Китайская философия

Даос живет тем, что живо вовеки – капиталом духа. Даосизм есть прежде всего оправдание традиции. Правда Дао – это то, что дается нам прежде, чем мы познаем сами себя, и она есть то, что перейдет от нас к будущим  поколениям после того, как мы уйдем. Что же это? “Классики” даосской традиции дают по видимости туманный, а по сути очень точный ответ: все то, что существует “само по себе” (цзы  жань), что не порождено людским  умствованием и озабоченностью, что  не несет на себе печати натуги, напряжения, насилия.

Мудрость приверженца  Дао – это не знание и не искусство, а некое умение – совершенно неумелое – “не затемнять суетным деланием великий покой бытия”. Даосизм, таким  образом, воплощает самую сердцевину восточной мысли, всегда требовавшей  от человека обрести полноту своего бытия через самоустранение, явить  глубину нежелания, которая таит в себе самое одухотворенное желание. Поэтому даосизм не является философией в классическом понимании этого слова, ибо он не интересуется определениями понятий, логическими доказательствами и другими процедурами чистого умозрения. Не является он и религией трансцендентного Бога, требующего от своих поклонников веры и послушания. Его нельзя, наконец, свести и к искусству, мастерству, практике в собственном смысле слова, ибо мудрость 
Дао не утверждает необходимости что-нибудь делать. Скорее, даосизм - это 
“путь цельного существования”, в котором умозрение и действие, дух и материя, сознание и жизнь оказываются собранными в свободном, беспредельном, хаотическом единстве (и сюй). Такое единство, как и большинство основных понятий даосизма, насквозь парадоксально, и потому даосские учителя умолкают, когда у них просят это объяснить. Как сказано в 
“Дао-дэ цзин”, главном каноне даосизма: “Знающий не говорит, а говорящий не знает”. И в другом месте: “Когда низкий человек слышит о Дао, он смеется. 
Если бы он не смеялся, это не было бы Дао”.

Даосские мудрецы  ничего не доказывают и не проповедуют. Они даже не учат какому-нибудь определенному  образу жизни. Их цель - дать верную жизненную  ориентацию, указать путь к средоточию жизненного опыта – вечно отсутствующему и вездесущему.

Не будучи в строгом  смысле, как уже говорилось, ни философией, ни религией, даосизм сочетает в  себе черты того и другого. По учению даосов, воистину существует лишь великое  Дао – предвечное, бесконечное, немыслимое, не имеющее “образа, вкуса или  запаха”, никем не сотворенное, оно  “само себе ствол, само себе корень”, охватывающее и вмещающее в себя все сущее. Даосы называют его  “высшим Учителем”, “небесным предком”, “матерью мира” или 
“творцом вещей”, но они не ждут от него конкретной заинтересованности в их личной судьбе или судьбе Вселенной, ибо в мире все происходит “само собой”, каждое мгновение времени и каждая частица бытия совершенно самодостаточны.

Это означает, что  и само Дао не является, в сущности, принципом мироздания. Дао, утверждается в даосской литературе, “не может  владеть даже собой”, оно “обладает, не владея”. Дао мгновенно и непрестанно  изменяется, 
“теряет себя в мире конечного и преходящего”. Но, “поистине, нет ничего постояннее непостоянства” - в своем самопревращении Дао пребудет вечно.

Отсюда то важное место, которое занимает в даосизме учение о космогенезе - творении всего  сущего. Даосы учат, что мир возник из первозданного Хаоса, который  они именуют также Единым дыханием (и ци), 
Изначальным дыханием (юань ци) или Великой пустотой (тай сюй). Творение же мира есть результат самопроизвольного деления первичной целостности Хаоса. 
Сначала Хаос, или Единое дыхание, разделилось на два полярных начала: мужское, светлое, активное Ян и женское, темное, пассивное Инь; из “двух начал” выделились “четыре образа”, соответствующие четырем сторонам света; 
“четыре образа” породили “восемь пределов” мироздания и т.д. Эта схема записана в древнейшем китайском каноне “И цзин” (“Книга Перемен”), содержащем общий для всей китайской традиции свод графических символов мирового процесса Дао.

Мир, по представлениям даосов, есть “превращенное Единое”, плод метаморфозы Дао. В даосской традиции в этой связи говорилось и о превращении первочеловека, каковым считался полулегендарный  основоположник даосизма и верховное  божество даосской религии Лао-цзы. Мир для даосов – это “превращенное  тело” (xya шэнь) Лао-цзы. А это значит, что между сердцем человека и телом предвечного Дао существует глубочайшая внутренняя связь. 
Человек и мир в даосизме нерасторжимы и взаимозаменяемы.

