Немецкий идеализм

Гегель отвергает позицию  Канта, настаивавшего на том, что  бытие не сводимо к логике, и  различавшего логическое основание  и реальную причину. Как и вся  метафизика средних веков и XVII-XVIII столетий, Кант, по Гегелю, допускает  лишь конечное, рассудочное мышление: определения мысли в качестве субъективных противостоят у него бытию, выступающему как "вещь в себе". "Мышление прежней метафизики было конечным, ибо она двигалась в  таких определениях мысли, предел которых  признавался ею чем-то незыблемым... Так, например, задавали вопрос: обладает ли Бог существованием? И существование  рассматривалось при этом как  нечто чисто положительное, как  нечто последнее и превосходное. Но... существование отнюдь не есть нечто  лишь положительное, а составляет определение, которое слишком низко для  идеи и недостойно Бога".

При спекулятивном, или разумном, в отличие от рассудочного, мышлении предмет, по Гегелю, сам развертывает свои определения, что возможно только при условии тождества человеческого  разума божественному. Таким образом, истинное философское познание мыслится Гегелем как самопознание Бога. Способом достижения божественного познания становится диалектика, которая, как мы уже знаем, базируется на совпадении противоположностей, имея противоречие своим движущим принципом. Интересно замечание Гегеля о том, что принцип диалектики "соответствует представлению о могуществе Божием. Мы говорим, что все вещи (т.е. все конечное как таковое) предстают перед судом, и мы, следовательно, видим в диалектике всеобщую неодолимую власть, перед которой ничто не может устоять... Определение могущества не исчерпывает, разумеется, глубины божественной сущности, понятия Бога, но оно, несомненно, составляет существенный момент во всяком религиозном сознании".

Это замечание удивительно  точно передает пафос гегелевской  философии и дух нового времени, проникнутый убеждением в человеческом всемогуществе. Согласно иудео-христианской традиции, всемогущество есть первейшее определение Бога-Отца: именно Своим всемогуществом Он творит мир из ничего и сохраняет сотворенное в его бытии. Лишь божественному всемогуществу дано творить чудеса, самое первое из которых - создание самого мира; лишь всемогущий Творец может вносить такие изменения в жизнь природы и ход истории, которые не только не под силу человеку, но и непостижимы для конечного мышления и открываются лишь вере. Эти-то прерогативы бесконечного Божественного Существа переданы Гегелем диалектике: тот, кто вслед за Гегелем овладевает этим искусством, приобретает тем самым божественный дар творения и соответственно власть над сотворенным. Владеющий диалектикой, подобно алхимику, открывшему, наконец, философский камень, сам становится всемогущим Богом. Но всемогущество диалектики есть всемогущество отрицания, - этим оно отличается от подлинного творения, которое всегда есть утверждение. Что же касается творимых всемогущей диалектикой чудес, то образцы их, подчас софистического свойства, нередко встречаются на страницах гегелевской "Логики"

Провозглашенное Гегелем  тождество мышления и бытия, конечного  и бесконечного означает снятие водораздела  между божественным и человеческим, Творцом и творением. На место  трансцендентного личного Бога здесь  встает пантеистически истолкованный Абсолют - абсолютная идея, имманентная миру и составляющая основу всего существующего. Гегель соединил натуралистический пантеизм Спинозы ("субстанцию") и мистический пантеизм Фихте ("субъект"), освободив последний от остатков трансцендентного. Пересмотр значимости категории бытия осуществляется Гегелем именно для того, чтобы устранить трансцендентность Бога: "Если Бог - всереальнейшее существо, то он превращается для нас в нечто потустороннее, и тогда не может быть и речи о познании Его..."

Монизм Гегеля осуществляется путем превращения бытия в  пустую абстракцию, в "общее после  вещей", как его понимали номиналисты. Оно оказывается беднейшим по содержанию понятием, ибо производно от вещей эмпирического мира и  потому стоит даже ниже их. "Чистое бытие есть чистая абстракция и, следовательно, абсолютно-отрицательное, которое, взятое так же непосредственно, есть ничто". "Для мысли не может быть ничего более малозначащего по своему содержанию, чем бытие".

