Грани женской несвободы в судьбах и творчестве британских писательниц XVIII-XIX веков

         Расцвет «женской литературы»  в Европе  XVIII-XIX вв. достаточно

ярко демонстрирует  процесс осмысления интеллектуалками своих прав, привилегий, равно как  и ограничений, наложенных на их судьбу

принадлежностью к «слабому полу». Следует отметить, что осмысление это

состояло из несколько пластов: с одной стороны, отношение к женскому

вопросу выражалось в непосредственном поведении той  или иной романистки в ее реальной жизни; с другой – проектировалось на сюжеты, проблематику и образы героинь произведений, написанных женщинами.

          В каждом конкретном случае  степень радикальности решения  женского

вопроса в реальной жизни писательниц и в их литературных произведениях

была разной, однако во многом степень эта определялась политическим и

культурным  контекстом той эпохи, в которой  жили и творили английские

романистки. Прежде всего речь должна идти о Викторианской  эпохе и о

ценностях Англии XIX столетия. Ивонн Мьюзкамп в статье «Викторианский

контекст женского вопроса» утверждает, что в общественном мнении в это

время существовали только две категории женщин –  женственные

«благородные» и неженственные «падшие» [см.: Musekamp]. Какая женщина

могла называться «благородной»? Ответ на этот вопрос дал еще в 1616 г.

Дж. Мархем: «Наши английские жены должны обладать целомудренными

мыслями, решительной  храбростью, выдержкой, быть неутомимыми,

бдительными, прилежными, остроумными, приятными, постоянными  в дружбе, полными привлекательного домоседства, мудрыми в речах» [Priestley, 1974: 36].

    Д.Рейнольдс отмечает, что «в соответствии с английской традицией все

женщины – это  жены, будущие жены и бывшие жены» [Raynolds, 1998]. В

романе Джордж Элиот «Мидлмарч» один из героев, мистер Кейсобон,

обращаясь к  своей невесте, очень четко формулирует доминировавшее в XIX веке представление о роли женщины: «Великая прелесть вашего пола заключается в пылкой беззаветной привязанности, предназначенной для того, чтобы придавать    законченность    и    завершенность    нашему собственному существованию» [Элиот, 1988: 60].

           Постепенно стала проявляться  заинтересованность английских  женщин в событиях жизни социальной, выходящей за рамки только домашних проблем, начался процесс пробуждения женского сознания. В результате уже к середине XIX веке «в сотнях газетных и журнальных статей, письмах к издателю, лекциях и научных исследованиях, парламентских дебатах и юридических делах, руководствах по поведению, частных письмах мужчин и женщин всех классов (начиная с королевы Виктории), романах, поэмах и пьесах, карикатурах и картинах Королевской Академии представители среднего класса обсуждали и спорили о том, что они назвали «Женским Вопросом» [Dolin, 2005: 71]. Однако даже это обсуждение в большинстве случаев не выходило за рамки

общепринятой концепции «женственной женщины», по рождению и

предназначению  отличающейся от мужчины, поэтому лишь немногие британки решались преодолеть границы викторианской морали и отказаться от сложившегося идеала феминности.

      Безусловно, подобный контекст не мог не оказать влияния на творчество

и личную жизнь  британских романисток, которые в  силу своей

неординарности, высокой образованности и глубокого  ума чаще всего

становились наиболее яркими примерами отказа от общепринятых ценностей. Так, отмечает Барбара Кейн, для многих англичан XIX в. жизнь Мэри Уоллстоункрафт, с именем которой традиционно связывают начало борьбы за женскую эмансипацию в Англии, стала символом вызывающего поведения. Немалую роль в этом сыграли воспоминания ее мужа Уильяма Годвина, где Мэри называлась «Вертером женского пола» и где открыто обсуждалась эмоциональная и сексуальная жизнь Уоллстоункрафт: любовные отношения с женатым Анри Фузели, роман и рождение ребенка от американца Жилберта Имлэя и, наконец, особые отношения с самим Годвином, которые закончились свадьбой и смертью Мэри при рождении дочери. По мнению Б. Кейн, воспоминания У. Годвина, приведшие к широко распространенному осуждению Уоллстоункрафт английским респектабельным обществом, ограничивались лишь описанием ее эмоциональных привязанностей и не уделяли должного внимания политическому контексту ее деятельности [Caine, 1997: 40–43].