Тема превращения, творческих метаморфоз бытия – центральная  тема даосской мысли. Для даосов ни формы, ни бесформенное не являются реальными. 
Или, как говорится в даосских книгах, “пустота не может одолеть десять тысяч вещей”. Подлинная реальность для даосов – это самое превращение. 
Даосы мыслят в категориях не сущностей или идей, а отношений, функций, влияний. Для них в мире “ничего нет”, но сами связи между вещами, несомненно, реальны. Истины, может быть, вовсе нет. Но метафора истины, бесчисленные отблески реальности точно существуют.

Итак, даосская картина  мира – это бесконечно сложный, подлинно хаотический узор явлений, где нет  одного привилегированного образа, одной 
“единственно верной” идеи. Как писал Чжуан-цзы: “Вся тьма вещей – словно раскинутая сеть, и нигде не найти начала”.

Говоря о китайской  культуре, мы привыкли рассматривать  ее как нечто единое и цельное. Однако, это совершенно неверно применительно  к китайской древности. Подобно  тому, как сам Китай (тогда царство  Чжоу) был разделен, начиная с  середины 1-гo тыс. до н.э., на множество  отдельных, враждовавших между собой  царств, также и культура его являла собой картину значительного  многообразия; существовало несколько  типов культур, только позднее сплавленных  в великом обще китайском синтезе.

В наибольшей степени  отличались друг от друга культуры севера и юга 
Китая. Если для севера, давшего начало конфуцианству, характерно внимание к этической проблематике и ритуалу, рассудочное стремление к рациональному переосмыслению архаических основ цивилизации, то на юге господствовала стихия мифопоэтического мышления, процветала экстатичность шаманских культов. И даосизм, созревший, видимо, в лоне южной традиции, тем не менее соединил в себе экзальтированную архаику юга и рациональность севера. 
Первая дала ему содержание, вторая наделила формой, предоставив созданный ею философский способ освоения действительности для выражения смутных и неосознанных творческих потенций. Без южной традиции даосизм не стал бы даосизмом, без северной – не смог бы сказать о себе языком великой культуры и книжной образованности.

В “Дао-дэ цзине” речь идет о едином первоначале всего  сущего – единой субстанции и одновременно мировой закономерности – Дао. Это  понятие дало название даосизму (дао  цзяо). Впрочем (как уже было сказано), ничего собственно даосского в самом  понятии “дао” нет, это одна из важнейших категорий всей китайской  культуры.

Для традиционной китайской философии была нехарактерна вера в бессмертие конкретно души. Реальной признавалась только единая психофизическая целостность живого существа. Сам дух понимался вполне натуралистически: как утонченная материально-энергетическая субстанция 
(ци). После смерти тела это “ци” рассеивалось в природе. К тому же даосизм унаследовал от шаманизма учение о множественности душ – животных (по) и мыслящих (хунь). Тело выступало единственной нитью, связывающей их воедино. 
Смерть тела приводила к разъединению и гибели душ. Поэтому уже в глубокой древности огромное значение придавалось средствам продления физической жизни, а долголетие (шоу) стало одной из важнейших ценностей китайской культуры.

Однако даосизм  не удовлетворился идеалом простого физического, пусть даже и бесконечного, продления жизни. Истинный даосский бессмертный (сянь) в процессе движения по пути бессмертия радикально трансформировал, преображал свое тело, которое согласно даосскому учению приобретало сверхъестественные силы и способности: умение летать по воздуху, становиться невидимым, одновременно находиться в нескольких местах и  даже сжимать время. Но основная трансформация  в процессе занятий даосской медитаций - духовная: бессмертный в полной мере ощущал и переживал даосскую картину мира, реализовывая идеал  единства (единотелесности) со всем сущим  и с Дао как таинственной первоосновой мира.

Путь к бессмертию по даосскому учению предполагал  занятия сложными методами особой психофизической  тренировки, во многом напоминавшей индийскую  йогу. Она предполагала как бы два  аспекта: совершенствование духа и  совершенствование тела. Первый заключался в занятиях медитацией, созерцанием  Дао и единства мира, единением  с Дао. Применялись и различные  сложные визуализации божеств, символизировавших  собой особые состояния сознания и типы жизненной энергии.

Второй заключался в специфических гимнастических (даоинь) и дыхательных (син ци) упражнениях, сексуальной практике для поддержания  энергетического баланса организма  и занятиях алхимией. Именно алхимия  и считалась высшим путем к  обретению бессмертия. Алхимия разделялась  даосами на два типа - внешняя (вэй  дань) и внутренняя (нэй дань). Из них только первая являлась алхимией в собственном смысле этого слова. Она предполагала создание в алхимической реторте как бы действующей модели космоса, в котором под воздействием огня вызревает эликсир бессмертия. Главное отличие китайской алхимии  от европейской – ее исходная теснейшая  связь с медициной: в китайской  алхимии даже золото “изготовлялось”  как эликсир бессмертия. 
Даосскими алхимиками был накоплен ценнейший эмпирический материал в области химии и медицины, значительно обогативший традиционную китайскую фармакологию.