Не удивительно, что истиной таким образом понимаемого бытия Гегель считает становление: ведь именно в становлении единичные эмпирические явления обнаруживают свою конечную и преходящую природу. Становление - как движение и изменение - ставится Гегелем выше пребывания и неизменности - специфический подход эпохи модерна, так отличающий его от древнего и средневекового мировосприятия. Высшее понятие - дух - Гегель тоже определяет как становление, "но более интенсивное, более богатое, чем голое логическое становление". В преимуществе становления над бытием, изменения над неизменностью и самотождественностью (последняя не присуща даже Богу) сказывается кардинальное отличие гегелевского монистического идеализма от античного идеализма Платона и неоплатоников. У Платона единое выше ума, а потому непостижимо для него даже с помощью диалектики (которая, кстати, существенно отличается от диалектики гегелевской); гегелевская же система потому и названа панлогизмом, что для разума (диалектического!) у него ничего непостижимого нет. Хотя Гегель любит ссылаться на Аристотеля, чьи понятия цели, энтелехии и целостности он хочет восстановить в правах, критикуя новоевропейское естествознание за то, что оно отбросило эти понятия, но по существу гегелевское учение несовместимо с онто-теологией Аристотеля: достаточно напомнить, что Гегель отвергает закон тождества, а вместе с ним и центральное у Аристотеля понятие бытия (сущности, субстанции), составляющих фундамент аристотелевской онтологии и логики. Вопреки Аристотелю, сформулировавшему закон тождества (непротиворечия) и опиравшемуся на него как в учении о природе и мышлении, так и в учении о Боге, Гегель заявляет: "Противоречие - вот что на самом деле движет миром, и смешно говорить, что противоречие нельзя мыслить".

Ключевая роль отрицания  в учении Гегеля обусловила специфическую, отличную от классической античной трактовку  определения как важнейшего действия логики. Поскольку началом всего определенного (и, стало быть, мыслимого) у Платона и Аристотеля является единое ("сущее и единое, - пишет Аристотель, - то же самое, и у них - одна природа"), то определение мыслится греческой классикой как ограничение беспредельного с помощью единства формы и в этом смысле - как утверждение, полагание: определенное выше неопределенного, беспредельного, как бытие выше небытия. Напротив, у Гегеля, воспринявшего через Спинозу традицию, восходящую к Николаю Кузанскому и Джордано Бруно и доведшего ее до логического конца, определение как ограничение есть отрицание, ибо положительное мыслится здесь не как единое, но как бесконечное, точнее - как тождество противоположностей - единого и беспредельного. "Основа всякой определенности есть отрицание (omne determinatio est negatio, как говорит Спиноза). Лишенное мысли мнение неправильно рассматривает определенные вещи как лишь положительные и фиксирует их под формой бытия. На одном только бытии дело не кончается, ибо оно, как мы раньше убедились, совершенно пусто и бессодержательно". Принцип тождества мышления и бытия, которым держится гегелевский монизм, предполагает, таким образом, тождество единого и беспредельного, и оно-то лежит в основе гегелевской диалектики и гегелевского пантеизма.

О пантеизме нужно сказать  особо, поскольку именно здесь - один из источников гегелевского имперсонализма, оказавшего определяющее влияние на философскую и политическую мысль XIX-XX вв. Специфической особенностью немецкого идеализма, начиная с раннего Фихте и кончая Гегелем (поздний Фихте как раз пытался преодолеть эту точку зрения), является представление о Боге не как об актуально сущем (и в этом смысле тождественном себе), а как о развивающемся из первоначально потенциального в актуальное. Абсолют у Гегеля не есть нечто действительно существующее, он есть возможное, т.е. сущее в понятии. Его актуализация мыслится как самоосуществление в ходе мирового процесса - сначала природного, а затем исторического. Вне и помимо мирового процесса Бог своей актуальной реальности, своего бытия не имеет: самосознание свое он обретает только благодаря человеку (идея, чуждая и античной философии, и христианскому теизму), в самой адекватной и совершенной форме - в диалектическом монизме гегелевской философии. Вот почему Гегель столь непримиримо критикует те представления о Боге, согласно которым первое и главное, что присуще Богу, есть бытие. История мира, по Гегелю, - это в сущности и есть жизнь Бога. Тут, правда, имеет место парадоксальная ситуация: с одной стороны, все существующее растворяется в Абсолютном, представая как его неистинное, преходящее, конечное явление; с другой стороны, Абсолютное не существует вне мира, не имеет самостоятельной реальности и полностью поглощено миром. Не случайно последователи Гегеля раскололись на два лагеря - на правых и левых гегельянцев. Правые акцентировали первую сторону, настаивая на том, что для Гегеля реально существует лишь Бог, а левые - вторую, будучи убежденными в том, что гегелевская философия открывает путь материализму. И они не очень заблуждались: пантеистическая система Гегеля действительно во многом подготовила марксистский материализм.

Таким образом, реальность есть богочеловеческий процесс, в котором  впервые рождается не только человек, но и Бог, поскольку лишь в человеке он актуально реализует себя, достигая в человеческом духе своего полного  самосознания.

Этим своим учением  о развивающемся Боге Гегель радикально отличается от Аристотеля, на которого так часто любит ссылаться. С  точки зрения Аристотеля, Бог есть чистая актуальность и лишь в качестве такового он является условием возможности  всякого конечного существования. Убеждение в том, что актуальное бытие есть предпосылка потенциального, составляет кардинальный принцип античной и средневековой философии: тезис  немецкого идеализма о становящемся Боге - специфически новоевропейский. Гегелевский пантеистический монизм, как видим, существенно отличается как от античного понимания единого, так и от христианского учения о трансцендентном личном Боге.

