Марина цветаева анализ стиха

В одну из самых  тяжких для себя минут Марина Цветаева с горечью записала: "...мой читатель остается в России, куда мои стихи... не доходят. В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не свое-тамошнее!" Так оно и было. Белоэмигрантская пресса объявила поэта вне своих  законов, увидя в нем не только резкого обличителя своей мертворожденной  среды, но и непримиримого врага  черносотенства, расизма, фашизма. Всем своим поэтическим существом  Марина Цветаева противостояла силам  реакции и смело говорила о  своих симпатиях к новой, Советской  России.

"Пишу не  для здесь (здесь не поймут - из-за голоса), а именно для  там - языком равных"

Тяжелой ценой  далось ей это прозрение, потому что  оно одновременно принесло ей чувство  безнадежного одиночества, обрекло  на жизнь во враждебной среде, на тоску  по покинутой родине. Однако поэзия не покидает Марину Цветаеву, живет  неразлучно с нею в полном тяжких лишений житейском быту.

Через двенадцать лет полунищенского существования  она скажет в одном из частных  писем; "Надо мной здесь люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде  и моем бесправии (защиты - нет)". И  далее: "Нищеты, в которой я  живу, вы себе представить не можете, у меня же никаких средств к  жизни, кроме писания. Муж болен  и работать не может. Дочь вязкой шапочек  зарабатывает 5 франков в день, на них вчетвером (у меня сын 8-ми лет, Георгий) живем, то есть просто медленно подыхаем с голоду". Но тут же характерное  признание: "Не знаю, сколько мне  еще осталось жить, не знаю, буду ли когда-нибудь еще в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, что слабых стихов не дам".

Так и было с  ней всегда, во весь период ее многотрудной зарубежной жизни. Мужественно борясь с нищетой и болезнями, в обстановке полнейшего отчуждения от эмигрантских литературных кругов, страдая от морального одиночества, она не выпускала пера из рук, создавая стихи, поэмы, прозу, приведшие  ее к вершине того, что мог дать ее яркий и неповторимо своеобычный  талант.

В таком неустанно  напряженном состоянии духа, отстаивая  в мире рутины, косности и бесчеловечности  право на свободу и независимость  своего поэтического "я", дожила Марина Цветаева до страшных дней гитлеровской экспансии. На ее глазах была захвачена, растоптана фашистскими ордами близкая ее сердцу Чехословакия. С небывалой прежде силой прозвучали ее "Стихи к Чехии" (1938-1939), страстно клеймящие насильников, восславляющие мужество свободолюбивого чешского народа. Нарастание сил фашизма настолько потрясло ее душу, что возвращение к относительно мирной жизни казалось ей совершенно невозможным. Единственный путь спасения - это возвращение на покинутую родину. В 1939 году Марина Цветаева, после семнадцати лет бедственного пребывания за рубежом, получив советское гражданство, вернулась наконец на родную землю.

Марина Цветаева оставила значительное творческое наследие; книги лирических стихов, семнадцать поэм, восемь стихотворных драм, автобиографическую, мемуарную и историко-литературную прозу, в том числе эссе и философско-критические  этюды, К этому надо добавить большое  количество писем и дневниковых  записей.

Имя Марины Цветаевой  неотделимо от истории отечественной  поэзии. Ее сильный, своеобразный лиро-эпический  дар был угадан и отмечен уже  первыми читателями и рецензентами.

Поэтический мир  Цветаевой в самую раннюю пору становления ее художественной индивидуальности был во многом иллюзорен и населен  образами, сошедшими со страниц любимых  книг. Содержание многих и многих ее стихов даже периода 1918-1920 годов продиктовано тем, что когда-то было прочитано  и воспринято как модель и в  самом деле существующего мира.

