Мучительность и драматизм человеческого
существования в значительной
степени зависит от закрытости
людей друг для друга, от
слабости той синтезирующей духовности,
которая ведет к внутреннему
единству и единению человека
с человеком. Эротическое соединение
в сущности оставляет страшную разобщенность
и даже вражду... Существует единство человечества,
но это есть единство духовное, единство
судьбы. Когда пытаются решить вопрос
о совершенной человеческой жизни, погружаясь
в путь индивидуального нравственного
и религиозного совершенствования, то
видят, что необходим путь социального
изменения и совершенствования. Когда
решают этот вопрос, погружаясь в путь
социального изменения и совершенствования,
то чувствуют необходимость внутреннего
совершенствования людей.
Есть истинная и ложная критика
гуманизма (гуманитаризма). Основная
его ложь в идее самодостаточности
человека, самообоготворении человека,
т. е. в отрицании богочеловечности.
Подъем человека, достижение им
высоты, предполагает существование высшего,
чем человек. И когда человек остается
с самим собой, замыкается в человеческом,
то он создает себе идолов, без которых
он не может возвышаться. На этом основана
истинная критика гуманизма. Ложная же
критика отрицает положительное значение
гуманистического опыта и ведет к отрицанию
человечности человека. ...Живое конкретное
существо, вот этот человек, выше по своей
ценности, чем отвлеченная идея добра,
общего блага, бесконечного прогресса
и пр. Это и есть христианское отношение
к человеку *. Настоящий парадокс в том,
что это и есть высшая идея человечности
и персонализма.
Только христианство требует
человеческого отношения к врагу,
любви к врагам. Но христиане
продолжали практиковать бесчеловечность
в войнах, в революциях и контрреволюциях,
в наказаниях тех, которых почитают преступниками,
в борьбе с иноверцами и инакомыслящими.
В жизни обществ человечность зависела
от уровня нравственного развития обществ.
Абсолютная христианская правда применялась
к сфере относительной и легко искажалась.
С другой стороны, моралистический нормативизм
и легитимизм легко может делаться бесчеловечным.
У Канта, который имел большие заслуги
в нравственной философии, безусловную
ценность имеет не столько конкретный
человек, сколько нравственно-разумная
природа человека. Моралистический формализм
всегда имеет плохие последствия и искажает
непосредственное, живое отношение человека
к человеку. То же приходится сказать и
о морализме Л. Толстого. Социологическое
миросозерцание, которое заменяет теологию
социологией, может выставлять на своем
знамени человечность, но в нем нельзя
найти никакого отношения к конкретному
человеку. Утверждается примат общества
над человеком, над человеческой личностью.
Очень интересна та экзистенциальная
диалектика, которая вытекала из учения
Ж. Ж. Руссо об изначально доброй природе
человека, искаженной обществами и цивилизацией.
Прежде всего нужно сказать, что, вследствие
слабости общего философского миросозерцания
Руссо, противники получили возможность
его легко критиковать. Но критика эта
всегда допускала ошибки. Добрая природа
у Руссо есть природа до грехопадения.
Это есть воспоминание о рае. Состояние
цивилизованного общества есть падшесть.
Ведь и св. Фома Аквинат считал природу
человека доброй. Отсюда у него огромная
роль естественного разума, естественной
морали, естественного права. Зло происходит
не от природы, а от воли. Руссо начинает
с восстания против устройства обществ,
как источника всех зол, как угнетателя
человека. Но кончает он тем, что заключает
социальный контакт о новом устройстве
общества. Это новое государство и общество
по-новому будет угнетать человека. Отрицается
неотъемлемое право и свобода человека,
и прежде всего свобода совести. Руссо
предлагает изгнать христиан из нового
общества. Это дало свои плоды в якобинстве,
которое носит тоталитарный характер.
Л. Толстой был более последователен и
радикален. Он не хочет заключать никакого
социального контакта, он прямо предлагает
остаться в божественной природе. Но с
другой стороны, учение о греховности
человеческой природы легко понималось
как унижение человека и бесчеловечность.
В классическом кальвинизме и в современном
бартианстве человек унижен, его почитают
за ничто. Но и там, где экзальтируется
дерзновение человека, как у Ницше, человек
отрицается и уничтожается, он исчезает
в сверхчеловеке. О диалектике человеческого
и божественного у Ницше было уже говорено.
