Специфические признаки метафорической художественной картины мира А. и Б. Стругацких на материале романа «Трудно быть богом»

Высказывания, принадлежащие  жителям Арканара, можно разделить  на две группы: принадлежащие положительным  героям, на которых в той или  иной мере распространяется категория  «божественного» (маленький слуга  Руматы, Арата, Кира, Будах, книгочеи, те, кто вынужден бежать и спасаться), и отрицательным героям (дон Рэба, серые штурмовики, обыватели).

Интересно, что для всех героев-арканарцев характерна одна общая  черта: они проецируют себя, свои стремления и понимание этого мира на образ  Бога, его представление. Например, в речи маленького слуги Руматы, Уно, встречается выражение рай ДЛЯ БЛАГОРОДНЫХ, т. е. рай для благородных и рай для простых смертных разный, таким образом, социальное разделение переносится с земной реальности на небесную, божественную.

Для Араты Красивого Бог  — это прежде всего сила, Бог  Всемогущий, поскольку по своей природе  Арата — профессиональный бунтовщик, мятежник. Каждый разговор с Руматой он сводил к одному: бог, раз уж ты существуешь, дай мне свою силу, ибо это лучшее, что ты можешь дать. Когда-то он думал, что одной свободы достаточно, чтобы уподобить РАБА БОГУ. Теперь он в Арканаре, чтобы они (арканарский люд) били тех кого надо, а не друг друга и всех подряд. Арата просит молнии, чтобы выжечь РАЗЗОЛОЧЕННЫХ ИДОЛОВ, сидящих за крепостными стенами: здесь видно противопоставление Бога как идеала и РАЗЗОЛОЧЕННЫХ ИДОЛОВ как знака фальшивости принятых в обществе стереотипов. По представлению Араты, боги живут за небесной твердью и раз уж они пришли в его мир, они не должны быть безучастными. Уходите отсюда, дон Румата, вернитесь к себе на небо и никогда больше не приходите. Либо дайте нам ваши молнии, или хотя бы вашу железную птицу, или хотя бы просто обнажите ваши мечи и встаньте во главе нас.

Для Будаха определяющим признаком  Бога является признак «творец»: Взгляните, например, как устроено наше ОБЩЕСТВО. Как радует глаз эта четкая, геометрически правильная система! Чему еще меняться в этом отточенном КРИСТАЛЛЕ, вышедшем из рук НЕБЕСНОГО ЮВЕЛИРА, актуализируется признак «бог — создатель человека и человеческого общества», «совершенство созданного богом». В разговоре с Руматой Будах, перебирая различные сценарии участия бога в земных делах — дать вволю хлеба и одежды, кров каждому, сняв тем самым различия между людьми, далее наказать жестоких, обижающих беззащитных, сделать так, чтобы люди получили все и не отбирали друг у друга, наконец, дать людям все постепенно — и с помощью Руматы понимая ущербность каждого пути и не найдя выхода, говорит: Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или, еще лучше (выделено нами — В. Р.), оставь нас и дай нам идти своей дорогой. Идея невмешательства для Будаха — вынужденная, поскольку он не может предложить конкретного пути исправления человечества.

В лице Араты и Будаха можно видеть две противоположные  позиции относительно вмешательства  и невмешательства в «мирскую»  жизнь. В тексте идет полемика между  разными позициями. Главный герой  также не удовлетворяется ролью  наблюдателя и в приведенном  ниже контексте ясно слышен сарказм, ведь у Руматы вечности нет: Останемся ГУМАННЫМИ, всех ПРОСТИМ и будем СПОКОЙНЫ, как БОГИ. Пусть они режут и ОСКВЕРНЯЮТ, мы будем СПОКОЙНЫ, как БОГИ. БОГАМ спешить некуда, у них впереди ВЕЧНОСТЬ. Осмысление образа бога (роли бога) и для арканарцев, и для землян связано с решением ключевой проблемы: какова должна быть степень вмешательства-невмешательства землян-богов в жизнь Арканара. Это главная проблема, над которой бьется герой и которая предлагается читателю.

Кира, как и другие персонажи, проецирует образ Бога на Румату. Ты словно архангел, — говорит она ему. Она думает: «Я не знаю, может быть ты дьявол, или сын бога, или человек из сказочных заморских стран, но если ты не вернешься, я умру», актуализируются смыслы «высшее существо», «непохожий на других». После прочтения романа о любви принца и варварки Кира говорит: Она была совсем дикая и думала, что он БОГ, имея в виду и себя с Руматой и тем самым как бы распределяя роли между ними. В глазах Киры Румата выделяется своей явной непохожестью на других, он не такой, как все: сильный, добрый, гуманный.

