Школа субъективной социологии

 

 

 

 

Cоциология

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Введение 

1. Субъективная школа в  русской социологии 4

1.1 Лавров Петр Лаврович как главный представитель субъективной школы 4

1.2 Михайловский Николай  Константинович (1842-1904) 9

1.3 Южаков Сергей Николаевич (1849-1911) 15

1.4 Кареев Николай Иванович (1850-1931) 16

Заключение 18

Список использованных источников 19

 

 

ВВЕДЕНИЕ

С конца 60-х годов XIX в. до конца 20-х годов XX в. в России центральное место в академической социологии и публицистике занимала субъективная школа. Она была представлена такими именами, как П. Лавров, Н. Михайловский, С. Южаков, Н. Кареев; в ней обнаруживаются несколько поколений последователей: Н. Рейнгардт, В. Чернов, Н. Русаков, Е. Колосов, М. Менский, Э. Энгельгардт, П. Мокиевский, А. Красносельский и другие. Влияние этой школы на русскую интеллигенцию было огромным.

 

 

Цель данной работы - рассмотреть  основы субъективной школы в русской  социологии.

Рассказывая о ключевых положениях «русской» школы (как её называли за границей в то время), наилучшим  способом представляется такой путь: рассмотреть отдельно наиболее заметных представителей (можно остановиться на четырёх учёных: Лаврове, Михайловском, Южакове и Карееве), чтобы, не смотря на явные идейные сходства, задержать взгляд на самобытности каждого социолога в отдельности.

 

 

 

 

 

 

 

1. Субъективная школа в  русской социологии

 

1.1 Лавров Петр Лаврович как главный представитель субъективной школы

 

Социология есть наука  об обществе. Общество не есть только собрание реальных единиц; это формы их взаимодействия, инстинктивно или сознательно ими  созданные для удовлетворения своих  потребностей; это - продукт практического  творчества мысли. Общественные процессы представляют реализирование, в изменяющихся общественных формах, потребностей общих большему или меньшему числу личностей. Все влияния объективных явлений, предметов и процессов переходят в социологические процессы лишь в субъективной форме потребностей. Потребности эти составляют систему сил, которая, действуя в данной географической и исторической среде, даёт социологические продукты… Здесь объективны лишь реальные личности в их деятельности, допускающее статистическое определение и историческую отметку, да ещё среда, в которой происходит социологическое творчество. Но действующие силы субъективны и продукты опять субъективны. Вот из каких рассуждений появилось название школы. Если рассматривать субъективный метод в качестве многоплановой теории, то важно выделить её доминирующее содержание, системообразующую сторону. Таковой, несомненно, здесь является этический субъективизм, т.е. учение, суть которого состоит в оценке относительной важности явлений на основании нравственного миросозерцания (идеала) исследователя и построения научной теории при помощи того же критерия. П. Лавров пришёл к этическому субъективизму, отталкиваясь от мысли о целеполагающей активности личности как субъекта истории. «…Пора бы людям мыслящим, - писал Лавров, - усвоить себе одну очень простую вещь: что различие важного и неважного, благодетельного и вредного, хорошего и дурного, есть различия, существующие лишь для человека, а вовсе чужды природе и вещам самим в себе…»[1]

 

Субъективный метод напрямую связан с теоретическим обоснованием прогресса. Сущность прогресса «всё-таки лежит в субъективном взгляде  мыслителя на то, что лучше или  хуже для человека или человечества». Исходя из этого, Лавров конструировал  свою формулу прогресса: развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении, воплощении в общественных формах истины и справедливости - вот  краткая формула, обнимающая, как  мне кажется, всё, что можно считать  прогрессом.

 

Этико-субъективный подход, тем не менее, не представлял из себя чисто субъективного построения, а был своего рода парадигмальной моделью освоения действительности. Субъективный метод как научная доктрина проистекал из теоретической посылки о социально-активной функции личности в истории и на этой основе трансформировался в целостно учение о прогрессе как нравственном императиве истории. Говоря о цене прогресса, Лавров обращал внимание на то, что в истории часто упоминают о героях, гениальных личностях, забывая о тех условиях, при которых они действовали и при которых человечество было «осчастливлено» их появлением. «Для того чтобы эта маленькая группа могла образоваться, - замечал Лавров, - необходимо было, чтобы среди большинства, борющегося ежечасно за своё существование, оказалось меньшинство, обеспеченное от самых тяжких забот жизни».

