там очень сдержанно. Вы у нас работали тридцать два года, а он даже не соизволил объяснить вам причину увольнения. Вы его буквально положили на обе лопатки. Никто за всю его жизнь так не выкладывал ему в лицо всю правду. Удивляюсь, как он это выдержал». «Спасибо, Билл,— ответил я.— Но я мертв, а вы оба все еще живы!»

Билл — неплохой человек, но он из семьи Фордов, которая всегда сплоченно противостояла всему миру. Тем не менее мы с ним остались друзьями. Я знаю, что он действительно хотел, чтобы я продолжал занимать пост президента, точно так же как искренне считал, что ничего не может поделать, чтобы изменить решение брата.

Когда я вернулся и свой кабинет, мне стали звонить по телефону некоторые друзья и коллеги, расспрашивая о случившемся. Очевидно, весть о моем увольнении уже распространилась. Еще до конца рабочего дня Генри разослал высшим управляющим фирмы конфиденциальную записку, гласившую: «С этого момента вы подчиняетесь Филипу Колдуэллу».

Кое-кто получил эту записку в своем кабинете. Но большинство обнаружило ее на переднем сиденье своих автомобилей в гараже для высших менеджеров. Некоторые потом говорили, что Генри лично спустился туда и разложил эти записки. Вероятно, это был для него единственный способ убедиться в том, что дело окончательно завершено.

Покидая в тот вечер здание штаб-квартиры компании, я испытывал огромное чувство облегчения. «Благодарение Господу, с этим дерьмом покончено»,— сказал я себе, садясь в машину. Если уж мне суждено было быть уволенным, произошло это но крайней мере в подходящий момент. Мы только что завершили самое удачное полугодие в истории компании.

Когда я приехал домой, мне позвонила Лия, моя младшая дочь, которая находилась в спортивном лагере; это было ее первое пребывание вдали от дома. Она услышала по радио сообщение о моем увольнении и плакала навзрыд.

Оглядываясь назад па эту ужасную неделю, я острее всего вспоминал плач Лии по телефону. Я ненавижу Генри за то, что он мне причинил. Но еще больше ненавижу я его за то, как он это сделал. Я был лишен возможности посидеть и поговорить об этом с моими детьми до того, как о моем увольнении узнал весь свет. Этого я ему никогда не прошу.

Лия была не только опечалена. Она сердилась на меня за то, что я ей заранее не сказал о предстоящем увольнении. Она не могла поверить, что я не знал заранее о возможности такого решения. «Как это ты не мог знать?— спрашивала она.— Ты ведь президент крупной компании. Ты всегда знаешь, что в ней происходит!» «Но не в данном случае, милая».

Ей досталась очень трудная неделя. Я подозреваю, что ребята испытывали какое-то садистское удовольствие от того, что дочери президента фирмы, всегда имевшей все самое лучшее, наконец ниспослано возмездие.