Что касается дона Рэбы, то сложно сказать, есть ли у него вообще какие-либо представления о Боге. Вокруг этого  персонажа собирается все серое, грязное, животное, то, что по своим  признакам противостоит Богу. В его  представлении Румата — это не Бог, а совсем даже наоборот: я даже не пытаюсь заглянуть в ПРОПАСТЬ, которая вас ИЗВЕРГЛА, представление о пропасти устойчиво связано с преисподней и ее хозяином. В представлении дона Рэбы Румата наделен сверхчеловеческими способностями, даже золото у него слишком чистое, чтобы быть изготовленным руками человека. Стоит заметить, что в Арканаре все перевернуто с ног на голову, монахи Святого ордена устраивают резню, а Рэба оказывается в финале епископом. А Румата, исповедующий другие, непонятные для Рэбы, принципы, становится для него врагом рода человеческого.

Таким образом, для арканарцев земляне — это боги. Они наделены способностями, превосходящими человеческие, в том числе обладают силой, они  исповедуют другие принципы, другую мораль, которую не принимает в своей  массе мир Арканара. Разные взгляды  у арканарцев на вмешательство богов  в земную жизнь.

Рассмотрим теперь дискурс  землян, в котором актуализируются, с одной стороны, представления  о боге, с другой — рефлексия  героев, точнее главного героя, на избранную  роль, а бог осознается именно как  роль, что мы покажем в дальнейшем.

Герой, «примеряя» роль бога, постоянно рефлексирует, оценивает  себя с позиций этой роли. Авторы используют представления о боге в наивной картине мира для  того, чтобы создать образ Бога и транспонировать какие-то его  характеристики на человека, то есть категория  бога в тексте игровая.

Во-первых, здесь выделяются контексты, выражающие неестественность роли и происходящего вообще, с  помощью такой метафоры, как театр, которая разворачиваясь и детализируясь, организует художественный образ «игры в бога». Ему вдруг приходило в голову, что разыгрывается ПРИЧУДЛИВОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ с ним, Руматой, В ГЛАВНОЙ РОЛИ. Что вот-вот после особенно удачной его РЕПЛИКИ грянут АПЛОДИСМЕНТЫ, и ценители из Института экспериментальной истории восхищенно закричат из ЛОЖ: «Адекватно, Антон! Адекватно! Молодец, Тошка». Он даже огляделся, но не было ПЕРЕПОЛНЕННОГО ЗАЛА, были только почерневшие, замшелые стены из голых бревен, заляпанные наслоениями копоти… Хорошенькие СЦЕНЫ наблюдали сегодня на Земле. Метафора театр осложняется следующими смыслами, которые соотносятся с метафорой музей: Я уже давно не сотрудник Института (экспериментальной истории), а ЭКСПОНАТ МУЗЕЯ этого Института, и есть в музее зал, куда меня следует поместить. Вот что самое страшное — ВОЙТИ В РОЛЬ; актуальный смысл «опасность стать „серым“». Метафора музей также в следующем: Любопытнейший ЭКСПОНАТ в его КОЛЛЕКЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ МОНСТРОВ. В следующем контексте реализуется метафора игра: КАРТЫ раскрывались. Решалось, кому быть хозяином в этой ИГРЕ. В следующем контексте содержится общая оценка выбранной роли: Трудно быть БОГОМ, подумал Румата. Еще один контекст, в котором оценивается выбранная роль: Он не БОГ, сберегающий ладонями СВЕТЛЯЧКОВ РАЗУМА, а брат, помогающий брату, сын, спасающий отца. Здесь можно выявить еще одну метафорическую оппозицию. Дело в том, что, как можно видеть, интеллигенция, книгочеи связываются со светом и огнем, в связи с этим другой контекст: постоянно, то тут, то там ВСПЫХИВАЛИ и РАЗГОРАЛИСЬ в их толще (среди жителей Арканара) ОГОНЬКИ НЕИМОВЕРНО ДАЛЕКОГО И НЕИЗБЕЖНОГО БУДУЩЕГО. ВСПЫХИВАЛИ несмотря ни на что. Вспомним контексты типа глаза без ТЕНИ МЫСЛИ И ТЕПЛОТЫ, ХОЛОДНОЕ личико и проч. Таким образом, серые люди, серые мысли, серый террор связаны с представлениями о темноте и холоде, книгочеи же соотносятся со светом и теплом, ср. устойчивое выражение ученье — свет, а неученье — тьма.

