Философы. Жан Жак Руссо

    В высшем смысле разумность воли и свобода  воли – это одно и то же. Без  непременного сочетания разума и  воли государство общественного  договора рушится, и наоборот; только на их единстве держится это изящное  построение. "Частные лица видят  благо, которое отвергают; народ  хочет блага, но не ведает, в чем  оно… Надо обязать первых согласовать свою волю с разумом; надо научить второй знать то, что он хочет. Тогда результатом просвещения народа явится союз разума и воли в общественном организме; отсюда возникает точное взаимодействие частей и в завершение всего наибольшая сила целого".

    Таким образом, точка зрения "Общественного  договора" - не партикуляризм а холизм, как подчинение закону целого. Сердцевина руссоистского взгляда – это позиция разумной, свободной целостности.

    В ряду наиболее поверхностных способов постижения концепции общественного  договора было представление о стихийном, основанном на произволе единичных  людей соглашении объединиться в  государстве. Такого рода "робинзонадной" интерпретации придерживался Гегель. Правда, он находил у Руссо нечто большее – сознательную волю, но представлял ее не как разумную, а как осознанный произвол, "определенную форму единичной воли", абстрактно общее отдельных устремлений. Ошибка заключается здесь в том, что представление о договоре, "как он был", почерпнутое из "Происхождения неравенства", неправомерно экстраполировано на общественный договор, на договор, "каким он должен быть", а в таком случае и общая воля выглядит "не как в себе и для себя разумное", не как закон целого:

    Тому, что для Руссо было эмпирической предпосылкой, Гегель придал смысл  теоретического принципа и потому нашел  руссоистский принцип натуралистическим, т. е. лишенным "всякой спекулятивной мысли" и далеко отстоящим от своего собственного. В том, в чем Гегель увидел индивидуалистический волюнтаристский принцип руссоистского мышления. Что же касается принципа этих отношений, которые устанавливаются путем договора взаимоотношений и связь между независимыми от природы субъектами, ни в малой степени не покоится на натурализме робинзонад.

    Великий диалектик, Гегель не сумел увидеть  глубокого родства руссоистского принципа со своим собственным. В энгельсовкой оценке эта погрешность была исправлена: развивая свои идеи до Гегеля и не имея еще возможности говорить на "гегелевском жаргоне", Руссо, как указывает Энгельс в "Анти-Дюринге", был уже заражен гегельянством – диалектикой противоречия, учением о логосе и т. д.

    Таким образом, сердцевина руссоистского взгляда - разумная, свободная целостность. Важно выяснить отношение этой позиции к противоречию. Антагонизмы в жизни и в сознании свидетельствуют, с точки зрения Руссо,

    О несвободном, не разумном состоянии. Он изображает эти антагонизмы не для  того, чтобы человек отдавался  во власть им, а чтобы преодолевал  их; он критикует их. Указание Энгельса о наличии у Руссо диалектики противоречия следует понимать в  смысле преодоления, разрешения противоречия, превращения его в свою противоположность- гармонию.

    Руссо полагает, что в обществе должны царить мир и гармония. "Все, что  нарушает единство общества, никуда не годиться; все установления, ставящие человека в противоречие с самим собою, не стоят ничего", они разрушают нравственные устои индивида и общественного целого: утрачиваются твердые критерии достодолжного поведения, следование законам оказывается одновременно и нарушением их, законы теряют свою силу, начинается злоупотребление властью, самая низменная корысть нагло прикрывается священным именем общественного блага, общий интерес извращается, возрождается дух партикуляризма, индивиды уходят в частную жизнь. Но попытки целиком отгородится от общих интересов и действовать вопреки им наталкивают индивида на мысль, что он сам себе идет наперекор, и он несет в себе неразрешенным это противоречие.

    Типичные  способы ориентации в этой ситуации показывают, что не всякое противоречие ведет вперед. Неразумное противоречие, не вытекающее из природы целого, ведет, как в данном случае, скорее к  стагнации. Именно: индивид либо утаивает в себе противоречие, либо откровенно культивирует его, возводит его в  принцип. Но с точки зрения Руссо, равно безнравственно впадать как  в самообман, так и в экзальтированное наслаждение своею внутреннею "разорванностью".

    Он  намечает иной выход – вырабатывает такую установку сознания, которая  разрывает порочный круг противоречий и избавляет как от отчаяния, так  и от ворчливого брюзжания по поводу неурядиц существующего. Этой позицией является точка зрения общественного договора менее всего она означает душевную умиротворенность или примирение с противоречиями действительности. Напротив, государство общественного договора как идеал разумный, гармоничной системы общественных отношений находятся в прямой связи с критическим преодолением такого устройства общества, при котором противоречия принимают форму антагонизма.

    Консервированию антагонизма противопоставляется, следовательно, радикальный разрыв с ним. Для сознательного осуществления  революционного акта нужно, чтобы он предварительно был разыгран в сознании. Как для совершения действительного политического акта гражданское общество должно совершенно отречься от себя и проявить такую сторону своей сущности, которая не только не имеет ничего общего с частной жизнью, но и прямо противоречит ей так же и для того, чтобы стать действительным гражданином государства, чтобы достигнуть политической значимости и политической действительности, отдельный человек должен подвергнуть себя существенному раздвоению отрешиться от принадлежности к частной жизни "абстрагироваться от нее, уйти от всей этой организации в свою индивидуальность, ибо его обнаженная индивидуальность как таковая есть единственное существование, которое он находит для своего политического гражданства".

