Оппозиция чувствительности и рассудочности в романе "Страдания юного Вертера"

Рассудительность и морализаторство  Альберта противны Вертеру, он не может слушать «прописные истины»: «Странный вы народ, — вырвалось у меня. — Для всего у вас готовы определения: то безумно, то умно, это хорошо, то плохо! А какой во всем этом смысл? Разве вы вникли во внутренние причины данного поступка? Можете вы с точностью проследить ход событий, которые привели, должны были привести к нему? Если бы вы взяли на себя этот труд, ваши суждения не были бы так опрометчивы»²¹. «Мотив прописных истин, изрекаемых собеседником, указывает на то, что собеседник Вертера не включен в круг его задушевного общения»²², - пишет И.А. Черненко. Этот же мотив потом проявится в характеристике князя, пригласившего Вертера погостить у него. Вертер пытался ввести князя в мир природы и искусства, но князь все время спотыкался о  какую-нибудь «избитую истину». И наконец, мотив прописных истин проявится во второй книге в гиперболизированной форме. «Посланник – «педантичный дурак», придирчивый и недовольный, приводит Вертера в бешенство: «Ни одного «и», ни одного самого ничтожного союза не уступит и смертельный враг всех инверсий…» [66] Очевидно, что посланник далее всех других персонажей находится от интимного круга общения Вертера, так как он пытается заключить вертерову чувствительность и страстность в тиски бюрократического бумаготворчества. Бюрократические прописные истины посланника граничат в глазах Вертера с уже настоящей глупостью»²³.

Оппозиция чувствительности – рассудочности в образах Вертера и Альберта приобретает дополнительную остроту во второй книге, в повествовании после возвращения Вертера. Диссонанс душевного состояния героя с окружающей действительностью усиливается после его поездки в город Д., где он окончательно осознал, что не может существовать в мире с такими «дикими нравами». Он становится бездеятельным, творческие силы покидают его, весь мир замыкается на одной Лотте: «Мне так много дано, но чувство к ней поглощает все; мне так много дано, но без нее нет для меня ничего на свете»²⁴ (письмо от 27 октября). Он начинает еще острее воспринимать всяческие ограничения, которые накладывает общество на человеческую личность, не позволяя ей самовыражаться и развиваться; его глубоко ранит любое проявление жестокости и бесчеловечности.  В связи с этим нам следует обратить внимание на два события, которые происходят после возвращения Вертера из города Д.

Весть о том, что ореховые деревья, под которыми они сидели с Лоттой у ш-ского пастора, срубили, приводит Вертера в бешенство: «Срубили! Я вне себя от бешенства! Я способен прикончить того мерзавца, который нанес им первый удар»²⁵ (письмо от 15 сентября). Зачинщицей этого злодеяния была жена нового пастора, «хилое, хворое создание, имеющее веские причины относиться неприязненно к миру, потому что она-то никому не внушает приязни»²⁶.

Вторая важная история связана с работником-крестьянином, влюбленным в свою хозяйку. После того как он попробовал овладеть женщиной силой, его выгнали, а на его место взяли другого работника, за которого, по слухам, хотела выйти замуж хозяйка. Крестьянин убил нового работника из ревности. «Любовь и верность — лучшие человеческие чувства — привели к насилию и убийству»²⁷ («От издателя к читателю»).  Вертер понимал всю глубину страданий крестьянина и оправдывал его даже в убийстве, он искренне хотел внушить свои чувства другим, но это оказалось невозможным. Амтман заявил, что «таким путем недолго упразднить все законы и подорвать устои государства»²⁸ («От издателя к читателю»). И с этим мнением вряд ли можно не согласиться. Слова амтмана словно отсылают нас к первой книге романа, к спору Вертера и Альберта, развернувшемуся после просьбы Вертера одолжить ему ружья. Тогда Альберт сказал: «…некоторые поступки всегда безнравственны, из каких бы побуждений они ни были совершены». Мы видим, что конфликт чувствительности – рассудочности не столь однозначен, как может показаться на первый взгляд. Чувствительность несет не только светлое и созидательное начало, она может стать разрушающей силой, когда мы говорим не об индивидууме, а об обществе как о едином целом. Жизнь общества должна строиться на незыблемых правилах, из которых не бывает исключений, иначе ее нормальное течение будет нарушено, ведь найти оправдание личности, совершившей безнравственный поступок, в ее эмоционально-чувственном состоянии можно всегда. Таким образом, и рассудительность нельзя рассматривать только как качество, мешающее личности развиться, не позволяющее тонко чувствующему человеку, уставшему от «прописных истин» существовать внутри общественных рамок. Рассудительность – это сцепляющая сила, не дающая обществу распасться на множество частиц, живущих по собственным правилам.