Правда, тут может возникнуть вопрос: ведь в "Логике" Гегель показывает, как абсолютная идея развертывает свои определения в идеальной сфере  чистой мысли до всякого "отчуждения" ее в природу и до возникновения  человечества и его истории. Так  разве это не самостоятельное  бытие трансцендентного Бога, как  его понимает христианство? Однако в этой своей чисто логической стихии, в своем предмирном развитии Абсолют есть именно потенциальное начало, сфера чистых возможностей, еще только ожидающих своей актуализации в мировом процессе. И тем более это потенциальное состояние Абсолюта не есть нечто трансцендентное - ведь в раскрытии логического содержания идеи для человеческого - диалектического - разума нет ничего непостижимого. Правда, поскольку диалектический разум опирается на закон противоречия (на то самое противоречие, которое, с точки зрения средневековой теологии, есть тот единственный запрет, который не может нарушить даже всемогущий Творец, ибо это означало бы попрание самой формы разумного мышления), то ясность и прозрачность гегелевского "разума" нередко оставляет желать лучшего: грань между понятным для разума и непонятным для него до известной степени стирается. Высшим принципом мышления для Человеко-Бога становится парадокс. Именно отмена запрета противоречия делает человека способным постигнуть процесс логического развертывания абсолютной идеи, т.е. всю внутреннюю (хотя еще и только потенциальную) жизнь Божества. Такова сила, всемогущество диалектики, этого поистине магического искусства.

Гегель выразил существенные черты миросозерцания нового времени, определившие характер культуры XIX и  ХХ вв.: во-первых, убеждение во всемогуществе человека, а точнее богочеловечества, которому надлежит овладеть природой и полностью подчинить ее своим целям; во-вторых, убеждение в железной необходимости, с которой совершается богочеловеческий процесс и в которой индивидуальной воле не дано ничего изменить. Имперсонализм - естественное следствие пантеистического монизма Гегеля.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Одним из существенных аспектов сформировавшейся в XVII-XVIII вв. науки  было исключение из числа категорий  естественнонаучного мышления понятия  цели. Вопрос "для чего?" был  объявлен вне закона; те, кто не освободились от стремления исследовать природу  с точки зрения целесообразности и не смогли полностью заменить вопрос "зачем?" вопросами "почему?" и "каким образом?", объявлялись приверженцами старых схоластических предрассудков. По замечанию И. Канта, понятие о целях природы - чужое в естествознании. Многие философы и ученые были едины в том, что естествознание должно полностью освободиться от телеологии. По мнению многих,  физика - это наука, исследующая действующую причину и материю, метафизика - это наука о форме и конечной причине.  Метафизика, изучающая душу, дух и Бога, которые действуют по правилам целевых причин, отделена от физики, которая изучает законы движения тел, подчиняющихся исключительно действующей причине.

Система критической философии (кантианство), разработанная Иммануилом Кантом, а также другие философские системы, возникшие под влиянием его идей, охватывают разнообразные философские учения, которые разделяют стремление Канта исследовать природу и границы человеческого познания  в надежде поднять философию до уровня науки. Каждое течение внутри кантианства, как правило, сосредотачивалось на своем собственном отборе и прочтении идей Канта.

Именно Кант обосновал  то разделение природы и культуры, которое начиная с середины XVIII в. и вплоть до наших дней предполагает два разных методологических подхода к их изучению. Не случайно в начале XIX в. формируется философия культуры как особая и относительно самостоятельная ветвь философского знания, изучающая смысловые структуры. Если наука о природе исследует причинные зависимости между внешними явлениями, то наука о культуре проникает в телеологические связи и пытается реконструировать исторические образования по телеологическому принципу. Отсюда и различие методов, которые в конце XIX в. получают названия "объяснения" и "понимания". "Проводимое герменевтикой XIX века различие между объяснением и пониманием, - справедливо отмечает В. П. Филатов, - покоится на глубочайшем дуализме между миром природы и миром культуры, между сферой слепых, лишенных смысла естественных закономерностей и миром осмысленным, сферой целей и ценностей».

Мир кантианства подарил  нам таких великих философов  и мыслителей, оставивших величайших вклад в философии и естествознании, как Фихте, Шеллинг, Гегель. Их труды, основанные на основе критической системы Канта, до сей поры остаются знаковыми при современном изучении и понимании дисциплины «Философия». «Основа общего наукоучения» Фихте, «Феноменология духа» Гегеля, «Система трансцендентального идеализма» Шеллинга – эти и работы других мыслителей использовались при написании этой работы.