Во-вторых, в группе «рефлексия человека» выделяются контексты, отражающие взаимодействие текстовых концептов  «Серость» и «Бог». Важную роль в  этом играет признак «чистота» и  противопоставление его признаку «грязь». Контексты, выражающие признак «чистота», приведены выше, приведем теперь примеры  текстовых фрагментов, где сводятся вместе «бог» и «грязь»: Если БОГ берется чистить НУЖНИК, пусть не думает, что у него будут ЧИСТЫЕ ПАЛЬЦЫ; С завтрашнего дня перестаю мыться, здесь нужно быть БОРОВОМ, а не БОГОМ; в то же время Румата говорит: Я не ЖИВОТНОЕ; А ведь ходим по краешку ТРЯСИНЫ, оступился — и В ГРЯЗЬ, ВСЮ ЖИЗНЬ НЕ ОТМОЕШЬСЯ.

Л. И. Ермоленкина пишет: «Крайняя степень этической несостоятельности, выраженная в цветовых и световых метафорах, устойчиво интерпретируется через образы черноты и грязи» [Ермоленкина 2003: 82]. Таким образом, в  рамках текста противопоставляются  два нравственных эталона.

Если приведенные выше контексты описывают возможное воздействие «серости», то следующие констатируют свершившийся факт: Нет, я ПЛОХОЙ РАЗВЕДЧИК, подумал он с раскаянием. Я НИКУДА НЕ ГОДНЫЙ ИСТОРИК. И когда это я успел провалиться в ТРЯСИНУ, О КОТОРОЙ ГОВОРИЛ ДОН КОНДОР <контекст выше — В. Р.>? Дон Румата осатанел(!) и далее Вот так бог!.. ОЗВЕРЕЛ… В последних контекстах вербализуется концептуальный признак «деградация, нравственное падение».

В дискурсе землян выделяются признаки бога, актуальные для наивной  картины мира, в числе которых  «владеющий раем», «пребывающий на небесах, над миром», «спаситель». Представления  арканарцев и землян на этом уровне в чем-то сходны и создают своего рода единый образ, построенный авторами на основе русской наивной картины  мира. Однако необходимо учитывать, что, в соответствии со взглядами арканарцев, бог создал мир и может его  пересоздать, а у землян подобные представления не актуальны. Выделим  признаки концепта «Бог», которые проявляются  в художественной ситуации «игры  в бога». Выше уже отмечалась актуализация смыслов «спокойствие», «вечность, бессмертие». Актуализация семы «вечность» через отрицание противоположного признака происходит и здесь: Энтузиасты, черт бы их побрал, СПРИНТЕРЫ С КОРОТКИМ ДЫХАНИЕМ, а также здесь: Дела наши — это даже не ПОСЕВ, это ПОЧВА для посева… никто из нас реально ощутимых ПЛОДОВ своей работы НЕ УВИДИТ. В этом текстовом фрагменте можно увидеть аллюзию на библейскую притчу о сеятеле. Признак «пребывающий над миром с его бренными заботами» реализуется в этом текстовом фрагменте: Всех, кто незваным пришел на эту планету и полный бессильной жалости, наблюдал СТРАШНОЕ КИПЕНИЕ ЖИЗНИ С РАЗРЕЖЕННЫХ ВЫСОТ БЕСПРИСТРАСТНЫХ ГИПОТЕЗ И ЧУЖОЙ ЗДЕСЬ МОРАЛИ. Вы забываете, что с ВЫСОТЫ МОЕГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ не видно разницы даже между королем и вами — в контексте «божественного» и по отношению к Румате эта фраза также приобретает смысл «находящийся над миром с его бренными заботами». Комплекс признаков, в числе которых «мудрость», актуализируется здесь Мы здесь БОГИ, Антон, и должны быть умнее богов из легенд, которых здешний люд творит по своему образу и подобию. В тексте актуализируется признак «владеющий раем», кроме того, иллюстрируется процесс текстового развертывания метафоры, в одном контексте встречаются реалия — город Ленинград, сказочные атрибуты — ковер-самолет, скатерть-самобранка и две особенно интересные лексемы среди прочих: храм и нечисть, переводящие этот текстовый фрагмент в план метафорической темы «Бог»: Стал рассказывать про хрустальные ХРАМЫ, веселые сады… БЕЗ ГНИЛЬЯ, комаров и НЕЧИСТИ, про скатерть-самобранку, про ковер-самолет, про ВОЛШЕБНЫЙ город Ленинград.

