Человек перед лицом смерти

       Смерть  принимали как неизбежность, но она  не должна была быть внезапной. «Внезапная смерть нарушала мировой порядок, в который веровал каждый. Она была абсурдным орудием случая, иногда выступавшего под видом Божьего гнева». Такая смерть считалась позорной, ибо в то время считалось естественным, когда умирающий чувствовал приход смерти. Человек, ожидающий своей смерти, принимал необходимые меры: «он должен быть положен на спину, дабы его лицо было обращено всё время к небу. Приняв такую позу, умирающий может совершить последние обряды» - вспомнить о тех, кого любил, вспомнить свою жизнь и т.д. Но это, так называемая, «интимная простота смерти». Существовала и публичная смерть, которая просуществовала вплоть до XIX века. «Умирающий должен быть в центре, посреди собравшихся людей». Такое же отношение к смерти – покорность судьбе и природе – мы видим и в отношении к мертвым, которое показывало «чувство безразличной близости». Такая позиция появляется около V в. н.э. и заканчивается в конце XVIII в. «Этот период начинается со сближения живых и мертвых и проникновения кладбищ в города и деревни, в центр поселения людей. Завершается же он тогда, когда подобное смешение живых и мертвых стало более неприемлемым». Сами погребения чтили, хоть и боялись соседства с умершими. Чтили скорее из-за того, что опасались возвращения мертвых. Часто хоронили «у святых», рядом с могилами мучеников, поскольку желали обеспечить покойного его защитой, и не только тела (от грабителей и др.), но и «всего его существа в ожидании дня пробуждения и Страшного суда».

       Людей, которые могли заплатить, хоронили либо в церкви, либо под ее стенами. Тех же, кто не мог – хоронили в братских могилах-колодцах, которые могли вместить от 1200 до 1500 трупов. Когда же эта яма заполнялась – ее присыпали землёй и копали рядом новую. Если же места для новой могилы-колодца не находилось, то раскапывали старую могилу и переносили из нее кости в другое место.

       В XIV в. начали появляться оссуарии – место, в котором складывали кости и черепа в художественном порядке. «Разложенные вокруг церковного двора кости и черепа образовывали мрачный декор, напоминавший весьма восприимчивым людям той эпохи о бренности и повседневности их бытия».

       Кладбище  в Средневековье не всегда было только тем местом, в котором хоронили людей, оно служило еще и убежищем для живых. «Сфера действия светских властей заканчивалась перед  входом в церковную ограду: там, за стенами, на освященной земле живые, как и мертвые, обретали мир Божий». Люди, порою, поселялись на кладбищах, нисколько не смущаясь соседства с мертвыми. Кому-то кладбище служило форумом, кому-то  рыночной площадью, а кому-то это было место для прогулок и любовных свиданий. Кладбище в Средневековье имело публичный характер до XV в., когда Нантский и Анжерский соборы запретили на кладбищах всякую мирскую деятельность. Стоит упомянуть, что в это время кладбище существовало неразрывно с церковью. Но на территории церкви не имели право быть похоронены отлученные от церкви и осужденные, их хоронили просто в поле, или оставляли даже без погребения. Но такие могилы считались проклятыми.

       Что же касается предпочтительного места  захоронения, то в то время писали в завещаниях место, в котором человек хочет быть похоронен. Тут присутствовали либо материальные интересы, либо семейные. Предпочитали, в основном, быть захороненными на территории церкви, аббатства. 
 
 

«Смерть своя» 

               Этот этап отношения к смерти ознаменовала идея Страшного суда. В XII в. появилась новая иконография, которая воспроизводила три основных момента: «воскрешение мёртвых, Суд и отделение праведных, идущих на небо, от нечестивых, ввергаемых в геенну огненную». А примерно с XV в. появляется представление о суде индивидуальном, который происходит в сам момент смерти человека. В то же время появляется иконография macabre – изображение Смерти (Пляски Смерти, триумф Смерти и т.д.). Арьес пишет, что искусство macabre не было переживанием смерти в эпоху эпидемий, не было средством внушения страха. В этих образах видели «знак страстной любви к миру здешнему, земному и болезненного сознания гибели, на которую обречен каждый человек».

       На  исходе Средневековья «смерть перестала быть итогом, подведением счетов, судом или блаженным сном. Она стала гниением и разложением, физической смертью и страданием».