    Что же касается способа функционирования общественного договора, то здесь  органичные этому установлению противоречия находят, согласно Руссо, свое законное место. Общественный договор не антагонистичное  в себе, но и не безмятежное состояние. Подобно тому, как свобода в  нем есть не неподвижность и покой, а волнение, равенство также не означает абсолютного тождества, идентичности индивидов, это – не состояние, а  непрестанное исправление тенденций  к нарушению его. Все категории  этого установления как бы "бодрствуют", всегда "начеку", каждая заострена  против своей противоположности. Животворящий дух всего установления – нравственность "работает" в деле по искоренению неравенства в самой основе государства – в индивиде "зыбком", двойственном, еще не равным самому себе, ибо в нем еще не утихло борение между эгоистическим индивидом и абстрактным гражданином государства, между стремлением его к господству, с одной стороны, и к свободе – с другой соответственно между стремлением к неравенству и равенству.

    Руссоистский идеал – государство разума и справедливости выступает, следовательно, не как застывшие состояние, невозмутимо противостоящие частной жизни, а как процесс, передерживающий эту противоположность и изживающий ее в себе самом. Это – процесс, которого должны постепенно меняться и смысловые нагрузки выражающих его категорий.

    Политическое  равенство, или демократия, как последовательное завершение, истинна и цель всех предшествующих государственных устройств, разрешенная их загадка, становится средством более высокой цели, упраздняющим себя по мере осуществления  ее. Свобода, пока она противостоит частному интересу и пока она вменяется властью законов, есть еще отчужденная свобода, и отдельный индивид непосредственно ощущает ее отчужденность, когда его силою принуждают быть свободным. Индивидуальное существование в этом процессе настолько пропитывается общественным духом, что человек вступает в общественные отношения вполне естественно, "привычно", без насилия над своей волей, сложившиеся обычаи "соблюдаются настолько, что естественные отношения и законы всегда совпадают в одних и тех же пунктах". Историческая задача государства общественного договора наконец разрешается, его политическая функция насилия, становится излишней. Руссо близок к выводу, что с искоренением в человеке частного индивида как предпосылки государства общественного договора должно исчезнуть и оно само.

    В "Общественном договоре" говорится  с достаточной определенностью  о естественной смерти государства, об источнике гибели государства, заложенном в его собственной природе: "Политический организм, также как организм человека, начинает умирать с самого своего рождения и несет в себе самом  причины своего разрушения". "И  самым лучшим образом устроенное государство когда-нибудь перестанет существовать", поэтому "если мы хотим  создать прочные установления, то не будем помышлять сделать их вечными". Наш мыслитель приблизился  к выводу об отмирании государства  вообще, но не сформулировал его  – не только не хотел, но не мог и "не должен был". Он был сыном  своего века.

    Подводя итог, мы можем сказать, что Руссо  не относится к числу мыслителей, которые только чистят оружия диалектики и спасают от зазубрин тем, что  не пускают в дело; он применяет  это оружие, для него важно не как оно блестит, а как оно  разит. При всем обилии диалектических приемов, которые он использует, Руссо  нигде не акцентирует внимания на них как на собственно диалектических. Его мышление буквально вплетено в рассматриваемый им предмет и, захваченное имманентными ритмами самой сути дела, без внимания формальную абстрактно-категориальную сторону. Столкнувшись, например, с противоречием, автор не стремится, как это сделать бы на его месте Гегель, возвести его в мысль и иметь с ним дело как уже с оформленным в логических понятиях, с мысленным противоречием, а удерживает противоречие как реально существующее. Если для Гегеля был важен "спекулятивный смысл" противоречия, то Руссо увлечен непосредственностью и своеобразием феномена противоречия в каждом конкретном его обнаружении, ему важно выяснить его генезис, постичь и объяснить необходимость его появления как определенного противоречия действительности. В этом отношении Руссо удаляется от гегелевского способа мышления и приближается к марксовскому, поскольку для Маркса понимание состоит "не в том, чтобы, как это представляет себе Гегель, везде находить определения логического понятия, а в том, чтобы постигать специфическую логику специфического предмета". Учение Руссо о развитии человеческой способности к самосовершенствованию стоит в одном ряду с гегелевском представлением о самосозидательном диалектическом процессе, саморазвитии и напоминает также гераклитовскую идею о том, что человеку присущ "самовозрастающий логос".

    Нельзя  не видеть так же некоторое сходство Руссо с Кантом. Кантовское разделение на "вещь в себе" и "явление" имеется уже у Руссо, который  в категориях "быть" и "казаться" дает – и в этом его преимущество – социологическую подоплеку  такого разделения, раскрывает его  происхождение и становление, чего нет у Канта, прямо начинающего  с этой разделенности и делающего ее своим исходным пунктом.

