Пассионарность как движущий фактор культуры

Министерство  образования и  науки Республики Казахстан

Евразийский национальный университет  им. Л.Н. Гумилева 
 
 
 
 

РЕФЕРАТ

по  предмету культурология

         Тема: «Пассионарность как движущий фактор культуры» 
 
 
 
 
 
 
 
 

                          Выполнил:

                                Гадельшиев А. МО 2-12 

                           Проверил(а):

                                Босжигитова А.М. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

                                                          Астана, 2010 г. 
 

    Явление пассионарности («страстности») впервые было исследовано Львом Николаевичем Гумилевым не просто как черта характера или случайный аффект, а как исторический факт, играющий решающую роль в судьбах народов и государств. Он явно не успел дать своему открытию исчерпывающее объяснение: ему было отпущено 80 лет, по меркам нашего отечества не так уж мало; но многолетние отсидки в лагерях и тюрьмах, болезни и скитания вряд ли способствовали созиданию всесторонне неуязвимой теории. Так что подробно рассматривать его объяснения мы воздержимся, — во-первых, потому, что их автор уже не может нас поправить или нам возразить, во-вторых, потому, что открытие явления огромной значимости и заодно убедительное его объяснение одним человеком, пусть и гениальным, встечается в науке крайне редко. Да обычно и сами объяснения, казавшиеся вчера убедительными, сегодня таковыми уже не кажутся. И все же на одном моменте необходимо остановиться.

    Особенно большие сомнения, на  наш взгляд, вызывает объяснение  причины появления «пассионарного  толчка». В те годы, когда Лев Николаевич завершал свою гигантскую работу, во всем мире обострился интерес к Космосу, в том числе к космическим лучам (еще до этого о космических излучениях как факторе развития биосферы писал В. И. Вернадский, с работами которого Гумилев был хорошо знаком). Возможно, именно это склонило Гумилева увидеть в космических лучах тот таинственный «икс», который рождал «пассионарные толчки». Однако, насколько нам известно, каких-либо подтверждений этой гипотезы пока что нет…

    Удивительно, но получилось так, что описанные Гумилевым конкретные всплески пассионарности в истории народов с завидной точностью отражают то явление, которое мы наблюдаем в процессе культурогенеза и называем пракультурой. Правда, если следовать логике Л. Н. Гумилева, то причиной возникновения пракультурной ситуации следует считать «пассионарный толчок», а следуя логике культурогенеза, которой придерживаемся мы, все происходит наоборот. По ходу дела мы это обсудим.

    Коротко и схематично напомним, о чем идет речь. Культура, в значительной степени определяющая поведение, мировоззрение, убеждения большинства членов того или иного общества, с течением времени подвергается разным испытаниям, не справляется с жизненными задачами, рассогласовывается, слабеет и, в конце концов, ее влияние на многих людей становится незначительным. Тогда наступает пора пракультуры — основе всякой культуры, основе, представляющей собою ее обнажившийся остов, не задрапированный оправданиями и околичностями. По сути одни и те же установки и стремления тем не менее выглядят непохожими в культуре и пракультуре: в первой они по возможности прикрыты, рационализированы, испытывают уравновешивающее давление противоположных установок и стремлений, а их витальная сила приглушена. Идеал культуры — бесстрастность, пракультура клокочет и кричит. К примеру, такая универсальная установка, как утверждение превосходства, в культуре обставлена ограничениями и нуждается в доказательствах, а в пракультуре она выступает, подобно жажде или голоду, как нечто неопровержимое и очевидное. Витальная энергия, всегда больше или меньше присутствующая в людях, гуляет в пракультуре на длинном поводке, а в культуре на коротком. Пракультура — это атмосфера борьбы (со своими или чужими) и для многих способ выживания. В условиях пракультуры расходование витальной энергии фокусируется на доминирующих установках, регуляция упрощается и огрубляется — человек превращается в страстное, упорное существо…