       Из-за страха перед Судом погребение проводилась  заупокойная месса, чтобы спасти душу умершего. Так же, важным стали  и погребальные обряды: отпущение грехов, благословление, скорбный плач и перенос тела к месту захоронения. Важным элементом погребального ритуала было изъявление скорби. Сам умирающий вручал свою душу Богу в спокойствии, а вот скорбь живых «была поистине дикой – или должна была такой казаться».

       Начиная с XIII в. многое меняется. Появляется контроль над чувствами перед оплакиванием мертвецов и становится обычным ритуальный плач профессиональных плакальщиц. Неистовство скорби сменилось сдержанностью, возобладал траурный черный цвет. Главные роли отдаются теперь не семье умершего, а священникам, которые заменили плач родных чтением псалмов.

       «В  раннесредневековую эпоху тело умершего после оплакивания выставляли на всеобщее обозрении е уложенным  на драгоценных покрывалах», а в XIII в. мертвое тело начали скрывать от глаз. Но в то время стали появляться статуи, которые изображали умершего. «Отказ от созерцания тела – это было отрицание его физической, плотской смерти».

       С XII в. вошло в привычный обиход завещание. «Завещание было религиозным средством, как обрести вечное, не потеряв совсем бренное, точнее – подчинив богатства задаче спасения души». Это можно назвать своеобразным контрактом, который человек заключал с Богом. «Завещание служило паспортом на небо».

       Что касается могил, то они имели надгробия, значение которых было передать память об усопшим другим поколениям. Но с V в. могилы становятся безымянными, поскольку люди были безразличны «к каменной оболочке своего бренного тела и не заботились об его идентификации». К XII в. надписи вновь появляются, поскольку люди стремились, как и раньше,  увековечить память об усопшем.

       Существовали  в ту пору и различные типологии  надгробий: от простой эпитафии до скульптурного  изображения (были распространены позы «лежащего» и «молящегося»). В этом проявляется концепция прирученной смерти и потустороннего мира – «мягкого отдохновения». Появляются и семейные усыпальницы. Люди не желают расставаться со своими родными даже после смерти. 
 
 

«Смерть далекая и близкая» 

             На этом этапе смерть становится «чем-то метафизическим, выражаемым метафорой «расставание души с телом», ощущаемое как расставание супругов или же двух друзей, давних и близких». Думать о смерти теперь надо было не в сам момент смерти, а всю жизнь.

       «Смерть отныне лишь способ научиться лучшей, благой жизни». Жить в это время нужно так, чтобы быть в любой момент готовым к уходу. То есть, в повседневной жизни становится важным момент смерти. Но с этим не согласна ученая элита XVII – XVIII вв. и стремится уменьшить ее значение.

       Происходит  десакрализация смерти. Отвергнутым  в раннем Средневековье внезапным  и насильственным смертям не придают  значения, они становятся банальными.

       В эту эпоху появляется новая смерть, в которой присутствует даже некая  театральность: например, умирающий перед самым моментом смерти встаёт с постели и принимает положение «молящегося» или часто в воспоминаниях описывают посмертную красоту лица: «И вот как только она опочила в Господе, бледность и напряжение изгладились с ее лица. Черты ее утратили жесткость, отталкивающий вид, и лик ее преисполнился благородной красоты и величавого достоинства». Этот момент театральности просуществует до конца XVIII в., века барокко.

       На  этом этапе происходит разрыв церкви и кладбища. Кладбище становится исключительно местом захоронения.

       Появляется  желание простоты во всем, что связано  со смертью, поскольку люди верили в  хрупкость жизни и бренность  человеческого тела. Тенденция к  простоте проявляется и в сухости  самого траурного обряда, что довольно необычно для эпохи барокко. Выражение горя над телом не допускалось, при смерти супруга человек пытался как можно скорее найти замену или удалялся от мира в ожидание собственной смерти. «Траур начал играть роль экрана, ширмы между человеком и смертью».

       Простота  проявляется и в оформлении надгробий: всё было скромно и неприметно. На плитах высекались только имена и даты смерти. Это простота присуща была как королям, так и простым людям.

       В эту эпоху люди стали выбирать для своего погребения кладбища, а  не как раньше церкви.

       Смерть  представала как Ничто. Произошло  возвращение к природе. Некоторые  выбирали себе погребения, оставляемого на милость природы, что показывало их безразличность к памяти о себе.