Также и Маркс начинает с защиты человека,
с гуманизма, и кончает исчезновением
человека в обществе, в социальном коллективе.
И Ницше и Маркс в разных направлениях
приходят к отрицанию человечности, к
разрыву и с евангельской и с гуманитарной
моралью. Но Маркс в гораздо меньшей степени
отрицает человечность и открывает возможность
неогуманизма. Все творчество Достоевского
было полно эмоциональной диалектики
отношений между богочеловеческим и человекобожеским.
Человечность не может быть взята отдельно,
в отрыве от сверхчеловеческого и божественного.
И самоутверждающаяся человечность легко
переходит в бесчеловечность...
Наиболее
трудно защищать и утверждать человечность
в жизни обществ. Между тем как человечность
есть основа должного, желанного общества.
Мы должны бороться за новое общество,
которое признает высшей ценностью человека,
а не государство, общество, нацию. Человеческой
массой управляли и продолжают управлять,
бросая хлеб и давая зрелища, управляют
посредством мифов, пышных религиозных
обрядов и праздников, через гипноз и пропаганду
и всего более кровавым насилием. Это человеческое,
слишком человеческое, но не человечное.
В политике огромную роль играет ложь
и мало места принадлежит правде. На лжи
воздвигались государства и на лжи они
разрушались. И часто говорят, что без
лжи все погибло бы в этом мире и наступила
бы полная анархия. Макиавеллизм не есть
какое-то специальное направление в политике
Ренессанса, но есть сущность политики,
которую признали автономной и свободной
от моральных ограничений. Макиавеллизм
практикуют консерваторы и революционеры.
И не было еще революции, которая была
бы сделана против неограниченной власти
политики во имя человека и человечности.
Человек не должен выносить надругательства
над человеческим достоинством, насилия
и рабства. В этом моральное оправдание
революции. Но не все средства, практикуемые
революцией, могут быть оправданы. Революция
может сама совершать надругательства
над человеческим достоинством, насиловать
и порабощать. Меняются одежды, но человек
остается старым. И человечность не торжествует.
Человечность требует более глубокой,
духовной революции. Слишком часто понимали
несение своего креста, как покорность
злым, как смирение перед злом. В этом была
одна из причин восстания против христианства.
Но очищенный смысл христианского смирения
совсем иной. Он означает внутренний духовный
акт преодоления эгоцентризма, а не рабскую
покорность. Люди постоянно совершают
мифотворческие акты, чтобы тешить свой
эгоцентризм. Они создают мифы о себе,
о своих предках, о своей родине, о своем
сословии и классе, о своей партии, о своем
деле, чтобы повысить свое положение. Почти
нет людей свободных от этого мифотворчества.
Вот тут нужны внутренние акты смирения.
Но их как раз менее всего требуют.
...Склонность человека к объективации
с трудом преодолима, на ней
покоились все царства в мире,
на ней покоились все языческие
религии, связанные с племенем
и государством-городом. Человечность противостоит объективации.
Человечность есть не социализация, а
спиритуализация человеческой жизни.
Социальный вопрос есть вопрос человечности.
Мировая и социальная среда не только
влияет на человека, но она и проецируется
человеком изнутри. Из глубины идет выразительность,
экспрессивность, и она определяет и общность,
общение людей. Человек прежде всего должен
быть свободен, и это гораздо глубже, чем
право человека на свободу. Из рабских
душ нельзя создать свободного общества.
Общество само по себе не может сделать
человека свободным, человек должен сделать
свободным общество, потому что он свободное
духовное существо. Про исходят колебания
между старым режимом, тоталитаризмом
навязывающим обязательные верования
(век Августа, век Людовика XIV), отсутствием
свободы, подчинением личности обществу
и государству и легкостью, поверхностью
демократий, безверием и скептицизмом
режимов либеральных. Правда в третьем,
в творческом трудовом обществе. Человек
есть творческое существо не только в
космическом, но и в теогоническом смысле.