Обратимся, наконец, к образу Лотты. Он представляется наиболее гармоничным из трех образов любовного конфликта. В ее характере волнительные переживания Вертера смягчены. В Лотте есть покой, устойчивость, уравновешенность, некий внутренний Хозяин. Мы знакомимся с Лоттой в письме от 16 июня, в котором Вертер описывает их первую встречу: «В прихожей шестеро детей от одиннадцати до двух лет окружили стройную, среднего роста девушку в простеньком белом платье с розовыми бантами на груди и на рукавах. Она держала в руках каравай черного хлеба, отрезала окружавшим ее малышам по куску, сообразно их годам и аппетиту, и ласково оделяла каждого, и каждый протягивал ручонку и выкрикивал «спасибо» задолго до того, как хлеб был отрезан, а потом одни весело, вприпрыжку убегали со своим ужином, другие же, те, что посмирнее, тихонько шли к воротам посмотреть на чужих людей и на карету, в которой уедет их Лотхен. «Простите, что я затруднила вас и заставила дам дожидаться, — сказала она. — Я занялась одеванием и распоряжениями по дому на время моего отсутствия и забыла накормить детишек, а они желают получить ужин только из моих рук». Я пробормотал какую-то банальную любезность, а сам от всей души восхищался ее обликом, голосом, движениями и едва успел оправиться от неожиданности, как она убежала в соседнюю комнату за перчатками и веером»²⁹ (письмо от 16 июня). Лотта поражает Вертера своей самобытностью, тонким чувствованием мира, и, вызвав восхищение, вступает в круг его задушевного общения.

Лотту, как истинно  гармоничную личность, нельзя однозначно отнести к миру чувствительного или рассудочного. Вначале в ней, безусловно, преобладает чувствительное начало. До приезда Альберта между душами Вертера и Лотты устанавливается полное гармоническое созвучие. Одного слова им может быть достаточно, чтобы погрузиться в стихию общих ощущений. Своего апогея духовная близость, по словам исследователя И.А. Черненко, достигает в сцене после грозы: «Она стояла, облокотясь на подоконник и вглядываясь в окрестности; потом посмотрела на небо, на меня; я увидел, что глаза ее подернулись слезами; она положила руку на мою и произнесла: «Клопшток!» Я сразу же вспомнил великолепную оду, пришедшую ей на ум, и погрузился в поток ощущений, которые она пробудила своим возгласом»³⁰ (письмо от 16 июня).

Показательна  сцена перед отъездом Вертера  в город Д., описанная в письме от 10 сентября. Лунный свет вызывает в памяти Лотты образ ушедшей матери. Связь между проявлениями природы и внутренними переживаниями говорит, безусловно, о чувствительности Лотты. Здесь она даже вступает в пассивный конфликт с Альбертом и его рассудительным спокойствием. «Это слишком тревожит вас, милая Лотта! Я знаю, вы склонны предаваться такого рода размышлениям, но, пожалуйста, не надо…»³¹ - произносит Альберт. Лотта возражает ему, напоминая, что и для него общение со светлой душой ее матери было «ценнее всего на свете». Вертер же, следуя порывам души Лотты восклицает, бросаясь к ее ногам: «Лотта! Благословение господне и дух матери твоей почиет на тебе!»³²(письмо от 10 сентября). И она отвечает фразой, из которой можно сделать вывод, что она предпочитает жаркую страстность Вертера холодному спокойствию Альберта: «Если бы только вы знали ее! — сказала она, пожимая мне руку, — она была достойна знакомства с вами!»³³ (письмо от 10 сентября).

Потом, после  того как Лотта выходит замуж, она теряет способность абсолютно гармонировать с душой Вертера. Так как Вертер – воплощение чистой чувствительности в романе, то мы можем сказать, что Лотта движется по пути к рассудочности. Она по-прежнему как никто понимает Вертера, но «ее понимание из предугадывающего, опережающего становится запаздывающим, что вызывает особенно мучительный отклик у страдающего героя 12 сентября»³⁴: ««Она ест у меня изо рта», — сказала Лотта и протянула ей несколько крошек, зажав их между губами, на которых сияла улыбка невинно-участливой любви. Я отвернулся. Зачем она это делает? Зачем раздражает мое воображение картинами неземной чистоты и радости, зачем будит мое сердце от сна, в который погружает его порой равнодушие к жизни?»³⁵ (письмо от 12 сентября).

Показателен также разговор Лотты с Вертером, описанный им в письме от 20 декабря. Она говорит: «Ах, зачем вы родились таким порывистым, зачем так страстно и упорно увлекаетесь всем, за что бы ни брались?... Сколько разнообразных наслаждений дарят вам ваши знания, ваши способности, ваш ум! Будьте же мужчиной!... На одно мгновение отрезвитесь, Вертер. Разве вы не чувствуете, что сами себя обманываете и умышленно ведете к гибели? На что вам я, Вертер, именно я, собственность другого? На что вам это? Ох, боюсь я, боюсь, не потому ли так сильно ваше желание, что я для вас недоступна?»³⁶ (письмо от 20 декабря). Вертер очень точно подмечает, что Лотта повторяет слова Альберта. Рассудительность, рационализм, которые был в Лотте всегда, но уступали ее эмоциональности и тонкой духовности, теперь начинают проявляться более отчетливо. И, пожалуй, это закономерно. Ведь семья, как часть общества, не может строиться на безрассудной страсти, ее формирующее начало всегда мудрость и умение сохранить отношения, несмотря на внешние препятствия. А Вертер как раз становится таким препятствием, из-за которого между Лоттой и Альбертом вырастает стена взаимного недовольства и недоверия.