    Однако период господства пракультурных  страстей когда-нибудь да заканчивается,  и постепенно жизнь снова обихоживается, упорядочивается обыкновениями и регулярностями, и строящаяся новая культура, прагматически и ритуально используя те же установки, повязывает их условностями и тормозит слишком сильные порывы. И так до нового кризиса…

    Немаловажно отметить, что поскольку члены общества испытывают влияние культуры неодинаково, и есть такие люди, кто вообще мало поддается указанному влиянию, они, эти люди, живут, влекомые пракультурными страстями, а остальное общество иногда им подчиняется, иногда сосуществует с ними, а иногда пытается от них отгородиться, как от преступников.

    Нетрудно обнаружить, что открытая  Гумилевым пассионарность — в  качестве общественно-исторического  явления — есть не что иное, как пракультурный феномен. В  самом деле, вот как Гумилев определяет пассионарность: «Пассионарность — это непреоборимое внутреннее стремление (осознанное или, чаще, неосознанное) к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели (часто иллюзорной)».      Еще очевиднее пассионарность выглядит как пракультурный феномен, когда Гумилев приводит исторические примеры (цитаты и примеры мы будем брать из его книги «Конец и вновь начало», М., 2004).

    Прежде чем обратиться к некоторым  из них, сосредоточим внимание  на трактовке самого Гумилева. В приводимых им примерах он вычленяет из истории те эпизоды, где обнаруживается «подъем этноса», и где можно предположить «пассионарный толчок», вызванный, по его мнению, генетической мутацией от космического излучения. Он пишет, что «мутация не затрагивает (или затрагивает незначительно) фенотип человека, однако существенно изменяет стереотип поведения человека. Но это изменение происходит опосредованно: воздействию подвергается, конечно, не само поведение, а генотип особи. Появившийся в генотипе вследствие мутации признак пассионарности обусловливает у особи повышенную по сравнению с нормальной ситуацией абсорбцию энергии из внешней среды. Вот этот-то избыток энергии и формирует новый стереотип поведения, цементирует новую системную целостность». Прокомментируем. Во-первых, допустим, что описанная генная трансформация не противоречит генетике и в самом деле может иметь место. Далее. «Новый стереотип поведения», конечно же, означает не только становление новой культуры, но и погубление прежней (пусть и не полностью). Культура и в самом деле может рухнуть под давлением «избытка энергии», расход которой она не в силах регулировать. Тогда на ее развалинах и обнажаются пракультурные установки, берущие на себя «избыток энергии», и так будет до тех пор, пока «избыток» не рассеется или, что чаще всего, не появится новая культура, способная сей «избыток» эффективно использовать. Таково наше видение данной ситуации, а вывод следующий: поскольку культура уязвима для многих и разных воздействий, внешних и внутренних, энергетических и других, то ситуацию «пассионарного толчка», провоцируемого космическими лучами, логично расценить как один из случаев воздействия внешнего источника энергии на культурогенез.

    Итак, допустим, что гипотеза о  космических лучах верна. Тогда значимость указанного «случая» станет заметней, если вспомнить про теорию Лесли Элвина Уайта. Согласно этой теории, культура — это «внетелесный (у Уайта „экстрасоматический“) механизм для захватывания свободной энергии, преобразования и использования ее на пользу человеческому виду». Ключевым у него является утверждение: «Степень развития культуры пропорциональна количеству преобразованной и использованной энергии при прочих постоянных факторах». Уайт считает, что «развитие культуры прекращается — до тех пор, пока не увеличивается общее количество энергии». Таким образом, получается, что наряду с открытием новых источников энергии, а также совершенствованием и изобретением средств ее преобразования и использования немаловажную роль в развитии культуры должны играть возбуждаемые генетической трансформацией «пассионарные толчки». (Цитаты взяты из книги: «Работы Л. Уайта по культурологии». М., 1996). Надо сказать, что выдвижение Уайтом энергетического фактора в качестве главного и чуть ли не единственного стимулятора культурогенеза вызывает изрядные возражения. Однако несомненно, что этот фактор существенен, особенно когда открываются новые мощные источники энергии (открытие и расширение области применения огня в древности и углеводородов в Новое время). Вряд ли приемлем и упор Уайта на производственные технологии как якобы на основу культуры. Заметим, кстати говоря, что до Уайта, и в более глобальном контексте, энергетическую теорию культуры развивал Вильгельм Оствальд (его работа Die energetischen Grundlagen der Kulturwissenschaft была опубликована в Лейпциге в 1909 году — Уайту тогда было 9 лет). На ту же тему см. наши заметки «О двух видах витальной энергии» и «Божества, предки и огонь как источники витальной энергии (историко-культурный аспект)».