Известный литературовед, автор статей о творчестве Марины Цветаевой, Вл. Орлов, пользуясь архивами и воспоминаниями ее дочери, А. С. Эфрон (записные книжки, черновые тетради, черновики  писем), приводит в своих обстоятельных  работах немало любопытных и ценных высказываний самой Марины Цветаевой  творческого и биографического  характера. И в том числе "Ответ  па анкету", относящийся к первым годам пребывания за рубежом. В этой анкете, оглядываясь на недавнюю литературную юность, Цветаева проходит по своему "кругу  чтения", отмечает "последовательность любимых книг", делая при этом замечание: "Каждая дает эпоху". Что  же это за книги, названные самим  поэтом? "Ундина" (раннее детство), Гауф-Лихтенштейн (отрочество) , Ростан (ранняя юность); "позже и ныне: Гейне - Гете - Гельдерлин; русские прозаики-Лесков и Аксаков; русские поэты - Державин и Некрасов; из современников - Пастернак". Названы также Ромен Роллан и  Райнер Мария Рильке. И далее - "наилюбимейшие  стихи в детстве - пушкинское "К  морю" и лермонтовский "Жаркий ключ" ("Свидание"). Дважды "Лесной царь" и "Erikonig" (Речь идет о переводе Жуковского и Гете и о подлиннике). Пушкинских "Цыган" с 7 лет по нынешний день - до страсти. "Евгения Онегина" не любила никогда. Любимые книги  в мире - те, с которыми сожгут: "Нибелунга", "Илиада", "Слово о полку  Игореве".

К этой пестроте имен можно было бы добавить юношеское  увлечение "наполеоновской легендой", образами античной мифологии, пристрастие  к немецким романтикам вообще и еще  раз Пушкина - в более широком  объеме. Заняли свое место в ряду этих порою противоречивых предпочтений и вечный образ Дон-Жуана, и Байрон, и легенды западного средневековья, и галантная Франция XVIII века, и  Казанова. Но тут же в непосредственном соседстве, а иногда и в причудливом  переплетении, образы русской народной сказки, цыганская песня, городской "жестокий" романс и русские  разбойные песни, пословицы, скороговорки, даже лихая острословная частушка.

Все это в  той или иной мере отражено в книгах "Версты" (стихи 1916-1920 гг.). Но даже в этих ранних стихах Марины Цветаевой  нельзя не заметить, что и в своей  книжной отвлеченности и несколько  наивной романтической восторженности - это произведения подлинного мастера  русского поэтического слова. Яркость  и необычность метафор, меткость и выразительность эпитетов, разнообразие и гибкость интонаций, богатство  ритмики - таков самобытный почерк молодой  Цветаевой.

Все внимание поэта  обращено в эти годы к быстро меняющимся приметам душевного состояния, к  многоголосию жизни и, В конце  концов, к себе самой как воплощению всей полноты земного бытия:

И если проходят в стихах, как цветные тени в  волшебном фонаре, Дон-Жуан в московской вьюге, юные генералы 1812 года, бабушка-полька, Стенька Разин - "бешеный атаман", сгубивший княжну-персиянку, а с  ней и свою жаркую душу, - то все  это та же Марина в различных обликах  порывистого, строптивого, наперекор  всему, поистине безудержного романтизма. Вся она - утверждение и воплощение страсти, молодости. И если порой  на это стихийное жизнелюбие, как  вечерний сумрак, наплывают мысли  о неизбежном земном конце, то и смерть выглядит как отголосок, как эхо  все того же не исчерпанного до дна  бытия.

Сила ее стихов - не в зрительных образах, а в  завораживающем потоке все время  меняющихся, гибких, вовлекающих в  себя ритмов. То торжественно-приподнятые, то разговорно-бытовые, то песенно-распевные, то задорно-лукавые, то иронически-насмешливые, они в своем интонационном  богатстве мастерски передают переливы гибкой, выразительной, емкой и меткой русской речи.

Не у многих русских поэтов, современников Марины Цветаевой, найдется такое умение пользоваться ритмическими возможностями традиционно-классического  стиха. Звуковое многообразие ее поэзии не заботится о гладком благозвучии, и гибкость ее интонационного строя  находится в полной зависимости  от ритма ее переживаний.

И потому стихи  ее всегда чуткий сейсмограф сердца, мысли, любого волнения, владеющего поэтом:

А на каком стремительном  ритме конской скачки построена "Цыганская свадьба"! В какой  виолончельной плавности льются в другом стихотворении тех лет  любовные признания, и как быстро сменяются они лукавой, озорной  скороговоркой:

Можно было бы привести немало примеров искусного применения ритмических замедлений, ускорений, перебоев на неизменно стойкой метрической  основе, но все это становится очевидным  и в процессе самого чтения, или, лучше сказать, вслушивания в  стихотворную ткань.