    Ни  одна из форм диалектики не была, пожалуй, столь непосредственной и доступной  пониманию, как руссоистская; ни одна не была столь искажена в последствии, высмеиваема, превратно понята и незаслуженно преданна забвению. Между тем она представляет важную ступень в развитии диалектики Нового времени. Прежде чем общество могло стать одним из специфических предметов диалектики, нужно было найти диалектику в этом специфическом предмете. Руссо справился с этой задачей в меру условий – на сколько они позволяли сделать это; справился с тем большим успехом, что субъективно не ставил эту задачу перед собой.

    Мы  обратили внимание на высшие достижения, которые дал этот мыслитель в  области диалектики. Он не всегда удерживался  на этих высотах и возвращался  к метафизике.

    Оценивая  взгляды Руссо в общем и целом, можно было бы сказать, что он остался в рамках господствующего метафизического воззрения своего века; но мы уже знаем, что, согласно самому Руссо, общее и целое не есть соединение частностей, в данном случае – различных сторон, составных частей его учения, а есть род для этих частностей, который ре совпадает с ними как частностями вместе взятыми, но, подобно "общей воли", противоположен им всем. Если скажем, что в сущности учение Руссо осталась метафизическим, то позволительно задать вопрос: в чем же, как не в "Общественном договоре" и наряду с ним в "Рассуждении о происхождении неравенства", заключена эта сущность? Притом ведь именно в этих работах как бы стянуты в единый узел разбросанные в других произведениях Руссо диалектические моменты, подобно тому как общественный договор в смысле "государство разума" не есть нечто совершенно не связанное предшествующими устройствами общества, данными историческим развитием, а есть разумный результат, резюме и сущность того, что имелось в этом развитии, синтез необходимых законосообразных, элементов, которые действительно имели место в разные эпохи и в разных странах, но были фрагментарными, разбросанными, данными в рассеянной неполноте и неразвитых формах.   

Философские высказывания

• Против всего можно устоять, но не против доброты.
• Царство женщины — это царство нежности, тонкости и терпимости.
• У ребенка свое особое умение видеть, думать и чувствовать; нет ничего глупее, чем пытаться подменить у них это умение нашим.
• Фальшивых людей опаснее иметь друзьями, чем врагами.
• Чистая совесть гасит жажду легкомысленных забав.
• Чтобы жить в добродетели, мы всегда должны вести борьбу сами с собой.
• Прямодушие украшает все сопровождаемые им чувства.
• От природы люди вовсе не враги друг другу.
• Прекрасна клятва солдат Фабия: они клялись не «умереть или победить» — они поклялись вернуться победителями и сдержали клятву.
• Прекрасно то, чего нет.
• Привязанность может обойтись без взаимности, но дружба — никогда.
• Повсюду, где царствуют деньги, те деньги, которые народ отдает, чтобы поддерживать свою свободу, всегда служат только орудием его же порабощения; и то, что платит он сегодня по доброй воле, используется для того, чтобы заставить его платить завтра по принуждению.
• Пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, — он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать.
• Почти во всех делах самое трудное — начало.
• Принуждение и любовь не уживаются вместе, и нельзя наслаждаться по заказу.
• Производя и питая детей, отец исполняет этим только третью часть своей задачи. Он должен роду человеческому дать людей, обществу — общественных людей, государству — граждан. Всякий человек, который может платить этот тройной долг и не делает этого, виновен и, может быть, более виновен, если платит его наполовину. Кто не может выполнить обязанности отца, тот не имеет права быть им. Ни бедность, ни работа, ни уважение людей не избавляют его от обязанности кормить своих детей и воспитывать их самому.
• Если мы будем искать счастья, не зная, где оно, мы рискуем с ним разойтись.
• Если тщеславие сделало кого-нибудь счастливым, то наверняка этот кто-то был дурак.
• Жить — это не значит дышать, это значит действовать. Не тот человек больше всего жил, который может насчитать больше лет, а тот, кто больше всего чувствовал жизнь.
• Единственное средство удержать государство в состоянии независимости от кого-либо — это сельское хозяйство. Обладай вы хоть всеми богатствами мира, если вам нечем питаться — вы зависите от других... Торговля создает богатство, но сельское хозяйство обеспечивает свободу.
• ...Ежели супруги много лет любят друг друга, то влюбленность неприметно переходит в сладостную привычку и пылкая страсть сменяется нежной дружбой.
• Вместо того чтобы обуздывать роскошь при помощи законов против роскоши, лучше предупреждать ее при помощи такого управления, которое делает ее невозможною.
• Любить глубоко — это значит забыть о себе.
• Люди, будьте человечны! Это ваш первый долг. Будьте такими для всех состояний, для всех возрастов, для всего, что не чуждо человеку.
• Люди от природы ленивы; но страстное стремление к труду — это первый плод благоустроенного общества; и если народ вновь впадает в состояние лени и безразличия, то это происходит опять-таки из-за несправедливости этого же самого общества, которое не придает уже больше труду той цены, которой он заслуживает.
• Всякая злость происходит от бессилия.
• Оскорбления — это доводы неправых.