    Переходя к примерам, еще раз оттеним нашу мысль: коль скоро пассионарность возникает в процессе культурогенеза в период кризиса культуры, появление «пассионарного толчка» — во многих, если не во всех случаях — может быть объяснено закономерностями этого процесса, а не гипотезой о космических лучах. Итак, примеры взрывов пассионарности (по Л. Н. Гумилеву). Первый пример — об Иудейской войне 66—70 гг. До этой войны Рим держал Иудею сто лет в подчинении (начиная с завоевания ее Помпеем). Гумилев обращает внимание как раз на это обстоятельство: сто лет сгибались, а потом вдруг восстали — как тут не увидеть внезапного пассионарного толчка?! Вот что он пишет: «А что же было до этого? (до восстания — Л. В., А. М.). И до этого евреи видели, как римляне едят свиней, но они относились к этому безразлично. Говорили: „Ну, зачем такую гадость есть и зачем вообще к ним прикасаться, тьфу!“ А тут они сказали: „Нет, не тьфу“. Они сказали: „Бей!“ И это была уже поправка очень существенная. Так началась иудейская война» (с. 87). Или: «И вдруг небольшой этнос, состоявший из оставшихся в Палестине евреев, создал весьма сложную систему взаимоотношений внутри себя (четыре партии, борющиеся друг с другом) и тоже оказался мощным соперником Римской империи» (с. 85). Разгадку Гумилев усматривает в «пассионарном толчке»… Далее наш автор пишет: «Иудейская война могла бы быть и успешной, если бы не произошел этот самый пассинарный толчок, в результате которого евреи… разделились на четыре группы, которые терпеть не могли друг друга» (с. 88). Эти группы — фарисеи, саддукеи, которые спорили между собою еще во времена Христа, и так называемые зилоты — «ревнители закона», фактически разбившиеся на три враждующие фракции. Беспорядки начались с мелких стычек, нападений на римлян в разных частях страны лет за десять до крупномасштабных военных действий.      Вооруженные кинжалами фанатики убивали не только римлян, но и своих единоплеменников, если те нарушали предписания Торы или выглядели недостаточно патриотично. Брожение в народе нарастало и резко усилилось в 66 году, когда прокуратором Иудеи был Гессий Флор. Последней каплей стало его распоряжение изъять из храмовой (священной!) сокровищницы семнадцать талантов (это около полутонны серебра). Не желая или не умея вести с расколотым еврейским обществом политические игры, Флор решил одним махом покончить с недовольными с помощью широкомасштабных карательных мер и, видимо, нарочно провоцировал их. Две дополнительных когорты и кавалерия вошли в Иерусалим, начались избиения и распятия.  

     Но это еще больше распалило  население. Жестокая война заполыхала  по всей Иудее и до прихода  Веспасиана римляне терпели поражение.  Ситуация осложнялась тем, что  в войну втянулись другие населявшие Палестину народности, а среди евреев не было даже видимости единства. Одни призывали замириться с римлянами, другие жаждали их крови, причем самые решительные — зилоты — не прекращали взаимной вражды даже перед лицом неприятеля. Кончилось все это жесточайшим поражением повстанцев. 

