Журнально-публицистическая деятельность М.Е. Салтыкова-Щедрина

Белоголовый, друг и врач великого сатирика, близко знавший его и много беседовавший с ним, сообщает, что Салтыков не отрицал, что «он многим обязан в своем развитии Чернышевскому». Сам Щедрин в одном из своих писем говорит, что «Чернышевский заставлял перерабатывать себя самого».

В литературном наследии Щедрина сохранилась незаконченная повесть «Тихое пристанище», представляющая в  этом отношении огромный интерес.

Одним из действующих лиц «Тихого пристанища»  является Крестников. Щедрин рисует образ Крестникова с большим сочувствием. Видно, что он знал тип революционера шестидесятых годов не только понаслышке, но что он близко его наблюдал, хорошо представлял способы его деятельности и его житейские взаимоотношения. Вербовку людей, общий план и дисциплину Щедрин называет устами Крестникова «сердцем дела». Щедрин здесь проявил понимание характера революционной практики, дающееся не праздным любопытством, а жгучим практическим интересом. Сам не входивший в состав ни одной революционной организации, Щедрин понимал, как нужно вести революционную пропаганду. Щедрин под влиянием Чернышевского взвешивал и обдумывал возможности и перспективы пути и для будущего России и для определения своей собственной практической деятельности. Временами деятельность революционера, манила и прельщала его. Однако кратковременный «жгучий и сладкий энтузиазм», заманчивое увлечение революцией, многократно и с разных сторон взвешиваемое на весах трезвого разума, не превращалось у Щедрина в прочное и твердое убеждение, подчиняющее себе весь жизненный путь человека. «Личная слабость» давала себя, по-видимому, знать и в поведении Щедрина, полагавшего, что «нельзя требовать, чтоб каждый человек был героем». Однако причина заключалась не только или даже не столько в «личной слабости». Сомнения Щедрина вырастали из оценки политической ситуации и классовых сил современного ему общества.

Щедрин  учитывал, что сторонники Чернышевского и  Добролюбова представляли незначительную горсточку. Он видел, как правительство легко, без всякого почти сопротивления, расправилось с Чернышевским и его сторонниками. Сомнения не покидали Щедрина и в периоды сильного влечения в сторону революции. Щедрин бился над тем, чтобы «отыскать почву законную» для осуществления высших идеалов человечества. Мысль эту он выразил в «Каплунах».

Та же идея повторена в одной из статей «Нашей общественной жизни», оставшейся ненапечатанной: «Если животворящий и возбуждающий принцип деятельности заключается в идеалах, то круг ее действий и выбор орудий, которыми она может располагать в этом смысле, должны вполне определяться теми случайными обстоятельствами, среди которых происходит ее проявление. Одно только условие обязательно здесь: постоянно держаться на реальной почве, не обнаруживать слишком громадных запросов, не смотреть на действительность как на воск мягкий, и видеть в ней продукт живых и сложных сил, над которым тяготеет целый исторический процесс, не ожидать слишком легких успехов и чутко прислушиваться ко всякой случайности, откуда бы она не шла, которая может подвинуть к данной цели. Условие, конечно, очень тяжелое, но недосказать себе раз и навсегда, что без соблюдения его никакой успех немыслим».

 «Уже  в самом начале настоящей статьи,- писал Щедрин в неизданной статье «Нашей общественной жизни»,- я заявил: мое полное сочувствие тем лучшим людям, которые не только' мыслят, но и отстаивают свою мысль с страстностью, доходящей до самоотвержения. Прошу верить, что заявление это вовсе не изворот и что слова, сказанные мною по этому поводу, совершенно чужды всякой иронии. Сам по себе взятый, жизненный подвиг этих людей не только в высшей степени замечателен, но вообще такого свойства, что напоминание об нем и притом беспрестанное, непрерывающееся напоминание составляет предмет существенной и настоятельной необходимости. Бывают такие горькие минуты в жизни человечества, когда нужно без устали твердить ему о самоотвержении, о великой, очищающей роли самопожертвования... даже, пожалуй, об аскетизме». Салтыков-Щедрин относился отрицательно к классовой борьбе и к применению силы в общественной борьбе, но как гражданин, наблюдавший «онемение» второй половины шестидесятых годов, переживший впечатление от самоотверженного подвига Чернышевского, он пришел к выводу, что революционный пример не дает жизни опаскудеть, погрузиться в болото, напоминает и обыкновенным, средним людям, что нельзя мириться с торжеством реакции, зла, несправедливости. «Необходимо будничное, каждодневное малое дело, ибо между «идеалом» и «насущными дарами жизни» лежит целый путь, который надлежит пройти и который остается неосвещенным»,- писал он в «Каплунах». «Увы! Здесь все неизвестно, все смешение! Нечто шевелится на дне, даже на самой поверхности по временам показываются пузыри, но что это за движение, что это за пузыри - различить трудно». После Чернышевского так нельзя было писать.