 

И не столь уж важно, что  человечеству прогресс меньшинства  обошёлся дорого. Важно то, что цвет народа, эти «единственные представители  цивилизации» (интеллигенция) так дорого обошлись большинству, а за эту цену сделано так мало. Вот откуда берёт начало идея «неоплатного долга» русской интеллигенции, идея жертвенности. Ведь это меньшинство мало заботится о развитии вокруг себя, о распространении мысли и о прогрессе в культуре.

 

Лавров считал, что психика  членов общественного организма, их сознание, теории, укореняющиеся в  их мышлении, - всё это заставляет их действовать, и это составляет главную черту общества в его  отличии от организма.

 

История как процесс жизни  человечества произошла из стремлений избавиться от того, что человек  сознавал как страдание и из стремления приобрести то, что человек сознавал как наслаждение. И далее Лавров говорит: «Какие процессы имеют преимущественное влияние на генезис событий? Человеческие потребности и влечения». Из понимания  непосредственного влияния потребностей и влечений человека на генезис событий  следовал, во-первых, субъективизм Лаврова, т.е. понимание хода событий не как  объективно-необходимого, но как должного, определяющегося формулируемыми заранее  ценностными приоритетами. Во-вторых, Лавров вводил в своё понимание истории  проблему «нравственности», понимаемой им как научно обоснованную систему  ценностей, иерархии наслаждений: «Настало иное время, время светской цивилизации, когда люди теории и люди практического  дела устранили, насколько могли, из всех сфер мысли и жизни элемент  религии и признали, что … единственная нравственность …, есть та, которая  опирается лишь на естественные потребности, на логическую критику и на рациональные убеждения человека». Таким образом, роль науки заключается не только в познании объективных законов, но и в создании научно обоснованного  нравственного идеала, в соответствии с которым должна измениться действительность.

 

Противоречия между личностью  и обществом порождаются или  отсутствием у личности чувства  собственного достоинства и идеи справедливости, т.е. идеи равноправности всех людей на всестороннее развитие, или несправедливым, безнравственным  устройством общества. В первом случае общество обязано развивать личность, во втором - личность нравственно обязана  перестроить общество на принципах  «общественной солидарности и справедливости».

 

В общем контексте рассуждений  Лаврова о национальностях просматривается  доминирующая мысль: национальности - это «доисторическое начало», т.е. скорее продукт природы, нежели истории. Национальность не есть, по сути, орган  прогресса, не является сама по себе представителем прогрессивной идеи, хотя и может  стать таковой. В соответствии с  универсальным критерием прогресса  Лавров признавал два права: во-первых, «прогрессивная национальность имеет  право на подавление сепаратистских стремлений менее прогрессивных  и связанных с нею исторически  государственным договором». ( При этом Лавров полагал, что второе право - это абстрактное право, которое никогда не применялось на практике, так как прогрессивной национальности не приходится бороться с сепаратизмом всего населения, а лишь с одним классом жителей. Отношение к общечеловеческому прогрессу стало для Лаврова критерием патриотизма. «Прогресс, - писал Лавров, - есть не безличный прогресс. Кто-нибудь должен быть его органом. Какая-нибудь национальность должна прежде других и может лучше, полнее других стать представителем прогресса в данную эпоху». Рациональный патриотизм заключается в стремлении сделать свою национальность самым влиятельным деятелем общественного прогресса, в наименьшей мере стирая её характеристические черты. Настоящий, или рациональный, патриотизм, по Лаврову, - это одна из черт «критически мыслящей личности», и этот патриотизм заключается в «осмыслении естественных требований своей нации критическим пониманием требований общечеловеческого прогресса».[2]

 