Но противоречие и двойственность проходят
через всю жизнь. Кайзерлинг верно говорит,
что творчество есть также разрушение,
и принятие жизни есть также принятие
смерти. По сравнению с античным миром,
христианство очень усилило, развернуло
и утончило внутреннюю жизнь человека,
но вместе с тем вызвало большое беспокойство
о судьбе человека. Это вполне обнаружилось
не в средние века, а в века нового времени.
В прежние века чувство было прикрыто
церемониями, символами, внешними украшениями,
оно стало более искренно в XIX и XX веках.
Чувствительность Руссо, меланхолия Шатобриана,
Сенанкура, Амиеля были новым явлением
в истории европейской души, еще более
новым явлением был трагизм Киркегарда,
Достоевского, Ницше...
Происходит гуманизация не только самого
человека, т. е. раскрытие его человечности,
но и гуманизация природной и социальной
среды... Человечность есть раскрытие полноты
человеческой природы, т. е. раскрытие
творческой природы человека. Эта творческая
природа человека должна обнаружить себя
и в человеческом отношении человека к
человеку...
Человечность связана с духовностью...
Завоевание духовности есть главная
задача человеческой жизни. Но
духовность нужно шире понимать,
чем обыкновенно понимают. Духовность нужна
и для борьбы, которую ведет человек в
мире. Без духовности нельзя нести жертвы
и совершать подвиги. Радость солнечного
света есть духовная радость. Солнце —
духовно. Форма человеческого тела, лицо
человека духовно. Большую духовность
может иметь и человек, который по состоянию
своего поверхностного сознания, часто
по недоразумению, считает себя материалистом.
Это можно сказать про Чернышевского.
Если может быть построена философия духовности,
то она ни в коем случае не будет отвлеченным
школьным спиритуализмом, который был
формой натуралистической метафизики.
Дух не есть субстанция. Дух есть не только
иная реальность, чем реальность природного
мира, но и реальность в другом смысле.
Дух есть свобода и свободная энергия,
прорывающаяся в природный и исторический
мир. Необходимо утверждать относи тельную
правду дуализма, без которого непонятна
независимость духовной жизни. Но это
не есть дуализм духа и материи, или души
и тела. Это есть прежде всего дуализм
свободы и необходимости. Дух есть свобода,
а не природа. Дух есть не составная часть
человеческой природы, а есть высшая качественная
ценность. Духовная качественность и духовная
ценность человека определяется не какой-либо
природой, а сочетанием свободы и благодати.
Дух революционен в отношении
к миру природному и историческому, он
есть прорыв из иного мира в этот мир, и
он опрокидывает принудительный порядок
этого мира. Основной факт мировой жизни
— освобождение от рабства. Но роковой
ошибкой эмансипаторов было думать, что
освобождение идет от материи, от природы.
Свобода идет от духа. Еще более роковой
ошибкой защитников духа было думать,
что дух не освобождает, а связывает и
подчиняет авторитету. И те и другие ложно
думали о духе и готовили погром духовности.
Дух есть не только свобода, но и смысл.
Смысл мира духовен. Когда говорят, что
жизнь и мир не имеют смысла, то этим признают
существование смысла, возвышающегося
над жизнью и миром, т.е. судят о бессмыслице
мировой жизни с точки зрения духа. Ясперс
верно говорит, что дух занимает парадоксальное
положение между противоположностями.
Дух и духовность перерабатывают, преображают,
просветляют природный и исторический
мир, вносят в него свободу и смысл.
Происходит объективация духа, которую
рассматривают как воплощение и реализацию.
Но объективированный дух есть дух, от
себя отчужденный и теряющий свою огненность,
свою творческую молодость и силу, он приспособлен
к миру обыденности, к среднему уровню
*. Нельзя говорить об объективном духе,
как говорил Гегель. По-настоящему существует
лишь субъективный дух или дух, стоящий
по ту сторону субъективного и объективного.
Объективная духовность есть бессмысленное
словосочетание. Духовность всегда «субъективная»,
она лежит вне объекти- вации. Объективация
есть как бы иссякание и омертвение духа.
Духовность вне феноменального объективированного
мира, она не из него развивается, она лишь
прорывается в него. Нельзя верить в прогрессирующее
торжество, в развитие духа и духовности
в истории, как верил Гегель. Вершины духовности
в мире не могут производить впечатление
результата постепенного раз вития духа
в истории...