       Смерть  в XVII – XVIII вв. возвращается в другой форме, «в форме мертвого тела, анатомического вскрытия и некрофилии».

       Мертвое тело теперь становится объектом исследования. Тело осматривали не столько из-за того, чтобы узнать причину смерти, а сколько просто ради изучения человеческого  тела.

       «Труп – еще тело и уже мертвец». Считалось, что смерть не лишает труп чувствительности, он сохраняет свой «след жизни», ее остаток. Приводится наблюдение, что у трупа есть чудесная способность – источать кровь в присутствии убийцы.

       Трупы начали рассматриваться как сырьё  для лекарств, которым приписывался магический характер. Например, чтобы вылечить эпилептика, нужно было приготовить бульон из обломков иссохшего черепа.

       В то время вошло в обиход бальзамирование, поскольку нужно было как можно  дольше сохранить тело, чтобы оно  «пережило» длительные похоронные процессы. Но не каждый человек этого хотел, желания все были написаны в завещаниях.

       В XVIII в. наступает момент, когда первые признаки смерти начинают внушать не ужас, а вожделение. В литературе появляются истории любви с мертвецами.

       Смерть  не становится отталкивающей. Она начинает притягивать к себе интерес людей. Чтобы сохранять контакт с  мертвым телом, его мумифицировали и выставляли напоказ. До сих пор  существуют музеи мумий, в которых  выставляются иссохшие за многие века тела взрослых и детей. Часто в завещаниях указывалось в какой одежде покойный предпочитал бы выставляться.

       Можно сказать, что в это время появился некий «вещизм» по отношению к  умершему человеку. С трупом проделывали  различные, порой, непристойные вещи, которые  ранее были просто неприемлемы.

       Тема  «живого трупа» стала довольно популярной в ту эпоху. Впоследствии чего у людей  появился страх быть похороненными  заживо. Отсюда получили объяснение такие  ритуалы как троекратное окликание  умершего по имени, обмывание и одевание покойника, выставление тела на всеобщее обозрение, оплакивание усопшего и выжидании е нескольких дней, прежде чем предать тело земле или кремировать.

       Страх быть похороненным заживо длился до второй половины XIX в. 
 

«Смерть твоя» 

       На  этом этапе меняется отношение к смерти: люди перестают верить в загробную жизнь. Смерть теперь для них – это воссоединение с умершим родным человеком. В эту эпоху, люди очень болезненно переносят смерть своих родных, к своей же смерти они становятся довольно равнодушны.

       Романтическая наклонность этой эпохи поспособствовала превращению страха смерти в чувство  прекрасного. Люди, на пороге перед  смертью думают о воссоединении  со своими предками (супругами, родителями, детьми и т.д.) и умирают с улыбкой  на лице. «…А когда ей сказали, что она должна умереть, ее лицо просияло». Исчез страх перед смертью, смерть стала желанной. В то время существовала вера в отделение души от тела. Считалось, что дух не умирает, а возвращается к своим источникам. Отсюда у людей пропадает вера в Ад.

       «Вера в жизнь после смерти – в  действительности реакция на невозможность  принять смерть близкого существа, примириться с ней». В принципе, такое чувство сохраняется у  многих людей и в наши дни.

       К середине XVIII в. в завещаниях перестают указывать желаемое место захоронения. Теперь завещатель полагается на своих близких или душеприказчиков. «Я полагаюсь на благоразумие своих детей». Позже заказчик в своём завещании даже не говорит о том, что полагается на своего наследника, поскольку об этом говорить уже стало ненужно. Это было само собой разумеющимся.

       В эту эпоху меняется стиль похорон: «понадобилось немало времени, прежде чем одним из этапов на пути умершего из дома на кладбище стала церковь  с ее богослужением в присутствии  тела усопшего».

       В XIX-XX вв. кладбище становится знаком культуры. Если ранее, в XVI-XVII вв. врачи были озабочены тем, что кладбища нельзя устраивать в городе из-за того, что из трупов выделяются вредоносные испарения, то сейчас, после проведения различных экспертиз, это опровергли. И кладбища снова появились в черте города. Появляется некий «культ мертвых».

         «Культ могил и кладбищ –  это литургическое проявление  новой чувствительности, в которой  начиная с конца XVIII в. смерть «другого» становится нетерпимой».  
 

  «Смерть перевернутая»