"Педагогическая поэма" А.С. Макаренко

Выясняется, что  вор – Бурун, солидный, серьёзный, с активнейшим интересом обучающийся в школе. И вот он стоит перед судом всей колонии, перед первым судом в её истории.

Наконец-то колонистов прорвало. Они обрушались на вора дружно и страстно. Равнодушие сменилось  гневом. Он всё возрастал и готов  был вылиться в кулачную расправу над Буруном. Его с трудом вытащили из разъярённой толпы.

«– Пусть  говорит Бурун! Пускай скажет! –  крикнул Братченко.

Бурун опустил  голову:

– Нечего говорить. Вы все правы. Отпустите меня с  Антоном Семёновичем, - пусть накажет как знает.

Тишина. Я двинулся к дверям, боясь расплескать море зверского гнева, наполнявшего меня до краев. Колонисты шарахнулись в обе стороны, давая дорогу мне и Буруну». Так они и вышли вдвоём – с трудом сдерживающий себя заведующий и Бурун, казавшийся в тот момент «последним из отбросов, который может дать человеческая свалка».

И вот вслед за такой напряжённой кульминацией идёт совсем неожиданная, но внутренне глубоко оправданная развязка.

«Бурун поднял голову, пристально глянул в мои  глаза и сказал медленно, подчёркивая каждое слово, еле-еле сдерживая рыдания:

– Я… больше…  никогда… красть не буду.

– Врёшь! Ты это  уже обещал комиссии.

– То – комиссии, а то – вам! Накажите как хотите, только не выгоняйте из колонии.

– А что для тебя в  колонии интересно?

– Мне здесь нравится. Здесь занимаются. Я хочу учиться. А крал потому, что всегда жрать хочется.

– Ну, хорошо. Отсидишь три  дня под замком, на хлебе и воде».

Дело кончается ещё  проще. Бурун пробует гордо отказаться, но заведующий взрывается: «Какого чёрта, ломаться ещё будешь!» - и Бурун берётся за ложку.

Казалось бы, проявлена  к Буруну излишняя снисходительность и незачем было копить в душе море тяжёлого гнева, если дело кончилось горячим обедом на другой день «ареста», но цель была не только в том, чтобы выявить и наказать вора, надо было заставить колонистов понять свой общий, коллективный интерес, надо было очистить их души от равнодушия к колонии, вытравить всё то, что связывало их Буруном и позволяло им со спортивным интересом восторгаться: какой ловкий парень орудует в колонии!

Была достигнута и другая цель, касавшаяся судьбы самого Буруна. Он и колония предстали как непримиримые противники, из которых один должен непременно уступить другому. Бурун признал силу и правоту коллектива.

Несколько важных мотивов  связывают этот эпизод с Буруном  из первой части «Поэмы» с важнейшими эпизодами её второй части, в которых снова решается судьба колонии. Макаренко в письме Горькому отмечал, что первой части  «Педагогической поэмы» он хотел показать, как он, неопытный и даже ошибающийся, создал коллектив из людей заблудших и отсталых. Во второй части задача уже была другая: показать «диалектичность развития» коллектива. Он уже совсем преобразился. Дисциплинированный, дружный, сознательный коллектив молодёжи добился многого на хозяйственном поприще. Он стал политическим, идейным и культурным центром в своём районе и не только в районе. С бывшими «правонарушителями» теперь жадно искала общения окружающая молодёжь. Её привлекали стройные, собранные, полные чувства собственного достоинства фигуры колонистов,  богатая, многообразная, полная напряжения жизнь коллектива горьковцев.

И вот, оказывается, колония  эта – на краю катастрофы. Причины  катастрофы – совсем не те, что угрожали её жизни на первом этапе. И всё же, вникнув в дело поглубже, можно усмотреть в очень разных ситуациях и нечто сходное.

Давно прошло время, когда колонист мог сказать: «Ничего моего тут нет». Колония стала домом и гордостью каждого из них. Домом, без которого не прожить, и гордостью которая придаёт реальный смысл существованию. Первым рабфаковцам было трудно покидать колонию, коллектив заботился о своих рабфаковцах, дорожил и гордился ими.

Казалось бы, решены все  проблемы и нет более почвы  для каких-либо конфликтов; тем более  что «новенькие» очень скоро  входили в жизнь коллектива и даже самые разболтанные и своевольные не могли долго сопротивляться его властной требовательности, его открытой дружественности.

Отсюда возникает ряд  вопросов. Почему колонию покидает Костя Ветковский, один из самых серьёзных и привлекательных горьковцев? Почему он уходит со словами: «Здесь стало неинтересно. Мне не нравится здесь»? Почему совет командиров вынужден выгнать из коллектива Опришко, одного из старых колонистов, над которым чары кулацкой дочери Маруськи и кулацкое благополучие дома её родителей возымели большую власть, чем привязанность к колонии? Почему ни коллективу, ни его руководителю не удалось сладить с Чоботом – он повесился ночью на третье мая, после того как вся колония красиво и ярко, единым коллективом отпраздновала Первое мая?