Щедрин  как политик делал ошибки, впадал в противоречия. Ошибки эти обрисовывают и сильные и слабые стороны  Щедрина-мыслителя. Щедрин не смог дойти до подлинно научного понимания значения классов и классовой борьбы в истории. И учиться ему этому пониманию в России шестидесятых годов было не у кого. Щедрин не был гениальным политическим и социальным мыслителем, как Чернышевский. Щедрин был гениальным художником-сатириком. Огромной важности практическое дело Щедрина заключалось не в его непосредственно-политических расчетах, а в его художественном творчестве. Сила же и масштаб сатирического отрицания Щедрина уже в шестидесятых годах не имели ничего общего с развитой им в «Каплунах» теорией выбора «простой мерзости» предпочтительно перед «мерзостью мерзейшей». В его художественном творчестве отрицание обращалось на всю российскую действительность, сверху донизу. Щедрин высмеивал попытки приурочить его сатиру к происшествиям одного какого-либо города или к недостаткам одного какого-либо лица. В «Глуповском распутстве» Щедрин путем сопоставления российской действительности с Римом эпохи упадка стремился показать, что речь идет о коренном отрицании одного общественно-политического порядка во имя замены его другим. Как бы ни колебался Щедрин в определении способов политического действия,- в одном он был совершенно тверд: гнетущее прошлое необходимо было какими бы то ни было способами радикально ликвидировать. Вся жизнь скована, запоганена, всю ее следует очистить, вся она целиком нуждается в коренной ломке - этой предпосылкой руководился Щедрин как писатель-сатирик, эта предпосылка придавала его сатире радикальный характер. Сатира Щедрина не щадила ни одного из устоев императорско-дворянской Руси.

Подоплекой  частичного отрицания и частичных  требований либералов было стремление к сохранению и защите основ самодержавно-крепостнического общества. Подоплекой требований частичных улучшений со стороны Щедрина было сознание отсутствия сил для коренного преобразования: он не был либералом и потому не мог утешаться правительственными реформами. Он видел, что и после реформ «старое ехидство еще дышит и простирает сведенные судорогой руки, чтобы задушить зачатки новой жизни».

Отрицание современной действительности, свойственное Щедрину, по исходным своим позициям не имевшее ничего общего с лжеотрицанием  либералов, сыграло огромную положительную роль для выработки творческого метода сатирика. Универсальный характер отрицания и сделал Щедрина сатириком. Как художник, Щедрин вскрывал политический, то есть наиболее общий и существенный смысл конкретно-индивидуальных явлений повествования. Умея через каждый объект своей сатиры проникать во всеобщую связь явлений и делать ее явной для читателя, Щедрин обнажал всю глубину общественного зла пережившего себя крепостнического и абсолютистского режима. Сатира Щедрина достигала своей цели благодаря общественно-политическим идеям, под влиянием которых он развивался.

Отрицание Щедрина, несмотря на его всепроникающий характер, не было безнадежно пессимистическим. Он отрицал во имя идеала, он никогда  не терял надежды, что будут наконец созданы политические и социальные условия, при которых восторжествуют достойные человека жизненные отношения. В «Признаках времени» Щедрин напоминал «о том энергическом, беспощадном остроумии, которым обладали великие юмористы, подобные Гоголю,- остроумии, относящемся к предмету во имя целого строя понятий и представлений, противоположных описываемым». Характеристика эта вполне может быть отнесена к творчеству самого Щедрина. В сознании его существовал идеал другой жизни, диаметрально противоположной отрицаемой действительности.

Нашего  внимания заслуживает другое: в темной ночи самодержавного режима, в затхлом мурье пошехонского быта Щедрин увидел свет утопии, свидетельствовавшей о возможности иной жизни и иного человека.

Щедрин  отрицал страшный мир, его окружавший, во имя идеальной действительности, проблески которой он увидел в  утопическом социализме. Но подвиг отрицания - не легкий подвиг, особенно для человека, ищущего конкретной связи между действительностью и идеалом. Отрицающая мысль не сразу, не вдруг подходит к своему предмету, она не сразу научается устанавливать всеобщую зависимость отрицаемых явлений, она не сразу научается быть беспощадной. Щедрин сам не был утопическим социалистом и революционером, но его сатира есть плод социалистических и революционных идей в России XIX века.

Заключение

Шестидесятые  годы закончили идеологическое формирование Салтыкова-Щедрина. Развитие его шло медленно. К моменту выхода из редакции «Современника» ему было уже около сорока лет. Из крупных произведений им были написаны пока только одни «Губернские очерки», но на исходе шестидесятых годов он был вполне подготовлен для создания целого ряда зрелых произведений, многие из которых составили в дальнейшем веху в истории русской литературы.

Литература:

В. Кирпотин, «Салтыков-Щедрин», литературно-критический  очерк, 1939г., «Советский писатель», Москва