Признак «спаситель, помощник»: Нужно ПРИКРЫТЬ, СПАСТИ, ОТПРАВИТЬ В БЕЗОПАСНОЕ МЕСТО. Признаки «терпение» и «терпимость», возможно, «прощение» (никто не виноват), «неявный, скрытый, невидимый», ср.: Стисни зубы и помни, что ты ЗАМАСКИРОВАННЫЙ БОГ, что они не ведают, что творят, и ПОЧТИ НИКТО ИЗ НИХ НЕ ВИНОВАТ, и потому ты должен быть ТЕРПЕЛИВЫМ И ТЕРПИМЫМ.

Признак «всевидящий»: Это ГЛАЗ БОГА, пусть закроется, когда я с тобой, мне не нужен БОГ, глаз бога — это передатчик, передающий, все, что видит герой, на Землю. Разве БОГ имеет право на какое-нибудь чувство, кроме жалости, интересно, что чувство бога в романе — не милосердие, а жалость, чувство, которое в наивном языковом сознании принадлежит не богу, а человеку.

Интересно здесь противопоставление рая и ада: Работа АДОВА, Я даже не пытаюсь заглянуть в ПРОПАСТЬ, которая вас ИЗВЕРГЛА (о Румате) (ассоциация с адом), Прошедшим все АДЫ вселенной (культурная ассоциация с историей Христа, спускавшимся по легенде в ад), Мы бесконечно сильнее Араты в нашем ЦАРСТВЕ ДОБРА, и бесконечно слабее Араты в его ЦАРСТВЕ ЗЛА («рай и ад»). Можно вспомнить здесь черных монахов, наделяющихся инфернальными признаками. Таким образом, развивается оппозиция многоцветный, яркий / серый, черный; рай / ад; земляне и арканарцы с божественным началом / черные монахи; чистый / грязный; бог / дьявол; бог / идол.

Важным в дальнейшем оказывается  концептуальный признак «чистота», это еще одно свойство бога, по которому объединяются земляне и избранные  арканарцы. Ср.: Самый ГЛУПЫЙ обиженный показался бы слишком ЧИСТЫМ, Если МОЛНИИ перейдут в другие руки, не такие ЧИСТЫЕ, как ваши, ЯСНЫЕ, ЧИСТЫЕ ДУШИ, НЕ ЗНАЮЩИЕ НЕНАВИСТИ, НЕ ПРИЕМЛЮЩИЕ ЖЕСТОКОСТЬ, ЖЕРТВЫ. Л. И. Ермоленкина пишет: «В русской духовной картине мира ключевым концептом является концепт внутренней чистоты. Как показывает анализируемый материал, лингвистическими составляющими этой культурной универсалии являются метафорические образы с семантическим компонентом „темного, мутного, черного, грязного“, с одной стороны, и „белого, светлого“ с другой. Преобладание образов с отрицательной оценкой отражает установку на выделение антиэталона» [Ермоленкина 2003: 83]. Чистый — «10. перен. Нравственно безупречный, правдивый и честный, без грязных, корыстных помыслов и действий || исполненный высокой нравственности, возвышенный». Таким образом, чистота — это тоже нравственная оценка, нравственный эталон, применяемый к тем, в ком есть «божественное» в противоположность «серости», тупости и агрессивности.

«Серость» в тексте «вытравляет» в человеке божественное (творческое и чистое, нравственное). Победа «серого  мира» над человеком/богом проявляется  в подавляющем большинстве «серых»  метафор, в актуализации семантики  «серый» в лексической организации  текста. В финале романа смысловая  оппозиция «серый мир»/«бог» преобразуется  в оппозицию «серый мир»/«человек». Бог — это роль, с одной стороны, выбранная самими землянами, с другой — навязанная арканарцами. Румата, несмотря на предпринимаемые усилия, ближе к финалу отказывается от роли бога, ср. Он не БОГ, сберегающий ЛАДОНЯМИ СВЕТЛЯЧКОВ РАЗУМА, а брат, помогающий брату, сын, спасающий отца. Позицию человека иллюстрируют авторы. Антон, по словам Аркадия Стругацкого, бьется над вопросом: «Быть ли богом с ежечасной пыткой свидетельства или оставить в себе человеческое, погубив эксперимент?», в конце концов «пересиливает человек — Румата начинает отчаянно рубить в капусту» [цитируется по: Кайтох 2003: 495]. Борис Стругацкий в беседе на тему: какой путь общения с иными цивилизациями «более правильный» — прогрессорство или невмешательство — высказал такую мысль: «Дело даже не в том, как правильнее поступить. Мы [авторы] уверены: и в далеком будущем найдутся люди, которые не смогут беспристрастно взирать на беды и несчастья других, и неизбежно вмешаются и попытаются помочь».