Конечно, каждый из этих случаев  объяснялся особыми обстоятельствами и индивидуальными человеческими характерами. И уж менее всего можно было винить коллектив в истории с Чоботом – ведь причина его смерти, казалось бы, глубоко личная: он не мог совладеть со своей любовью к девушке, никак не желавшей идти за него замуж.

Однако рабфаковец Карабанов, осмысляя эти происшествия, заявляет: «Надо думать про завтрашний день... тикайте отсюда с колонией, а то у вас все перевешаются». И не только перед Карабановым, перед глазами заведующего тоже возникает «какой-то грозный кризис». Причина кризиса – остановка в жизни коллектива.

Радостное ощущение своих  успехов начало принимать в коллективе оттенок какого-то самоупования и  самодовольства. Ведь когда заведующий колонией так упорно, так наступательно  боролся с потребительским подходом своих воспитанников к жизни, это была борьба за расширение человеческих перспектив. От надежды на удовлетворение своих сегодняшних, и только сегодняшних до ещё и самых примитивных, потребностей он поднимал их к перспективам будущего. Он открывал перед ними коллективные перспективы.

А теперь колония утрачивала эти перспективы, и потому в новой, внешне весьма безобидной форме в  сознание колонистов вновь проникло потребительское отношение к жизни. Оказывается, эгоизм может быть не только личный, но и коллективный.

По-разному ощущают это  обстоятельство Костя Ветковский, Карабанов и заведующий колонией, по-разному реагируют они на него. Костя оставляет колонию. Карабанов чувствует необходимость каких-то радикальных перемен в жизни коллектива; в его совете («тикайте отсюда») есть зерно истины, но сформулировать он её не может.

А заведующий – тот обдумывает всю ситуацию в целом и совершает, как он выражается, «великое открытие»: мы почти два года стоим на месте  – те же поля, те же цветники, та же столярная и тот же ежегодный круг. Нужно что-нибудь большое, чтобы голова закружилась от работы, нужна новая задача, которая потребовала бы от коллектива новой инициативы, новых поисков и новых напряжений.

Эта идея заведующего  захватывает коллектив; начинается пора мечтаний, увлекательных проектов: самый заманчивый – переезд на остров Хортицу, в «хорошее, богатое, красивое место». А всё другое, что колонии предлагали, она отвергала. Её не устраивает монастырь под Пирятином – город неинтересен. Её не устраивает и Куряж, детская колония под Харьковом, вконец разложившаяся, т.к. представление о таком учреждении для процветающей колонии было «просто отвратительным».

Общее собрание горьковцев, решающее – брать или  не брать Куряж, - одна из драматичнейших сцен «Поэмы», одна из её идейных кульминаций.

Заведующий и колонисты мучаются сомнениями. Стоит ли рисковать колонией Горького, всей её слаженной жизнью? Во имя чего это нужно делать? Неприятную неуверенность ощущают все колонисты, ощущает её и заведующий. «Что это происходит, - думает он, - был ли я ребёнком четыре месяца назад, когда с колонистами бурлил и торжествовал в созданных нами запорожских дворцах? Вырос ли я за четыре месяца или оскудел только?».

В чём же смысл  это борьбы, происходящей в душе заведующего, в душах колонистов? Она выплёскивается наружу в столкновении двух старших членов коллектива, воспитателя Ивана Ивановича и завхоза Калины Ивановича, один из которых против Куряжа, а другой – за. Перед нами поразительная сцена. Как и ряд приедыдущих, эта сцена предельного обнажения противоречий, возникших в колонии. Спорят друг с другом не только Калина Иванович и Иван Иванович. Это спорит сама с собой вся колония.

Когда коллектив  и его руководитель погрузились  в мир мечты, в мир увлекательных  проектов, проекты эти, при всей своей  смелости, были несвободны от потребительских тенденций, а места, при всей своей красоте, тоже была мечтой во многом эгоистической: хотелось, прежде всего, сохранить свою колонию, размахнуться ещё шире в своей колонии. И вот надо расставаться с этой мечтой. Всем – не только воспитанникам, но и воспитателям, в том и заведующему, который ведь тоже в какой-то мере поддался «эгоизму коллектива».

Решая свои внутренние дела или проблемы, возникшие в  борьбе с кулацким окружением, колония всё время получала уроки идейного, политического, нравственного воспитания. Но теперь горьковцы оказались перед очень сложной задачей. Чтобы её решить, им предстояло совершить скачок в своём идейном и нравственном развитии. И совпали горьковцы в Куряжом, прежде всего, потому, что совпали с собственным эгоизмом.