Нет необходимой эволюции в
духовной истории мира, как думал
Гегель и за ним многие. В
истории мира мы видим объективацию
духа. Но объективация духа есть его умаление.
Объективация противоположна трансцендированию,
т. е. движению к Богу. Но ошибочно было
бы считать процесс объективации духовности,
который выражается в эволюции цивилизации,
лишь отрицательным. В условиях этого
феноменального мира он имеет и положительное
значение. Происходит преодоление животной,
дикой, варварской природы человека, подлинно
возрастает сознание человека. Но это
элементарный процесс, и им не достигаются
вершины духовности. Впрочем, мы никогда
не можем точно определить, где обнаруживается
подлинная духовность, она может обнаружиться
совсем не на вершинах цивилизации. Очень
важно еще понять, что духовность совсем
не противополагается душе и телу, она
овладевает ими и преображает их. Дух есть
прежде всего освобождающая и преображающая
сила. Человек с сильно выраженной духовностью
совсем не есть непременно человек, ушедший
из мировой и исторической жизни. Это чело
век, пребывающий в мировой и исторической
жизни и активный в ней, но свободный от
ее власти и преображающий ее... Человек
должен принять на себя ответственность
не только за свою судьбу и судьбу своих
ближних, но и за судьбу своего народа,
человечества и мира. Он не может выделить
себя из своего народа и мира и гордо пребывать
на духовных вершинах. Опасность гор дыни
подстерегает на духовном пути, и об этом
было много предостережений. Эта опасность
есть результат все того же разрыва богочеловеческой
связи. Пример такой гордыни являли брамины,
претендовавшие быть сверхчеловеками.
Она свойственна и некоторым формам оккультизма.
Стремиться нужно к человеческой духовности,
которая и есть богочеловеческая духовность...
Глубинное «я» человека связано
с духовностью. Дух есть начало
синтезирующее, поддерживающее единство
личности. Человек должен все
время совершать творческий акт
в отношении к самому себе. В этом творческом
акте происходит самосозидание личности.
Это есть постоянная борьба с множественностью
ложных «я» в человеке. В человеке хаос
шевелится, он связан с хаосом, скрытым
за космосом. Из хаоса этого рождаются
призрачные, ложные «я». Каждая страсть,
которой одержим человек, может создавать
«я», которое не есть настоящее «я». В борьбе
за личность, за подлинное, за глубинное
«я» происходит процесс распадения —
это есть вечно подстерегающая опасность
— и процесс синтеза, интеграции. Человек
более нуждается в психосинтезе, чем в
психоанализе, который сам по себе может
привести к разложению и распаду личности.
Духоность, идущая из глубины, и
есть сила, образующая и поддерживающая
личность в человеке. Кровь, наследственность,
раса имеют лишь феноменальное значение,
как и вообще биологический индивидуум.
Дух, свобода, личность имеют нуменальное
значение. Социологи утверждают, что человеческая
личность формируется обществом, социальными
отношениями, что организованное общество
есть источник высшей нравственности.
Но извне идущее социальное воздействие
на человека требует приспособления к
социальной обыденности, к требованиям
государства, нации, установившимся правам.
Это ввергает человека в атмосферу полезной
лжи, охраняющей и обеспечивающей. Пафос
истины и правды ведет человека к конфликту
с обществом. Наиболее духовно значительное
в человеке идет совсем не от социальных
влияний, не от социальной среды, идет
изнутри, а не извне.
Примат общества, господство общества
над человеком ведет к превращению религии
в орудие племени и государства и к отрицанию
свободы духа. Римская религия была основана
на сильных социальных чувствах, но она
духовно была самым низким типом религии.
Историческое христианство было искажено
социальными влияниями и приспособлениями.
Социальная муштровка человека вела к
равнодушию к истине и правде. Всякая система
социального монизма враждебна свободе
духа. Конфликт духа и организованного
общества с его законничеством есть вечный
конфликт. Но ошибочно было бы понять это
как индивидуализм и асоциальность. Наоборот,
нужно настаивать на том, что есть внутренняя
социальность, что человек есть социальное
существо и что реализовать себя вполне
он может лишь в обществе. Но лучшее, более
справедливое, более человечное общество
может быть создано лишь из духовной социальности
человека, из экзистенциального источника,
а не из объективации.