К Х в. “внешняя”  алхимия пришла в упадок, и ей на смену пришла 
“внутренняя” алхимия. Она представляла собой алхимию только по названию, поскольку была ничем иным, как упорядоченным комплексом сложных психофизических упражнений, направленных на трансформацию сознания адепта и изменение ряда его психофизиологических параметров. Однако, она заимствовала у собственно алхимии ее терминологию, способы описания практики, сделав названия минералов и веществ символами психофизических процессов и их структур.

Последователи “внутренней” алхимии исходили из положения о  полном подобии микрокосма и макрокосма, человеческого тела и вселенной. А раз в теле человека есть все, что есть и в космосе, то нет  никакой необходимости создавать  его модель в тиглях и ретортах: само тело является подобной моделью. Следовательно, можно создать новое  бессмертное тело из веществ, соков  и энергий собственного тела. Особое внимание в практике “внутренней” алхимии уделялось управлению энергиями, протекающими, согласно ее теории, по особым “каналам” (цзин) тела, и накапливающимися в особых резервуарах 
(дань тянь, инд. чакры). Управление же энергиями достигалось при помощи концентрации сознания и визуализации (ци гун). Подобно “внешней” алхимии, 
“внутренняя” также собрала весьма богатый материал для китайской медицины.

Даосизм иногда называют национальной религией Китая, но это  определение не совсем верно. Во-первых, даосизм распространился и среди  некоторых других народов, живущих  по соседству с китайцами. Во-вторых, даосы не только не проповедовали  свою религию в обществе, но, напротив, тщательно скрывали свои секреты от непосвященных и даже не позволяли мирянам присутствовать на наиболее важных молебнах. К тому же даосизм всегда был разделен на множество самостоятельных сект, где “искусство Дао” передавалось от учителя к ученику в тайне от посторонних.

Тем не менее даосизм  без преувеличения можно назвать  подлинным фокусом китайской  культуры, ведь он обеспечивал преемственность  между элитарной мудростью Дао  и верованиями простонародья, принципами внутреннего совершенствования  и всем жизненным укладом китайцев. Для даосов их религия была лишь чем-то вроде “полезной иллюзии”, ведь образы богов, как и весь видимый  мир, представляли собой, по их понятиям, только “отблески” сокровенного Дао. Служа свои молебны, даосы в действительности не поклонялись духам, а, скорее, вовлекали  их в беспредельную гармонию Великой 
Пустоты. Вместе с тем самое существование божеств, как и всего мира форм, являющего собой “превращенное тело” Дао, оставалось для даосов совершенно необходимым.

Отцы даосизма.

Наверное, главная  особенность даосской мысли состоит  в том, что это мысль, во всех своих  проявлениях обращенная к истокам  вещей: истоку времен, сокрытых в незапамятных глубинах истории; истоку сознания, вечно  ускользающего от света разума, истоку всех наших душевных движений, таящемуся  в бездонной толще жизни. И  даосы настолько верны своим  поискам подлинного, абсолютного  Истока сущего, что даже не поставили  ему предел в виде какого-либо метафизического  принципа, перводвигателя, “первичной материи”, первоначала и т.п. Ведь исток бытия, если он в самом деле реален, не может быть ни хронологическим  рубежом, ни “данностью” опыта, ни умственной абстракцией по той простой  причине, что такое начало вносит ограничение в мир и в итоге  само оказывается условным, придуманным, неживым. Мысль же даосов – о Начале, которое само безначально; об истоке, который являет собой, скорее, вольное  проистечение самой жизни и который, вечно уклоняясь от собственной  сущности, вечно же возвращается к  самому себе.

Странная реальность, пребывающая как раз там, где  ее нет. Странные люди, всерьез размышляющие о безначальном Начале. Их наследство – дума о 
Дао: Пути всех путей, неизменной изменчивости. Кажется, они и приходят-то в мир лишь для того, чтобы уйти, и тем самым вернуться к земному бытию. 
“Настоящие люди древности не знали, что такое радоваться жизни и отворачиваться от смерти, не гордились появлением на свет и не противились уходу из мира. Отрешенно они приходили, отрешенные уходили, не доискиваясь до начала, не устремляясь мыслью к концу, радуясь тому, что даровано им, и самозабвенно возвращаясь к своему естеству. Разум их погружен в забытье, облик бесстрастен, чело величественно. Прохладные, как осень, и теплые, как весна, они следовали в своих чувствах течению времен года. Они жили в беспредельной гармонии с миром, и никто не знал, где положен им предел...” 
(“Чжуан-цзы”, гл. “Дацзунши”.)