Стоит вдуматься  в сугубо личную историю Чобота –  ведь не случайно увидел в ней Макаренко  какой-то важный симптом кризиса, угрожающего  всей колонии в целом. Чобот –  парень совсем не плохой, он из тех, кто  «сдохнет, а пулемёта не бросит». Наташу Петренко он действительно спас от кулацких измывательств, помог ей стать колонисткой. По-своему Чобот сильно любит Наташу и жить без неё не может. Но когда Чобот кончил жизнь самоубийством, колонисты «встретили это самоубийство сдержанно». Один из них сказал: «Чобот не человек, а раб», другой: «От жадности помер». Казалось бы, «жадность» здесь вовсе ни при чём. Однако этим словом колонист Лапоть по-своему заклеймил чувство Чобота как внутренне эгоистическое, неморальное. Ведь Чобот не только потерял способность считаться с интересами колонии, он пренебрегал и интересами Наташи, которую хотел во что бы то ни стало увести в свою деревню. Чобот был человеком с неразвитой совестью.

После того как  заведующий колонией побывал в Куряже и увидел там несколько десятков запуганных, бледных девочек, они в его душе вдруг стали «представителями его собственной совести». В кульминационных главах второй части «Педагогической поэмы» этот путь к осознанию ответственности за чужие судьбы проходит вся колония и растет при этом нравственно. В «Педагогической поэме» изображена огромная галерея молодых людей, каждому из которых коллектив помог самоопределиться, выработать и проявить характер.

Заведующий  колонией тончайшим образом ориентируется  в том многообразии эмоций, чувств и страстей, которые его окружают. Ему важно постигнуть природу эмоции, природу той страсти, с которой он сталкивается в каждый момент, т.к. самая незначительная эмоция может быть темной (и тогда с ней необходимо бороться), но в ней же может таиться зародыш высокого и красивого чувства (и тогда надо помочь этому чувству пробить себе дорогу).

Колонист Осадчий  к жизненным радостям «был очень  неразборчив» - в селе Пироговке  его привлекал самогон. Неизменным его спутником был известный колонистский лодырь и обжора Галатенко. Колонистка Раиса, совершив тяжёлое преступление, после этого «смотрела тупо, как животное», поправляя фартук на коленях. Колонисты во время ссор бросались друг на друга с ножами. Такого рода животные эмоции вызывали у заведующего острую реакцию и страстное сопротивление. Он борется с ними настойчиво и непрерывно.

Но заведующий колонией устанавливает и другое: скрытый в человеке нравственный инстинкт, который нередко проявляется  ранее всего именно в эмоции, в  чувстве, в непроизвольной реакции  на тот или иной факт жизни.

Макаренко пристально следит за этими моментами рождения и проявления подлинно человеческой эмоции. Он схватывает и изображает их с большой художественной выразительностью. После очередного происшествия в колонии, вызывающего у заведующего сознание горькой обиды и даже беспомощности, он убегает в лес, в гуще которого ему и не приходилось ранее бывать – человеческие дела «приковывали его к столам, верстакам, сараям и спальням». Тишина леса привлекает и успокаивает. Руководителя колонии даже захотелось «никуда отсюда не уходить и самому сделаться вот таким стройным мудрым ароматным деревом и в такой изящной, деликатной компании стоять под синим небом».

Но вот сзади  хрустнула ветка. Заведующий оглянулся. «Весь лес, сколько видно, был  наполнен колонистами. Они осторожно передвигались а перспективе стволов, только в самых отдалённых просветах перебегали по направлению ко мне.

Я остановился  удивлённый. Они тоже замерли на местах и смотрели на меня заострёнными глазами, смотрели с каким-то неподвижным, испуганным ожиданием.

– Вы чего здесь? Чего вы за мной рыщете?

Ближайший ко мне  Задоров отделился от дерева и  грубовато сказал:

– Идемте в колонию.

У меня что-то брыкнуло в сердце.

– А что в  колонии случилось?

– Да ничего…  Идемте.

– Да говори, черт! Что вы, нанялись сегодня воду варить надо мной?

Я быстро шагнул к нему на встречу. Подошло ещё  два-три человека, остальные держались  в сторонке. Задоров шепотом сказал:

– Мы уйдем, только сделайте для нас одно одолжение.

– Да что вам  нужно?      

– Дайте сюда револьвер.

– Револьвер?

Я вдруг догадался, в чем дело, и рассмеялся:

– Ах, револьвер! Извольте. Вот чудаки! Но ведь я же могу повеситься или утопиться в  озере.

Задоров вдруг  расхохотался на весь лес.

– Да нет, пускай у вас! Нам такое в голову пришло. Вы гуляете? Ну, гуляйте… Хлопцы, назад!».

В этих осторожно  передвигающихся фигурах, в этих глазах, полных испуганного ожидания, во всей этой ситуации, как и в  том «невероятном смущении», в котором  вечером того же дня пребывали  колонисты, в том, как Бурун не отходил от заведующего и «настойчиво-таинственно помалкивал», в том, как Задоров скалил зубы и возился с малышом Шелапутиным, а Карабанов «валял дурака и вертелся между кроватями, как бес», - во всем этом Макаренко передает рождение новой коллективной эмоции. Оно составляет для него событие великого значения.