Здесь также необходимо сказать  о месте любви в этом процессе - в процессе становления самой  нравственной личности. Настоящая идеализация  любви возможна лишь с того времени, когда женщина вызывает к себе уважение, во имя того же самого идеала нравственного достоинства, который  поставлен и для мужчины. Тогда  союз любви представляется свободным  обоюдным выбором двух существ, взаимно  привлечённых физиологически и сближающихся, потому что каждый уважает в другом человеческое достоинство в его всестороннем проявлении. По Лаврову, прогресс заключается именно в развитии личности, составляющей не результат истории, а её исходный пункт: «критически мыслящая личность» вырабатывает нравственный идеал и активно претворяет его в жизнь, благодаря чему осуществляется прогресс. Но Лавров особо подчёркивал в своих социологических изысканиях важность исследования взаимоотношения личности и общества. «Истинная общественная теория требует не подчинения общественного интереса личному и не поглощения личности обществом, а слития общественных и частных интересов. Общественность становится реализированием личных целей в общественной жизни, но они и не могут быть реализованы в какой-либо другой среде». Личность, ощущая себя самостоятельной, самодостаточной, дистанцированной от общества, воспринимает всё остальное как враждебное себе, чуждое её эгоистическим притязанием. Но личность совершенствуется, развивается, мыслит, и на этом этапе эгоистическое развитие, а точнее - развитие эгоистической личности требует, по Лаврову, расширения личностного пространства. Ей тесно в рамках своей определённости. Этот процесс - многоступенчатая смена различных состояний личности, Лавров называет самоотвержением. «Сначала чужое существо нам дорого как дополнение нашего благосостояния, нашего достоинства; мы готовы принести жертвы для его сохранения, потому что оно нам нужно. Вследствие творческого процесса идеализации, мы признаём, что нам нужно лишь то, что имеет самостоятельное достоинство. Чем существо нам дороже, тем самостоятельное достоинство растёт в глазах наших. Мало-помалу оно подчиняет себе, в нашем сознании, все наши понятия о нашем личном наслаждении. Подчиняясь ему, мы невольно стараемся оправдаться перед собственным достоинством. Тогда творчество развёртывает перед нами идеал самоотвержения». В этом акте эгоистическая личность не считает себя униженной, признав высшим то, что действительно выше её, и это «чужое высшее» подчиняет её волю. Самоуничижение, самоотрицание делается добродетелью, долгом, заслугой. Таким образом, самоотвержение есть желание подчиниться тому, кого мы считаем выше себя, начало, добровольно подчиняющее эгоистическую личность другой (действительной или вымышленной). Это чувство Лавров считает тождественным с любовью, выделяя из этого последнего органическую привязанность. В этом акте ранее обособленная личность выходит из своего эгоистического Я и Я другого человека, расширяя пространство своей духовной ограниченности.

 

Ясно, что с развитием  нашего знания, нашей наблюдательности мы, оставаясь на точке зрения чисто  человеческой критики, в большинстве  личностей найдём недостатки и слабости, которые не дозволяют нам ставить  их выше себя по достоинству. Если они  не освящены нашей верой, то за ними останутся случайные превосходства  общественного положения, частного развития, лет, семейной связи, которые, как случайные, не могут обуславливать  с нашей стороны самоотвержения, поглощения нашего достоинства их достоинством. Самоотвержение делается мгновенной вспышкой восторженной привязанности, временным  отсутствием критики личности. Тогда  в обыкновенном состоянии нашего духа самоотверженные действия представляются нам как самозабвение, как отсутствие сознания. Чтобы оправдать их перед  судом своего достоинства, мы должны будем встать на другую, высшую точку  зрения. Но прежде, чем это произойдёт, прежде, чем личность реализует в себе «любовь» как акт самоотвержения (иногда Лавров называет это чувство «прочувствованной солидарностью»), это чувство, связующее личности в группах, уже сыграло свою позитивную роль.

 

Анализируя соотношение  инстинкта борьбы за существование  и чувства солидарности на различных  этапах развития природных (животных) сообществ и человеческого общества, Лавров подчёркивал большое значение инстинктивной солидарности как  оружия в борьбе за существование  и за «наслаждение», или - усовершенствование человеческой жизни. Для «наслаждения»  человек готов был рисковать  своим существованием, готов был и жертвовать им. Для высших наслаждений он был готов отречься от низших. А среди человеческих наслаждений наивысшим, по мнению Лаврова, является прочувствованная солидарность любви. И в борьбе человеческих групп за существование та группа, члены которой были связаны самой прочной привязанностью, наиболее страстно прочувствованной солидарностью, имела значительное преимущество перед группами, где не было никакой связи, и перед теми, которых связывала только привычка и предание. Любовь, связующая личности в группы была исторической силой для поддержания существования.