Однако вся  эта изощренность звуковых построений не является чисто внешним приемом. О чем бы ни писала Марина Цветаева - об отвлеченном или глубоко личном, - ее стихи всегда вызваны к жизни  реально существующими обстоятельствами, подлинным внутренним волнением. Правда чувства и честность слова - вот  для нее высший завет искусства.

Конечно, если говорить о самом содержании ее стихов молодого периода, в них немало найдется рецидивов  прежних чисто литературных увлечений, образов, взятых из религиозного обихода, традиционных представлений о "поэтичности". Но все это преодолевается, оттесняется  на второй план стремлением идти нехожеными путями, быть "непохожей на всех", быть "огнепоклонницей" и "язычницей", ни в чем не отступая от своего строптивого  характера и своих романтических  представлений о "высокой" поэзии.

Свойственная  творчеству Цветаевой торжественность, праздничность, мелодичность сменяются  бытовыми, разговорными речениями, распевным  или ироико-лирическим движением  стиха. Несмотря на то что в поэзии Цветаевой есть немало упоминаний о  бренности всего земного и  мыслей о собственном конце, общая  тональность ее - мажорная, даже праздничная, и меньше всего в ней пассивной  элегичности.

В общем, это  непрерывное объяснение в любви  по самым различным поводам, любви  к миру, выражаемой требовательно, страстно, а иногда и с дерзостью гордого  вызова.

Стихи часто  группируются в циклы, где первоначальный замысел дает немало приобретающих  самостоятельность отростков. Так, есть циклы "Стихи о Москве", "Бессонница", "Стенька Разин", "Стихи к Сонечке", "Стихи  к Блоку", "Ахматовой" и др. Если обратиться к блоковскому циклу - это тоже страстный монолог влюбленности, хотя видела Цветаева поэта лишь издали, не обменялась с ним ни единым словом. Для нее Блок - символический образ  Поэзии. И хотя разговор ведется  на "ты", по всем щедро рассыпаемым  эпитетам ("нежный призрак", "рыцарь без укоризны", "снежный лебедь", "бесстрастный", "праведник", "свете тихий" и т. д.) видно, что Блок для Цветаевой не реально  существующий поэт, несущий сложный  и беспокойный мир в своей  душе, а бесплотный призрак, созданный  романтически взвихренным воображением.

Это очень типично  для Марины Цветаевой - все своевольно и властно подчинять собственной  мечте. Так же и в цикле "Ахматовой", где разговор тоже идет на "ты", хотя и не было личного общения. И  столь же необычны, даже странны  авторские определения: "шальное  исчадие ночи белой", "одна, как  луна на небе", "я - острожник, ты - конвойный" и др. И вместе с  тем горделивое утверждение: "Мы коронованы тем, что одну с тобой//Мы землю топчем, что небо над нами-то же!"

Они встретились  только в июне 1941 года, обе уже  многое пережившие, окончательно утвердившие  себя в своей творческой зрелости и жизненном опыте. По свидетельству  мемуаристки Н. Ильиной (см. ее очерк "Анна Ахматова в последние годы ее лизни" в февральском номере журнала "Октябрь" за 1977 год), встреча  прошла в длительной беседе. О содержании этой беседы нет никаких сведений. Трудно себе представить, что она  проходила в полном понимании  друг друга, - слишком уж различны по своим творческим устремлениям и  по характеру были эти два поэта. У мемуаристки, впрочем, сложилось  впечатление, что Ахматова отнеслась  тогда к своей гостье весьма сдержанно. Во всяком случае, вспоминая в 1963 году об этой встрече, Ильина передала слова  Ахматовой о ранней поэзии Цветаевой: "Любила Ростана... безвкусица во многом. А сумела стать большим поэтом!" Этим кратким откликом Н. Ильина поделилась с дочерью поэта, Ариадной Сергеевной Эфрон. И получила от нее письмо, в котором были следующие строки: "О "безвкусице" ранней Цветаевой: безвкусицы не было, было всегда (у Марины Цветаевой!) - "с этой безмерностью в мире мер". Марина Цветаева была безмерна, Анна Ахматова - гармонична; отсюда разница их (творческого) отношения  друг к другу. Безмерность одной  принимала (и любила) гармоничность  другой, ну а гармоничность не способна воспринимать безмерность; это ведь немножко не comme il faut с точки зрения гармонии".