    Наиболее полно Иудейская война  была описана Иосифом Флавием,  перешедшим на сторону Рима  евреем по имени Иосиф бен  Маттитьяху. Жизнь этого человека, его поступки как раз и могут  послужить объяснением того, что  произошло в Иудее в 1-ом веке. Рожденный в семье священников, он с 16 лет четыре года отшельничал в пустыне, а в 30 лет командовал повстанцами в Галилее, был пленен, а в 71 году поселился в Риме, получил римское гражданство и родовое имя Флавиев. Можно, кому это нравится, посчитать Иосифа по натуре переменчивым человеком, искателем богатства или завзятым предателем. Но какими бы пороками мы его ни наделяли, его судьба говорит о другом, более важном для нас: Иосиф бен Маттитьяху был человеком своего времени, эпохи разложения иудейского общества и его культуры. Разумеется, большинство евреев продолжало чтить Тору, а затем Талмуд и другие учительные книги, но чтить по-разному.   

Одни  толковали Библию в духе иудейско-греческой  философии, подобно Филону Александрийскому, другие без умственных затей умудрялись сочетать житейские ценности греков и других языческих народов с библейскими заповедями, третьи путались в бесконечных религиозных спорах, четвертые с невиданным упрямством следовали еще не забытым традициям (коих тоже было немало), наконец кто-то с надеждой смотрел на Запад, в сторону Рима, а кто-то, как и в древнейшие времена, считал только Палестину Божьей землей, землей обетованной. Однако человек не может рваться то сюда, то туда, и все сложности эпохи, все эти «с одной стороны, с другой стороны» уходят на последний план, а на первый всплывают сравнительно простые пракультурные установки, и каждый берет из них то, что ему ближе: одни думают лишь о богатстве, другие как бы выжить, третьи преисполнены яростного стремления к изоляции и превосходству, четвертые пекутся о детишках и т. д. И все это, конечно, со страстью, с упорством, так как иначе в эдаком бедламе ничего не добьешься — вот вам и пассионарность… К чему стремился и что выбрал для себя Иосиф бен Маттитьяху, в точности сказать нельзя, ясно лишь то, что пракультурные метания благополучно закончились для него в Риме, где он мирно почил в 100 году.

    Следующий пример — по поводу  «христианского этноса». «Христиане  хоть и состояли из людей  самого разного происхождения, но твердо противопоставляли себя всем остальным… Так христиане выделили себя из числа всех этносов Ближнего Востока и тем самым образовали свой самостоятельный этнос. Стереотип поведения был у них противоположный общераспространенному». Далее: «Христиане искали смерти, потому что в силу своей пассионарной одержимости так поверили в бессмертие души и загробную жизнь, что считали: мученическая смерть — это прямой путь в рай. Они даже требовали смерти». В отношении сказанного можно выставить много возражений, но мы сосредоточимся на культурной ситуации. Об умирании язычества, об огрублении нравов в ту эпоху (1—3 вв.) написано немало, и современниками, и в наше время. Но не будем далеко ходить, а приведем текст самого Гумилева: «В 1 веке римляне фактически были безбожниками, потерявшими веру в своих древних богов — Юпитера, Квирина, Юнону и других. Они стали относиться к ним как к пережитку своего детства, как к симпатичным реминисценциям, но никто всерьез не придавал этим богам никакого значения. Боги эти уже тогда начали превращаться в опереточные персонажи… Этот процесс культурного упадка (выделено нами — Л. В., А. М.) несколько дезориентировал римлян и обусловил то, что они проглядели важные вещи: появление пассионарных людей, которые занимались, впрочем, вполне невинным дозволенным делом — составлением и изобретением новых культов. Римляне считали, что это можно. Пожалуйста, кто что хочет, тот то и говорит, лишь бы он соблюдал законы» (Гумилев здесь имеет в виду евреев, в том числе первых христиан — Л. В., А. М. С. 86—87).