 

Справедливость делается необходимым и высшим условием собственного достоинства личности. Причём справедливость человек признаёт как своё начало, как необходимый элемент своего существования, но дополняет его  сознанием равноправности эгоизмов других и равной обязанности для  каждого уважать чужое достоинство. Открывает же мир справедливости для эгоистической личности любовь как первый этап расширения его ограниченного  пространства.

 

Развитие должно подчиняться  закону прогресса, который есть «приближение исторических фактов к реальному  или идеальному лучшему, нами сознанному». Сущее имеет для Лаврова ценность относительную, должное же в своём идеале - ценность безусловную. Отношения между сторонами этого противоречия конфликтные, взрывоопасные, но это обуславливается скорее обстоятельствами, чем необходимостью. «Спасение человеческих обществ от застоя именно в том, что в них есть всегда первые. Они мешают другим остановиться на той или другой ступени общественного развития…» Насильственная революция «фактически в историческом процессе оказывается большею частью несравненно более обыкновенным орудием общественного прогресса, чем радикальная реформа в законодательстве мирным путём». Главную причину такого исхода Лавров видит в недостатке «умственного и нравственного развития в господствующих и руководящих личностях и группах», который «и ведёт обыкновенно в подобных случаях к неизбежному кровавому столкновению. Здесь виден тот революционный радикализм, который был присущ Лаврову. Но отнюдь не все его товарищи по науке разделяли такую точку зрения.[3]

 

 

 

 

 

 

1.2 Михайловский Николай  Константинович (1842 - 1904)

 

 

Теперь перейдём ко второму  яркому представителю субъективной школы в российской социологии. Итак, от Лаврова к Михайловскому. Принципиально  важным является вопрос продуцирования субъективного метода в теориях  обоих мыслителей, соотнесённости субъективизма  с идеей прогресса, анализа категориальной основы в доктринах народнических  мыслителей.

 

Михайловский спорил с  идеями Спенсера, доказывая, что мы не можем относиться к событиям истории  также как к «гипотезе туманных масс», т.е. бесстрастно, поскольку отношения  между людьми от отношений человека с природой тем, что целесообразны. Человек, писал Михайловский в книге  «Что такое прогресс?», ставит цели, вырабатывает правила морали, одобряет и порицает явления действительности». Оспаривая марксистские тезисы о прямолинейной заданности законов общественного развития, Михайловский, ссылаясь на аргументы В. Зомбарта, подчёркивал, что воля личности составляет её неотъемлемое свойство и не может быть сведена к социологической необходимости. Михайловский, как и Лавров, конструируя субъективный метод, таким образом, отправлялся от исходного пункта, общего для обоих, - принципа социально-активной, преобразующе-созидательной деятельности личности. Тем не менее, в трактовке источников целеполагающей деятельности у Лаврова и Михайловского наблюдались некоторые различия. Так, Лавров выводил побудительные мотивы и стремления человека к созиданию и преобразования среды из объективной основы заложенных в человеческой сущности потребностей и стремлений. Одни потребности, по мнению Лаврова, коренятся в «психическом и физическом устройстве человека, как нечто неизбежное», другие - в привычках, преданиях, культурных формах. Особенное значение придавал Лавров третьей группе потребностей - потребностей «лучшего, влечения расширению знания, к постановке себе высшей цели, потребностей изменить всё данное извне сообразно своему желанию, своему пониманию, своему нравственному идеалу, влечения перестроить мыслимый мир по требованиям истины, реальный мир - по требованиям справедливости».

 

В отличие от Лаврова, Михайловский не имел всесторонне разработанной  теории, объясняющей причины активности личности; он выводил её, по сути дела, из нравственного самосознания, хотя и не отрицал при этом огромного воздействия на неё социальной среды, «всей социально обстановки». В этом смысле, конечно, Михайловский был большим, чем Лавров, субъективистом.

 

 Этический субъективизм  народнических социологов у обоих  приобретал форму всеобъемлющей  философской конструкции, которая  концентрировалась вокруг главного  пункта - идеи нравственного суда  над жизнью, историей, «естественным  ходом» вещей. В своих «Исторических  письмах» Лавров говорит, что  вся история человечества - лишь  прелюдия, приготовление к подлинному  бытию человечества.