    При первом же обращении к основному труду Мэри Уоллстоункрафт –

эссе «В защиту прав женщины», написанному в 1792 году – мы без труда заметим тесную связь ее размышлений с накопленным жизненным опытом. В этом плане судьба Мэри представляет собой реализацию права на независимость, о котором она рассуждает следующим образом: «Я испытываю любовь к мужчине как к равному себе. Но для меня не существует его верховенства, законного или узурпированного…» [Феминизм, 1992: 34]. Более того, Уоллстоункрафт даже размышляет о тех временах, «когда не будет ни брака, ни супружеской жертвенности» [Там же: 33]. Брак и мужское общество в целом подавляют женскую индивидуальность, сдерживают развитие ума и таланта; «умаляя их добродетели,… женщин наделяют взамен фальшивыми достоинствами, благодаря которым они способны терпеть преходящее тиранство» [Там же: 34].

      Однако более внимательный читатель  обнаружит наряду с этими,

безусловно, радикальными идеями и такие высказывания: «Моральный облик

дочерей, жен  и матерей определяется тем, как  выполняют женщины свои

естественные  обязанности…» [Там же]. Таким образом, несмотря на

радикализм  идей и полученный уже после смерти имидж «аморальной» особы, Уоллстоункрафт все же воспринимала женщин прежде всего как спутниц мужчин и поэтому главной целью полагала «раскрытие их внутренних возможностей и обретение ими достоинства для осознания своих

добродетелей» [Там же: 28]. Даже в своих романах, стремясь изобразить

героинь духовно  развитыми и интеллектуально одаренными, Уоллстоункрафт не смогла выйти за рамки традиционной проблематики романтического сюжета [Caine, 1997: 37].

     В этот же ряд вписывают Мэри Энн Эванс, писавшей под псевдонимом Джордж Элиот. Многие феминистки причисляют Джордж Элиот к тем, кто стоит у истоков женского движения в Британии. Действительно, известно, что в 1856 году романистка подписала петицию в поддержку права замужних женщин владеть собственностью (добавив при этом параграф, касающийся необходимости защитить мужей от долгов их жен); среди ее близких подруг были многие активистки суфражистского движения (например, Барбара Лей Бодишон).

     Однако необходимо оговорить, что писательница не поддерживала политических требований феминизма, а возлагала надежды на повышение образованности и культуры общества в целом. В письме 1852 г. она

утверждала, что  «…наделение женщин избирательным  правом – это только

раболепный  прогресс», поскольку может лишь продемонстрировать, что якобы «женщина не заслужила лучшей участи, чем мужчины могут ей дать» [Цит.по: Oxford Reader’s Companion…: 468]. В отличие от идеи предоставления женщинам права голоса, которую Элиот определяла как «чрезвычайно сомнительное благо» [Цит.по: Dolin, 2005: 148], реформа образования казалась ей ключом к улучшению положения женщин в обществе: «…женское образование – одна из целей, по поводу которой у меня нет сомнений» [Цит.по: Oxford Reader’s Companion…: 468].

Элиот вообще выступала  против немедленных законодательных реформ,

поскольку воспринимала общество как живущий организм, в  котором

возможны лишь медленные изменения. Поэтому образование  и оказывается у

нее альтернативой  праву голоса, наилучшим способом изменить положение

представительниц «слабого пола».

      Уважение, с которым к Мэри  Энн Эванс относятся феминистки, связано

прежде всего  с перипетиями личной судьбы романистки, открыто бросившей

вызов пуританской  морали викторианской Англии и жившей в гражданском

браке с философом, психологом и эстетиком Джорджем Генри Льюисом, уже

состоявшим  в браке и не имевшим права, в соответствии с английскими

законами, его  расторгнуть. В этом плане творчество Элиот оказывается, по

мнению многих исследователей, гораздо более консервативным, чем ее личная история: героини ее произведений не мыслят свою жизнь вне рамок морали, поэтому реализация их лучших качеств всегда связана с успешным браком. Не случайно поэтому героини Элиот сталкиваются с ситуацией, когда происходит столкновение между их внутренней силой и интеллектом и ограниченностью общества, не способного найти их талантам достойное применение. Наиболее ярко этот конфликт проявляется в главном образе романа «Мидлмарч» – Доротее Брук.