 Однако ни в коем случае нельзя сказать, что Лотта утрачивает способность к тонкой чувственности, духовную полноту. После разговора с Вертером она понимает, что теряет духовное родство и с отъездом Вертера ощутит зияющую пустоту в душе. Кроме того, обратимся к эпизоду чтения Оссиана. «Из глаз Лотты хлынули слезы, давая исход ее тоске, и прервали чтение Вертера. Он отшвырнул тетрадь, схватил ее руку и заплакал горькими слезами. Лотта оперлась на другую руку и закрыла глаза носовым платком. Оба были глубоко потрясены. Страшную участь героев песнопения они ощущали как собственное свое горе, ощущали его вместе, и слезы их лились согласно»³⁷ (письмо от 20 декабря).

Таким образом, Лотта сохраняет чувствительность, но уже не в той мере, в какой  она обладала ею до замужества. Важно, что она своими руками, ощущая смутное  предчувствие, отдает пистолеты слуге  Вертера, в какой-то степени решая тем самым его участь. Однако двигаясь по пути к рассудочности, она не теряет тонкой душевной организации.

Обратим внимание на то, что внутреннего противоречия между чувствительностью и рассудочностью у героев нет. Вертер – однозначно персонаж чувствительного, Альберт – рассудочного. И даже Лотта, образ которой сложнее и многограннее образов Вертера и Альберта, не ощущает внутреннего конфликта. В ней гармонично сочетаются острое чувственное восприятие природы и искусства и мудрая рассудительность, необходимая для того, что сохранить семейные отношения и разрушить стену недомолвок и недоверия.

Таким образом, в конфликте чувствительного  и рассудочного, раскрытого в любовной теме, побеждает рассудочное. Вертер подавлен своим чувством и не видит  для себя других выходов кроме смерти. По словам Черненко, отторжение Лотты, составляющей духовное единство с Вертером, в публичную сферу приводит к катастрофе и гибели героя³⁸.

3. Оппозиция чувствительности и рассудочности на уровне социального конфликта личности и высшего общества.

Этот конфликт раскрывается во второй книге романа, когда Вертер уезжает в город  Д. Здесь он служит чиновником у посланника, «педантичного дурака», придирчивого, «как старая дева» и вечно недовольного собой. «Ни одного «и», ни одного союза он тебе не уступит и яро ополчается против инверсий, которые нет-нет да проскользнут у меня. Фразу ему надо строить на строго определенный лад, иначе он ничего не поймет»³⁹ (письмо от 24 декабря). 

Вертер характеризует общество города Д., его нравы, цели и ценности. Из письма от 24 декабря уже видно, что герой вступает в конфликт с этим обществом, и прослеживается оппозиция чувствительности - рассудочности. «А это блистательное убожество, а скука в обществе мерзких людишек, кишащих вокруг! Какая борьба мелких честолюбий; все только и смотрят, только и следят, как бы обскакать друг друга хотя бы на полшага; дряннейшие и подлейшие страсти в самом неприкрытом виде»⁴⁰ (письмо от 24 декабря). Вертера раздражают общественные сословные отношения. Он не понимает людей, «у которых все в жизни основано на этикете и целыми годами все помыслы и стремления направлены к тому, чтобы подняться на одну ступень выше!»⁴¹ (письмо от 8 января).

Для внутреннего  мира Вертера губительно такое окружение, он с трудом может ему противостоять; душа иссушена, исчезла жизненная энергия. Вертер чувствует, что он словно сам перестает себе принадлежать. «Я словно нахожусь в кукольном театре, смотрю, как движутся передо мной человечки и лошадки, и часто думаю: не оптический ли это обман? Я тоже играю на этом театре, вернее, мною играют как марионеткой, порой хватаю соседа за деревянную руку и отшатываюсь в ужасе»⁴² (письмо от 20 января).

Следует обратить внимание на то, что рассудочность  жителей города Д., отличается от рассудочности, например, Альберта и Лотты. Последние вызывают у нас уважение. Они способны любить и чувствовать. Рассудочность, присущая им (Альберту в большей, а Лотте в меньшей степени), направлена на сохранение жизненного порядка, спокойствия, самих основ существования общества. Рассудочность же и все помыслы людей в город Д. направлены на противоестественные вещи: приобретение славы, почестей, богатства. Ради этого «они все отнимают друг у друга! Здоровье, доброе имя, радость, покой!»⁴³ (письмо от 8 февраля).