      Доротея, «занятая судьбами рода  человеческого, видевшимися ей в

озарении христианской веры…» [Элиот, 1988: 22], – это еще один пример

высоко образованной и независимо мыслящей героини.

      На фоне «пустенькой мещанки  Розамонды Винси» [Скороденко, 1988: 9]

Доротея предстает перед читателями как героиня, вызывающая уважение своей искренностью и сосредоточенностью на подлинном самосовершенствовании. Перед замужеством Доротея задается вопросами о своем предназначении: «Ее так давно угнетало ощущение неопределенности, в котором, словно в густом летнем тумане, терялось ее упорное желание найти для своей жизни наилучшее применение. Что она может сделать? Чем ей следует заняться? Хотя она еще только переступила порог юности, но ее живую совесть и духовную жажду не удовлетворяли предназначенные для девиц наставления, которые можно уподобить пискливым рассуждениям словоохотливой мыши» [Элиот, 1988: 40]. Автор романа размышляет о проявлениях в поступках Доротеи «натуры увлекающейся, умозрительной и логичной» и объясняет ее решение выйти замуж за мистера Кейсобона, человека старше ее лет, тем, что «супружество манило ее как избавление от ярма девического невежества, как свободное и добровольное подчинение мудрому проводнику, который поведет ее по величественнейшему из путей» [Там же: 41]. Конечно, в этих размышлениях героини сквозит юность и наивность, однако в то же время Доротея, решившись на брак с Кейсобоном, демонстрирует верность своим принципам. Этот брак оказывается неудачным, и Доротея сталкивается с еще одной ситуацией нелегкого выбора, перед которым ставит ее Элиот: выбрать любовь и выйти замуж за необеспеченного Уилла Ладислава или сохранить наследство покойного мужа. Доротея выбирает любовь и тем самым снова поступает вопреки ожиданиям общества. При этом интересно, что если Доротея, будучи верной своим чувствам и принципам, обретает себя в счастливом замужестве, то Розамонда Винси «наказывается»

автором романа за свою ограниченность несчастливым браком.

      В то же время удел Доротеи  не кажется полностью безоблачным;  во

всяком случае, Элиот заставляет читателя задуматься над тем, что замужняя

жизнь ее героини  «протекала в постоянных благодетельных хлопотах, которые пришли к ней сами, без тревожных поисков и сомнений» [Там же: 737]. Автор произведения пишет о Доротее в финале романа: «Многие знавшие ее сожалели, что столь исключительная личность целиком подчинила себя жизни другого человека и известна немногим – просто как жена и мать» [Там же].

     Именно такая судьба, предложенная романисткой одной из своих наиболее ярких героинь, стала предметом спора относительно феминизма Элиот. Многие активистки и теоретики женского движения второй волны в 1960-1970-х гг., в частности, Кейт Миллет, критиковали Элиот за неспособность предложить своим героиням более позитивную судьбу, чем брак с достойным человеком. В этом плане они даже рассуждали о «предательстве» Элиот феминистских ценностей. Однако вскоре феминистские критики отказались от столь радикальной оценки творчества крупнейшей английской романистки XIX в., поскольку, действительно, для викторианской эпохи героини Элиот были более чем независимы и неординарны.

      Безусловно, литература отражает  те процессы, которые уже идут  в

обществе, поэтому  можно говорить о том, что на протяжении XIX в.

британские  женщины постепенно приходили к  осознанию своей свободы,

прежде всего свободы внутренней. Новый тип женщины, созданный женской

литературой Британии, – женщины, «живущей богатой внутренней жизнью,

наделенной  мощным аналитическим началом, обладающей собственной

независимой жизненной  позицией, естественной и красивой каким-то

внутренним  огнем, активной и всегда стремящейся к познанию» [Проскурнин, Хьюитт 2004: 53], – был реализован прежде всего самими его создательницами – Мэри Уоллстоункрафт, Джейн Остен, Джордж Элиот.

      Понимание британскими романистками  проблем социальной значимости

женщин не всегда было однозначным, поскольку, как и  их героини, они

 пытались  решить вопрос о соотношении  внутренней и внешней свободы

женщины. В своих  произведениях в силу литературных канонов или моральных устоев и Уоллстоункрафт, и Остен, и Элиот ограничивали своих героинь осознанием внутренней самодостаточности; в реальности же именно

писательницы  стали для викторианской Англии яркими образцами чуждых